— У меня есть послание для тебя. Из дома. Оттуда пытались дозвониться до тебя, но ничего не получилось.

Дина чувствовала, что колени начинают дрожать.

— Значит, что-то все-таки произошло, да?

— Ну… да. Ты уверена, что мы не можем войти?

Дина ухватилась за косяк двери.

— Что-то с дедушкой, да? У него был удар. Бабушка всегда говорила… Он умер?

Полицейский выглядел очень озадаченным.

— Нет, мне очень жаль, но, кажется, что-то с твоей мамой.

Теперь Дина задрожала всем телом. Кровь отлила от лица, Дине показалось, что она потеряет сейчас сознание.

— Мама! Нет! Это не так!

— Боюсь, что так. В сообщении сказано, что у твоей мамы был удар, сейчас она в больнице в очень тяжелом состоянии. Твоя семья хочет тебя видеть немедленно.

— Где она? Какая больница? Что с ней?

— Извини, но я не знаю подробностей, — ответил полицейский, — лучше поскорей позвони домой, чтобы все выяснить.

— Да… Да… Я сейчас… Спасибо…

Она закрыла за ним дверь. Все смотрели на нее с невольным интересом. Ей было наплевать на это, она пыталась найти мелочь для телефона, но у нее не оказалось нужных монет.

— Есть у кого-нибудь хоть сколько-нибудь шиллингов или шестипенсовых монет?

Генри пошел в свою комнату и вернулся с пригоршней мелочи. Дина схватила ее и кинулась вниз по лестнице.

Телефон на другом конце звонил, прерываясь. Дина хорошо представляла, как звонок разносится по старому дому. Наконец трубку подняла миссис Миллер, приходящая прислуга.

— Это ты, Дина? О, дорогая, что тут творится! Они пытались связаться с тобой…

— Что же случилось, миссис Миллер?

— Твоя мама. Дорогая моя бедняжка, это ужасно! Она поднялась в шесть утра, отправилась в уборную, и ее хватил удар. Бабушка не спала, она слышала, как та спускалась, и вдруг — бум! Когда бабушка нашла ее, она лежала ничком на пороге ванной. Я думаю, она почувствовала себя плохо, поэтому и пошла вниз. О, дорогая, какой ужас, какое потрясение!

— Но что же такое с ней?

— Я не могу сказать. Ее увезли в больницу — в главную, конечно, — увезли на скорой помощи, и твои бабушка и дедушка поехали с ней. Там обследуют ее врачи. Надеюсь, они выяснят что-нибудь, но…

— Хорошо-хорошо, миссис Миллер, я еду домой. Нет, прямо в больницу. Скажите дедушке, ладно, если он позвонит.

— Да, хорошо, Дина. О, дорогая! Мне так жаль…

— Это не ваша вина, миссис Миллер, — говорила Дина, будто сейчас самым важным было утешить прислугу. — Ведь они же могут сотворить чудеса, правда? Она ведь жива еще, да?!

Но к тому моменту, когда Дина добралась до больницы, ее мать умерла. Дедушка и бабушка все еще были там, в комнате, специально отведенной для родственников, понесших тяжелую утрату. Они сообщили, что Рут скончалась всего десять минут назад и что они были рядом с ней до конца. Мона была в плохом состоянии, постоянно утыкалась лицом в скомканный носовой платок, но в лице деда читалось даже какое-то торжество. Да, думала Дина, он слишком черств, чтобы причитать и жаловаться, но было даже что-то неестественное, неприличное в его спокойствии и, как обычно, натянутой на лицо маске торжественности, какую она видела сотни раз; ни одна черточка не изменилась, только появилось злорадство в глазах.

— Твоя мать покинула нас, — произнес он с расстановкой. — Отправилась в мир иной, где боль и грех не могут тронуть ее, она за пределами этого мира, где эгоизм и легкомыслие дорогих ей людей могли причинить ей боль. Как давно ты приезжала домой навестить ее, Дина? Слишком давно. А теперь вот поздно. Ты не приехала позаботиться о ней при жизни, а теперь она мертва.

Дина смотрела на него в ужасе:

— Что ты имеешь в виду?

— Твоя мать очень скучала по тебе. Очень! Доктора говорят, что она умерла от кровоизлияния в мозг, но я знаю, что она умерла, потому что сердце ее было разбито.

Дина резко вздохнула, прижала руки к губам, слезы неожиданно хлынули из глаз.

— Преподобный отец, сейчас не время говорить об этом, — медсестра, проводившая Дину к родственникам, резко вмешалась в разговор. Она казалась шокированной и разозленной словами деда. Обняв Дину за плечи, она сказала: — Ты хочешь увидеть свою маму, дорогая? Пойдем со мной. — Мона попыталась последовать за ними, но медсестра остановила ее движением руки. — Я присмотрю за ней. — В коридоре она крепко сжала руку Дины: — Не обращай на него внимания, дорогая моя. Он расстроен. Люди ведут себя как угодно, когда они не в себе.

Дина кивнула, но слезы все еще душили ее, горе и ощущение вины терзали душу. Да, она должна была приезжать домой чаще. А у нее вся жизнь концентрировалась лишь на одном — на колледже. Но дело было не только в этом. С тех пор как она переехала в студенческую квартиру, началась следующая стадия ее освобождения от догм и табу, которые довлели над ней с детства. И единственное, что нужно было для укрепления свободы — избегать посещений дома. И визиты, которые она наносила родным по выходным, были лишь данью почтения. Впервые в жизни Дина чувствовала настоящую свободу.

Но теперь свобода, будто ловушка, захлопнула двери за ее спиной. Как она могла быть столь эгоистична?! Она отодвинула мать на второй план своей жизни, теперь слишком поздно что-либо менять.

Рут лежала в боковой комнате. Она выглядела умиротворенной, спокойной, будто просто спала, ее тело еще не тронула печать смерти. Но Дина ни разу не видела покойника, поэтому отшатнулась назад к двери, боясь войти.

— Проходи, дорогая, она не может причинить тебе вред. — Голос сестры звучал твердо и ласково; к Дине никто не обращался с такой нежностью и теплотой, это растрогало ее. Сестра, обняв, провела Дину в комнату, взяла ее руку и положила на все еще теплую ладонь Рут. — Видишь, как она спокойна, дорогая? Она красива. Она совсем не мучилась, можешь поверить мне. Не хочешь ли ты остаться с ней наедине на несколько минут? Я выйду, но буду совсем рядом на всякий случай. Ну что, ты нормально себя чувствуешь?

Дина кивнула. Она стояла возле кровати, глядя на свою мать. Ей столько нужно было сказать маме, теперь она понимала, что они никогда по-настоящему не общались. Она совсем не помнила ранние годы своей жизни до смерти отца. Казалось, жизнь началась с того момента, как они переехали в дом деда, где он безраздельно правил и не давал развиться нормальным отношениям между матерью и дочерью.

Если бы что-нибудь можно было изменить! Дина упала на колени перед кроватью и прижала неподвижную руку матери к своей мокрой щеке.

— Прости меня, мама! — прошептала она.

— Что значит: ты возвращаешься сегодня в колледж? Мы только что похоронили твою мать. Так не подобает поступать!

Похороны, начавшиеся в половине одиннадцатого, уже закончились, но местная знать, приглашенная в дом, все еще толпилась в гостиной. Гам пили чай, закусывая сандвичами с тунцом и тыквой, и приглушенными голосами говорили о трагедии, которая постигла их любимого священника и его семью.

— Извини, дедушка, но я уезжаю. Я заказала такси, чтобы доехать до станции.

— Так отмени заказ! Здесь много людей, которые хотят поговорить с тобой.

— Я не хочу с ними разговаривать.

— Они пришли, чтобы отдать последнюю дань уважения твоей матери. Ты должна быть с ними!

— Нет, — сказала Дина. — Я ничего им не должна. Они здесь не ради меня, они здесь ради тебя. Ты с ними и разговаривай. А я возвращаюсь в колледж.

— Дина! — его лицо помрачнело. Впервые он получил отпор. — Я не потерплю такого поведения!

Дина смотрела на него со все возрастающей ненавистью. С тех пор как она покинула дом, все увиделось ей в другом свете. Теперь, снова проведя пять дней под его крышей, она думала только о том, как выбраться отсюда. Не было в этой атмосфере ни уюта, ни понимания, только мрак, тяжкие обвинения. Теперь боль помогла ей проявить смелость, о которой она и не подозревала.

— Дедушка, я возвращаюсь сегодня в колледж, что бы ты обо мне ни думал.