Значит, я не преувеличиваю. Там какая-то жуткая инородная штука — странная маленькая опухоль, которая притаилась в моем теле и тихонько выжидает.

Знаете что? Я понятия не имею, что делать, поскольку поверить не могу, что это случилось со мной. Подобного рода вещи происходят с другими людьми. С женщинами, у которых лысые головы и розовые ленточки на груди. Со стариками. С кем угодно.

Я пытаюсь одеться и понимаю, что забыла вытереться. Брюки прилипли к ногам, в ботинках хлюпает, волосы облепили шею. Ничего вокруг не замечая, выхожу из бассейна, прижимая сумку к груди, и останавливаюсь, в то время как мимо проносятся толпы подростков, словно косяки рыб. Следовало бы прикрикнуть, приказать, чтоб поспешили на урок, переобулись, выплюнули жвачку, ну и так далее — то есть проделать все те вещи, которыми обычно занимаются учителя на перемене, — но внутри у меня что-то надломилось. Я похожа на куклу, которая говорит, если потянуть за веревочку. Похоже, моя веревочка оборвалась.

Мир изменился.

Выглядит он так же, но чувствую я себя совсем по-другому.

Нужно с кем-нибудь поговорить. Я просто обязана пообщаться с человеком, который любит меня и которому я небезразлична.

Если бы только Мэдди по-прежнему жила в Льюишеме!.. Она подавала бы мне чай и пичкала бисквитами. Мэдс не стала бы паниковать. Она вошла бы в роль жены священника и все уладила. Наверняка она знает какого-нибудь человека, который оказался в такой же ситуации и с кем теперь все в порядке. Мэдс — оптимистка. В то время как я представляю себе сеансы химиотерапии и розовую ленточку, подруга наверняка будет цитировать статистику и подбадривать меня. Конечно, можно обратиться к Олли, но мне неохота обсуждать с ним свою грудь.

Я должна поговорить с Джеймсом.

Именно с Джеймсом. Он, как никто, знает мое тело. Если опухоль имелась и раньше, он об этом вспомнит. Пусть даже мы разошлись, но ведь можно остаться друзьями, не так ли?

Я набираю его номер. Телефон звонит и звонит, и где-то в Сити играет Бах.

— Ну же, — бормочу я. — Возьми трубку.

— Оставьте ваше сообщение…

Черт возьми, я уже оставила столько сообщений, что автоответчик, наверное, узнает меня по голосу. Может быть, Джеймс дома? Иногда он действительно предпочитает брать работу домой. Вероятно, сейчас он на развалинах кабинета, среди учиненного Сашей разгрома. Я с легкостью воображаю, как он сидит за компьютером, стучит по клавишам и раздраженно цыкает, если кто-нибудь его отвлекает. Как правило, это делала я. Впрочем, насколько я знаю Джеймса, он обычно работает в наушниках.

И все-таки я попытаюсь. Набираю номер, который значится в телефонной книге как «дом». Наверное, надо изменить название, раз уж сейчас у меня официально нет дома.

— Слушаю.

Низкий женский голос меня пугает, а потом я испытываю внезапное облегчение. Видно, по ошибке я позвонила в офис.

Я узнаю эти нотки — на звонок ответила Тилли, личный секретарь Джеймса, блондинка с интеллектом табуретки и привычкой страстно дышать в трубку.

— Извини, Тилли, — говорю я бодро. — Я искала Джеймса. Это Кэти. Наверное, случайно позвонила в офис.

Женщина громко ойкает и замолкает. На заднем плане я безошибочно различаю голос Джеймса, который ворчливо интересуется, кто звонит ему домой.

Домой? Значит, это не Тилли, а чертова Элис Сэвилл.

— Послушай, Элис, — энергично говорю я, зажимая телефон между подбородком и плечом и роясь в сумочке в поисках сигареты — заначки на черный день, — позови, пожалуйста, Джеймса.

— Он занят.

— Скажи ему, что дело срочное. — Я роняю зажигалку, потому что дрожат руки. Открываю сигаретную пачку и обнаруживаю, что она пуста. Проклятый Олли, убить его мало. Я еще могу простить омара и кактус, но кражу сигарет?.. Карается смертной казнью.

В трубке слышатся шаги.

— Элис, кто это?

— Никто, — быстро отвечает та. — Ошиблись номером.

И вешает трубку. Господи.

По моим щекам текут слезы и падают на бетонный пол. Мысли несутся с угрожающей скоростью. Меня охватывает отчаяние. В гневе хочется отрезать Джеймсу яйца тупыми ножницами — голова идет кругом при мысли о том, что он так быстро подыскал мне замену. Вот награда за то, что я четыре года стирала ему носки. И за то, что была верной подругой.

И подстилкой для ног, подсказывает внутренний голос.

Так или иначе, хрен с ним.

Я прохожу через спортплощадку к школе, заглядываю в женский туалет. Уже десять минут девятого, всюду тихо. В туалете слабо пахнет табаком, и я выгоняю из дальней кабинки двух девятиклассниц. Как только они убираются, залезаю на сиденье, вытягиваюсь так, что позавидует любой йог, и толкаю одну из плиток потолка. Оттуда дождем сыплются сигареты и зажигалки.

Обожаю подростков, они такие предсказуемые.

Затолкав добычу в сумочку, я торопливо миную свой кабинет и ныряю в котельную — место, где тайком собираются все школьные курильщики. Выкурить сигарету, в последний раз всплакнуть о Джеймсе и немного поразмыслить о подозрительной опухоли — таков план.

Оказавшись в безопасном укрытии, я от души затягиваюсь, но сегодня меня не спасает даже никотин. Слишком много проблем за одно утро. Слишком много мыслей и вопросов, на которые нужно найти ответы. И один из них не терпит отлагательства.

Я стряхиваю пепел на пол и расправляю плечи. Может, не обращать на опухоль внимания? Или, наоборот, поступить разумно, то есть пойти к врачу? Именно это советуют все женские журналы. Девять из десяти подобных опухолей, как известно, доброкачественные.

Но если именно моя окажется десятой? Я даже не удивлюсь, учитывая положение вещей в последнее время.

Что хуже — положиться на судьбу или обнаружить нечто ужасное? Узнать, что Джеймс сошелся с другой, покрасивее и постройнее, или пребывать в неведении? Помнить, что у меня опухоль, или делать вид, что ее никогда не существовало? Как ни в чем не бывало зайти в учительскую, выпить кофе и полазить в свободное время по Интернету — или позвонить врачу и договориться о консультации?

Проблема в том, что до сих пор я поступала наименее разумным образом. Может быть, настало время измениться.

Клиника буквально битком набита, больные чихают и кашляют, телефон звонит не умолкая. Все сидят в тесном помещении с очень узкими стульями, а некоторым пациентам приходится стоять, привалившись к стене, или ждать в коридоре. Мы как будто пытаемся побить мировой рекорд по количеству людей, которых можно набить в ограниченное пространство. Кто-то оглушительно сморкается, у моего соседа жуткий кашель, и я буквально вижу, как микробы оседают на окружающих. Эта маленькая приемная в Западном Илинге — сама по себе мощное бактериологическое оружие. Я просидела здесь всего полчаса, а уже начало болеть горло.

— Кэти Картер, — говорит секретарь. — Доктор Аллен, пятый кабинет.

Я откладываю потрепанный журнал и пробираюсь к двери, перешагивая через чужие ноги. Меня провожают сердитыми взглядами десятки глаз. Я не обращаю на них внимания — в конце концов, я ждала больше часа и за это время успела поставить самой себе целый ряд жутких диагнозов, от чесотки до рака в последней стадии.

— Осторожней! — восклицает какой-то мальчишка, мимо которого я протискиваюсь. — Вот дура, мне на ногу наступила.

Обожаю детей. Настроение у меня настолько скверное, что я не прочь наступить еще раз — и уже готова ему об этом сказать, когда вдруг мой взгляд падает на его мать. Лучше промолчать. Она наверняка людоедка. Именно так выглядят родители учеников из школы сэра Боба.

Врач поднимает взгляд и улыбается, когда я отворяю дверь.

— Пожалуйста, входите. Чем могу помочь?

Я открываю рот, но не могу произнести ни слова. Не собираюсь демонстрировать грудь человеку, который похож на моего дедушку. Ни за что. Я хочу сказать, что ошиблась кабинетом, но уже слишком поздно. Врач закрывает дверь и указывает мне на стул.

— Пожалуйста, садитесь. — Врач просматривает записи. — Вы учительница? В чем проблема? Стресс?