Ее взору открылся знакомый вид: узкие клумбы по обеим сторонам прелестной извилистой дорожки, солнечные часы и позади газон, спускающийся к довольно большому пруду, наполовину заросшему водяными лилиями и затемненному с одной стороны очень красивой плакучей ивой.

Это была часть сада, которую Жонкиль любила больше всего. Ребенком она часами просиживала у пруда под ивой, как зачарованная, глядела на рыбешек, стремительно проносящихся между длинными вьющимися стеблями лилий. В это утро милый ее сердцу пейзаж вызвал острый приступ отчаяния. Это был прежний дом Роланда... Именно здесь Роланд провел детство. Возможно, он тоже любил пруд и наблюдал быстро проносящихся серебряных рыбок; часто бегал по этой извилистой дорожке, мимо солнечных часов и клумб, заросших летом разноцветными душистыми цветами.

Но Роланд покинул этот сад много-много лет тому назад... А вот теперь она покидает его...

В Торки сияло солнце, но здесь, в Суссексе, этим декабрьским утром было серо и уныло. Темное от тяжелых облаков небо, неприятно холодный воздух — весь этот безрадостный и пасмурный ландшафт гармонировал с душевным состоянием Жонкиль.

Она поежилась от холода и отвернулась от окна. Быстро оделась и спустилась вниз.

Миссис Риверс уже сидела за столом. Самообладание никогда не покидало ее, поэтому она мало сочувствовала странному поведению Жонкиль. Она испытала громадное потрясение, когда узнала, что Жонкиль убежала с Роландом, но это ничуть не умалило вины Жонкиль в ее глазах. Она приняла как личную обиду то, что Жонкиль так быстро забыла все, чему она ее учила, и обманула всех. Тем не менее в это утро старая леди, несмотря на всю свою чопорность, сгорала от любопытства, от желания узнать что-либо о Роланде, которого она так любила.

Обсуждать личные дела при слугах было бы непростительно в ее глазах, поэтому она ничего не сказала девушке за завтраком, кроме холодного «Доброе утро, дитя» и нескольких замечаний относительно погоды и состояния сада.

Но Жонкиль знала, что как только завтрак будет окончен, бабушка потребует сведений о Роланде. Нужно было собраться с силами, чтобы вынести этот разговор и сохранить самообладание. Позже, в библиотеке, миссис Риверс села в свое любимое кресло с высокой спинкой эпохи короля Якова Первого, ее морщинистые, тонкие руки сжали резные ручки, ее глубоко посаженные глаза устремились на Жонкиль, которая стояла несколько в стороне от нее, у французского окна — тоненькая, грациозная фигурка в сером шерстяном платье, четко вырисовывающаяся на фоне темно-коричневого бархата тяжелых портьер.

— Ну, Жонкиль, — сказала миссис Риверс. — Расскажи мне все.

Жонкиль не смотрела на нее. Она смотрела в сад, на малиновку, прыгающую и щебечущую на покрытой снегом аллее. Прелестное личико девушки было неподвижно и бледно, почти как снег. Она хотела бы забыть свое самообладание и броситься к ногам этой старой леди, которая так долго была ей бабушкой. Но она не посмела. Она осталась стоять, глядя на маленькую, занятую своим делом, малиновку. Твердым голосом, лишенным всякого выражения, Жонкиль рассказала миссис Риверс все.

Старая леди наконец узнала, каким образом Жонкиль познакомилась с Роландом на балу у Поллингтонов и каким образом произошел побег.

Как Жонкиль и ожидала, ее действия подверглись резкому осуждению.

— Ты обманула меня, — сказала миссис Риверс. — Ты сказала мне, что едешь в Лондон повидаться с Дороти Оукли, а на самом деле собралась встретиться с Роландом и выйти за него замуж. Ну, это характерно для вашего поколения. Вы, современные молодые женщины, сошли с ума, потеряли чувство чести и приличия. А я думала, что ты будешь другой после воспитания в Риверс Корте.

— Мне очень жаль, бабушка, что ты ошиблась, — сказала Жонкиль, поворачиваясь к ней с кроткой, усталой улыбкой. — Я не другая, я такая же, как все. И, возможно, именно из-за моей слишком затворнической жизни здесь, я повела себя именно так, когда я встретила его.

— Я понимаю, что такое любовь, — сказала миссис Риверс. — Но я не понимаю полного отсутствия самообладания. Ты просто очертя голову кинулась в это тайное замужество, которое просто не могло принести тебе счастья. Оно и не принесло.

— Это не совсем так, — сказала Жонкиль. — Я была счастлива, пока я ничего не знала. Я любила его.

Страстная искренность, прозвучавшая в ее молодом голосе, заставила миссис Риверс немного поморщиться. Но она сказала с большим сочувствием:

— Ты была наказана, мое дитя. Ты теперь должна понять, что не любовь заставила Роланда жениться на тебе так скоропалительно.

Страдание, которое Жонкиль пыталась скрыть, отразилось в ее глазах. Она быстро закрыла их, затем снова открыла.

— Я знаю. И я не могу простить Роланда. Но я думаю, что обращение отца с ним озлобило и ожесточило его и что он был бы другим, если бы отец отнесся к нему с пониманием, оставил его здесь, в доме, принадлежащем ему по праву. Я уезжаю, бабушка, уезжаю, буду зарабатывать себе на жизнь сама, и, возможно, мне удастся вернуть немного гордости, которую я потеряла.

— Я не могу смотреть на вещи с твоей точки зрения, Жонкиль, — сказала старая леди. — Ты, возможно, права — в отношении Роланда. В нем было много хорошего. Я очень любила его... — ее строгий голос смягчился, — и я осуждаю твоего отца за то, что произошло... Но это не умаляет зла, которое он причинил тебе этим браком. Единственное, что ты теперь можешь сделать, это вычеркнуть его из своей жизни и снова обосноваться здесь — твой горький опыт сделает тебя благоразумнее, мое бедное дитя.

Это было как бы продолжение спора Жонкиль с приемным отцом. Но Жонкиль не поддастся на уговоры, не согласится остаться в Риверс Корте.

— Я отказываюсь принимать это как твое окончательное решение, Жонкиль, — закончила миссис Риверс; ни тени мягкости не осталось в ее голосе. — Давай сейчас прекратим этот разговор. Но позже, я надеюсь, ты одумаешься. Твой отец вовремя приехал. Никакого существенного вреда твое ненормальное поведение не принесло. Твой долг теперь состоит в том, чтобы прекратить все эти странные разговоры о гордости и тому подобное, и остаться здесь с нами.

Жонкиль не видела смысла в продолжении спора. Она слишком хорошо знала бабушку. Старая леди была упряма, почти так же нетерпима, как ее сын. Жонкиль ушла. Она надела пальто, шарф и шерстяной шотландский берет, который делал ее до смешного похожей на девочку, и вышла в сад. Пасмурный зимний день не способствовал поднятию настроения. Девушка чувствовала себя совершенно покинутой и одинокой. Кроме того, каждый шаг по парку напоминал ей о Роланде — здесь он когда-то ходил, здесь был его дом. Мысль о нем причиняла боль до тех пор, пока, кажется, каждый нерв в ее теле не онемел от боли.

В конце аллеи приятный юношеский голос весело приветствовал ее.

— Привет, Килли!

Она подняла глаза. Молодой человек в твидовом костюме приближался к ней, широко шагая, в сопровождении двух охотничьих собак. Она наблюдала за ним без особого восторга. Это был Билли, младший брат мужа Дороти Оукли. В прежние времена он так или иначе довольно часто встречался с одинокой маленькой девочкой, которая воспитывалась как дочь и наследница Генри Риверса. Они всегда были добрыми «приятелями». Теперь, когда он закончил колледж и работал в той же компании, где и его старший брат, он реже виделся с Жонкиль, но оставался ее другом и поклонником.

Дороти, его невестка, рассказала ему, что с Жонкиль что-то стряслось. Вчера Дороти позвонила взволнованная миссис Риверс с вопросом, не знает ли она, где Жонкиль. Но старая леди не дала никаких объяснений, и семья Оукли осталась в полном неведении. Они только знали, что Жонкиль убежала из дома, что казалось таинственным и волнующим. Затем из болтовни слуг они узнали, что мисс Риверс снова дома; сегодня утром Дороти порекомендовала Билли прогуляться вокруг Риверс Корта и разузнать, что там происходит.

Однако он не получил почти никакой информации от Жонкиль. Как она ни любила Билли, она сочла невозможным поведать ему о Роланде и ее неудачном побеге.