Теперь он был болен и стар. Накопив приличное состояние, он безбедно проводил остаток жизни в своем особняке. Дом был слишком большим, и часть его он сдавал внаем. К старости он становился скуповат и прижимист.

Ролан старался чаще навещать отца, но долго находиться там как ни старался, не мог. Конечно, он был очень благодарен за все, что для него сделал отец, но тяжелый, а с годами еще более невыносимый характер старика часто раздражал его. Забывая, что сын уже давно взрослый, он всегда вмешивался в его дела, что-то запрещал, требовал полного отчета во всем.

Понимая, что обязан отцу всем, Ролан не мог обижаться, но… покидал стены родительского дома, испытывая огромное облегчение и чувство свободы во всем.

С момента их первой встречи, Ролана всегда невольно тянуло к мадам Жюво. В ней он находил то, чего так не хватало в родительском доме. Ее внимание, живое участие в его жизни, ее мудрость и доброта были так необходимы Ролану. Что бы ни делал, будучи в Париже или еще где-нибудь, принимая решения, спрашивал: «А что бы сказала мадам Жюво?» Чувствуя выражение ее лица, ее взгляд говорил: «Нет. Ей не понравилось бы это. Она сочла бы это вульгарным». И отказывался от предложений, впоследствии благодаря судьбу за то, что послала ему эту замечательную женщину.

— Большой привет вашей жене, — сказала Филиппу мадам Жюво и коснулась его руки. — Не забудьте: это не ради приличия. Большой привет.

Ролан взял чемоданы. Мадам Жюво ласково, потрепала своего лохматого любимца:

— Счастливо, Бенито, счастливо.

Она не волновалась. Ролан обещал присмотреть за ее «курятником».

— Пойду подниму вам самолет в воздух, — сказал Филипп.

— Так это вы будете поднимать меня в воздух? Не увлекайтесь пируэтами, пожалуйста, — мадам Жюво весело помахала ему вслед и прикрыла глаза ладонью от солнца.

Майские дни стояли на редкость жаркими и сухими.

Без головного убора люди опасались долго бывать на свежем воздухе, и парк вокруг теннисного клуба пестрел разноцветными шляпами и панамами. Более пожилые дамы сидели под летними зонтиками, считая, что загар способствует еще более быстрому старению кожи.

Часто страдая головными болями, Матильда тоже не выносила солнца. Филипп играл в теннис, а они с Роланом укрылись в тени за одним из отдаленных столиков летнего кафе. Ролан рассматривал ее рисунки.

— Я и не знал, что у вас такое замечательное чувство юмора, — сказал он. — Мне с вами, можно сказать, повезло.

— Дети любят смешное. И вот, что я выдумала, — Матильда показала свою последнюю работу, изображающую ленивого школьника.

Их беседу прервал подошедший официант. Он склонился к Ролану:

— Простите, пожалуйста. Вы видите того господина в баре? Он спрашивает мадам Жюво. Я сказал: «Ее нет», но он не верит. Он пришел еще утром.

Ролан и Матильда посмотрели в сторону бара. Там за стойкой стоял пожилой господин в черном костюме с рыжеватой бородкой. В руке он держал маленький чемодан.

— Я узнаю, в чем дело, — Ролан поднялся. — Извините, Матильда.

Она продолжала наблюдать за незнакомцем. Ролан поспешил к бару.

— Странный человек пришел, — сказал официант Матильде. — Все рассматривает, расспрашивает о мадам Жюво.

Матильда еще раз посмотрела в ту сторону. Ролан что-то говорил ему. Через несколько минут он вернулся. Ролан был очень удивлен. Мадам Жюво никогда не рассказывала, что в Новой Каледонии у нее есть друзья. А этот тип приехал прямо оттуда, чтобы повидать ее. И даже говорит, что давал телеграмму, предупреждая о приезде. Странная история… Видимо, она ничего не получала. Она бы не уехала. Уж он-то знает мадам Жюво.

Они видели, как незнакомец быстро вышел из бара, поспешил к машине, стоявшей за кустами сирени, и уехал прочь.

— Чудесная клубника! — воскликнула Арлетт, раскусывая большую красную ягоду.

В тот день они с Бернаром были приглашены на ужин к Бушорам.

— Я положу еще, — сказала Матильда. — А скоро будет кофе.

Она направилась на кухню.

— Нет, я не пью кофе вечером, — сказала Арлетт. — Лучше чай.

— А мне кофе, Матильда, — Филипп был страшным кофеманом. Он страдал от низкого давления, и кофе придавал тонус его организму.

Бернар вызвался помочь хозяйке. На кухне они были вдвоем. Бернар варил кофе, а Матильда нарезала сыр. Бернар поднес шипящий кофейник.

— Ты будешь кофе? — спросила она, разливая его по чашкам.

Вместо ответа он схватил ее за руку и повлек в угол, откуда Арлетт и Филипп не могли их видеть.

— Завтра в пять я жду тебя в гостинице, — он коснулся губами ее уха. От его горячего дыхания по телу Матильды пробежала дрожь.

— Н-нет, нет… — она волновалась.

Бернар хотел поцеловать ее, но она испуганно отшатнулась и громко спросила:

— Бернар, вы принесете чашки?

Он взял поднос. Матильда несла сахарницу и сыр.

— Вы неплохо обставили комнату, — заметила Арлетт.

Действительно, из серой и необжитой, получилась уютная гостиная. Бордово-красная обивка дивана и кресел прекрасно гармонировала с розовыми обоями и красным абажуром люстры. Красный интерьер дополнили тяжелые бордовые шторы и мягкий цветной ковер.

— Да, по-моему неплохо, — сказал Филипп. — Камин такой большой. Вот только пианино не на месте.

В самом деле, пианино было старомодным и громоздким, плохо сочеталось с современной обстановкой комнаты.

Матильда принесла бутерброды и пригласила всех к столу.

— Сахар, пожалуйста.

— Благодарю.

На диване, где сидел Бернар, она увидела небольшой сверток, перевязанный белой ленточкой.

— А что это такое? — спросила она.

— Это тебе подарок, — ответил Филипп. Он улыбнулся.

Матильда взяла в руки сверток.

— У вас сегодня день рождения? — спросила Арлетт.

— Нет, у меня в мае день рождения…

От неожиданности Матильда немного растерялась. Обычно Филипп не любил делать подарки. Вернее, не умел делать этого.

Поэтому все вещи Матильда покупала себе сама или когда они ходили по магазинам вместе.

— Это подарок перед разлукой, — сказал Филипп.

Сразу не сообразив, Матильда бросила на него недоуменный взгляд. Бернар тоже удивленно посмотрел на Филиппа.

— Я уезжаю на три дня, — спокойно продолжал тот, — Матильда не хочет ехать со мной. Она надумала здесь что-то переставлять. Я не удивлюсь, если пианино будет на крыше.

Филипп и Арлетт рассмеялись, а Матильда и Бернар загадочно переглянулись. Она разворачивала пакет.

— Сейчас посмотрим. Кажется, я догадываюсь.

Матильда разорвала бумагу.

— В прошлое воскресенье мы гуляли по городу и зашли в магазин. Это платье ей очень понравилось. Она примерила его…

Он смотрел на Матильду. Она улыбалась. Он обожал ее за такую улыбку.

— А потом? — спросила Арлетт.

— Потом она заметила, что его нельзя надевать: оно слишком экстравагантно.

Матильда достала платье. Оно было совсем легкое, из прозрачного красного шифона с цветной каймой понизу. Ее глаза радостно светились.

Бернар не мог оторвать от нее взгляда. Она прелесть. Он хотел ее. И ревновал. Ему хотелось самому покупать ей платья, дарить подарки, любоваться ее красотой. Он завидовал Филиппу и в то же время знал, что сердце Матильды принадлежит только ему, Бернару.

— Отличное платье, Матильда, — сказала Арлетт. — Сейчас такие носят.

— Но вы не видели его на мне…

— А ты примерь! — Арлетт и Филипп сказали в один голос.

Она посмотрела на Бернара. Он сидел молча, нахмурив брови. Ему неприятно было все это. Он хотел быть с ней вдвоем, только вдвоем. И чтоб никакого Филиппа, никакой Арлетт. Они были лишними. Они мешали. Ему так хотелось взять ее на руки и целовать, целовать до потери рассудка.

— Отличная мысль! — сказал Филипп. — Примерь, пожалуйста.

Матильда стояла в нерешительности. Она наблюдала за Бернаром. Он был недоволен чем-то.