— Я, должно быть, неверно истолковал ваши добрые намерения. Ваши возражения удивили меня больше, чем ваша предупредительность.

— Не понимаю, что вы имеете в виду.

— Неужели? Вы совершенно ясно дали понять, что не хотите возвращаться домой со мной. На что вы рассчитывали? На возможность возобновить прежние отношения с Доусоном?

— Как вы могли подумать такое?! Я знаю, Мэриан кое на что намекала, но это все выдумки Доусона, он вбил ей это в голову потому, что его самолюбие было задето, но вы не имеете права думать, что…

— Не имею права? — перебил он ее, подыскивая нужное слово. — Он с такой фамильярностью поцеловал вас на прощанье, и вы ровным счетом ничего не имели против! Вряд ли меня можно обвинить в преувеличении: вы знаете, как вам выгодно себя вести, гораздо лучше, чем я предполагал.

— Если бы я не знала вас лучше, — с завидным самообладанием сказала она, несмотря на то что мысли вихрем вертелись у нее в голове, — я бы подумала, что вы ревнуете, хотя мысль эта совершенно абсурдна.

— Вы не знаете меня совершенно, Эмма Пенелопа, так что оставьте ваши выводы до тех времен, когда познакомитесь со мной получше, — сказал он. И хотя он обратился к ней с привычной насмешливостью, объединив два имени, в голосе его не было и намека на снисходительность.

Флайт, пошевелившись на заднем сиденье, тихонько заскулил от боли, а Эмма повернулась к нему, пытаясь его успокоить. Она и сама ощутила боль, сделав неосторожное движение поврежденной рукой, и тихонько охнула.

— Если уж вы заговорили о ревности, — вдруг проговорил он, — то с ревностью часто путают уязвленное самолюбие. Никому не нравится, когда его унижают.

— Вы бы лучше вспоминали об этом, когда сами прибегаете к своим излюбленным приемам, — ответила она. — Вряд ли вы имеете право жаловаться на то, что вас обижают.

— Нет? Ну, возможно, просто наше неверное представление о собственной персоне заставляет нас реагировать подобным образом без всякой видимой причины на то, что нам предпочитают общество кого-то другого. Вы, моя дорогая, показали это совершенно ясно, не желая ехать со мной. Вы что же, боялись, что я могу покуситься на вашу добродетель, чтобы не так скучать в дороге?

Эмма вздохнула. Доусон пожелал ей удачи и сказал, чтобы она получше использовала время, которое проведет в пути, но у нее было слишком мало опыта в подобных делах, чтобы вывести рассерженного мужчину из состояния, причин которого она не понимала.

— Вы мне не ответили, — услышала она голос Макса и не сразу вспомнила, о чем же он спрашивал.

— Вы, насколько я слышал, всегда стараетесь угодить тем, на кого работаете, — вдруг сказал он, прежде чем она решила, что же ему ответить, и в ее сердце внезапно вспыхнула ярость. Так значит, он, как и все остальные, слушал все эти сплетни, пока сидел у ринга рядом с Мэриан… Миссис Спунер, деликатно намекавшую на то, что ее муж склонен увлекаться молоденькими сотрудницами…

— Для меня не имеет особого значения ни то, что вы слышали, ни то, что вы себе вообразили по поводу услышанного, — сказала она, даже радуясь, что злость помогает ей высказать ему все, — но, что бы ни означала ваша мужская точка зрения, я вовсе не собираюсь, говоря вашими словами, угождать вам, чтобы возместить моральный ущерб. Я, конечно, понимаю, что гроза спутала все карты, в то время как вы уже решили поддаться на уговоры Мэриан, но если вам так хотелось оставить Доусона с носом, то не следовало уезжать уж очень рано. Он так резко нажал на тормоз, что машину занесло на мокром шоссе, и Эмма увидела, что они резко выехали на обочину. Макс выключил двигатель.

— До чего же вы глупы и упрямы, — в гневе воскликнул он. — Разве я не говорил сегодня, что приехал исключительно из-за вас? Неужели вы думаете, что мне есть хоть какое-нибудь дело до сплетен кучки болтливых баб, которым больше нечего делать, кроме как хвастаться своими собаками и копаться в мелких дрязгах своего крохотного мирка? Я намерен хорошенько проучить вас.

Потрясенная внезапной страстью его порыва, Эмма, сжавшись, сидела в углу, слушала, как дождь стучит в окно, и недоумевала: неужели он решил взять реванш за все неудачи сегодняшнего дня?

— Ну, что? — едва сдерживаясь, выдохнул он, не услышав от нее ответа. — Я вас напугал или вам все равно?

— Я… я не знаю, что вы хотите услышать в ответ, — заикаясь, произнесла она наконец.

— Так-таки и не знаете? Могли бы извиниться за прошлые необдуманные поступки… сослаться на ошибки ранней молодости, но, возможно, при сложившихся обстоятельствах объяснения — пустая трата времени. Вряд ли я имею право требовать каких-либо объяснений, поскольку вы мне ничем не обязаны, мы ведь всего лишь знакомые.

— А с какой стати мне извиняться? — холодно спросила она. — Как вы сами заметили, я вам ничем не обязана; моя жизнь и то, как я живу, — исключительно мое личное дело.

Он был слишком рассержен, чтобы удовольствоваться столь кратким и бесстрастным ответом, и саркастически заметил:

— Конечно, и в таком случае я должен извиниться за непрошеное вторжение. Но не кажется ли вам, что ваш друг Доусон слишком стар и потаскан, чтобы вновь пробудить былые юношеские мечты?

Она почувствовала, как кровь бросилась ей в лицо, и, прежде чем успела сообразить, что делает, размахнулась и влепила ему звонкую пощечину. На какое-то мгновение она вдруг испугалась, что сделала именно то, что могло бы заставить его претворить в жизнь свою угрозу проучить ее, но он лишь поудобнее устроился за рулем и включил зажигание.

— Я, наверное, заслужил это, — заметил он, и, что странно, в его голосе не было даже намека на злость. Эмме стало стыдно за свою несдержанность.

— Извините, — сказала она, — я никогда в жизни не делала ничего подобного.

— Думаю, что нет, Эмма Пенелопа, — сказал он с обычной насмешливо-терпеливой интонацией и снова стал самим собой.

— Говорят, что все когда-то происходит впервые, так что я на вас не держу зла. Пожалуй, я даже узнал кое-что интересное. Между прочим, наш друг Доусон, случайно, не женат?

— Он в разводе, и я не понимаю, какое до этого дело вам, — ответила она, будучи слишком усталой, чтобы придать своему ответу надлежащий оттенок презрительности.

— Ну, я все-таки чувствую себя ответственным за вас, — сказал он. — В конце концов, ведь это я нашел вам эту работу, присматривал за вами. Я вас даже зашивал, если только это говорит в мою пользу.

Она предприняла последнюю попытку отстоять свою независимость, освободить его от каких бы то ни было дальнейших заблуждений.

— Вам нет никакой необходимости чувствовать себя ответственным за меня или присматривать за мной, что бы вы под этим ни подразумевали, — сказала она, вновь обретая самообладание. — Надеюсь, вы уже поняли, что я в состоянии самостоятельно принимать решения, и, если вы со мной не согласны, вы все равно ничего не сможете с этим поделать.

— Вы уверены? Ну, кое-что я все-таки могу сделать, чтобы проверить на прочность вашу хваленую независимость. Я бы, например, мог попросить вас выйти за меня замуж, поскольку не верю, что ваш пожилой ухажер намерен двигаться именно в этом направлении. Не надо так удивленно на меня смотреть, я не заставлю вас смущаться и отказывать мне, бедное дитя, — сказал он и потрепал ее по голове, словно щенка, которого надо было приободрить, а затем, не дожидаясь ответа, включил газ и вывел машину на шоссе.

Остаток пути Эмма помнила очень смутно, поскольку по дороге уснула и проснулась, лишь когда Макс подъехал к своей клинике в Чоуде, собираясь осмотреть лапу Флайта, прежде чем отвезти их обоих — Эмму и собаку — домой.

— С вами все в порядке? — спросил Макс, закончив осмотр, и его вопрос прозвучал мягко, но как-то безразлично. Сейчас, в белом халате, окруженный аккуратными рядами полок с инструментами и оборудованием, среди всей этой стерильной чистоты, он больше не был похож на человека, способного поддаться силе чувств и прочим человеческим слабостям, и Эмме, еще не вполне отошедшей от сна, показалось, будто все услышанное в машине приснилось ей.