Чаепитие выдалось многолюдное [40], однако Оливер не затерялся в толпе, напротив, фраппировал и заинтриговал дам своими вызывающими штанами, примечал это и с удовлетворением усмехался.
Нет сомнения, что он предварительно хлебнул для храбрости у какой–то своей подружки, и вполне вероятно, что именно «глубинную бомбу» принял на грудь, а то и не одну, в общем, был уже тепленьким, – в блистающей мгле мелькали перед глазами полузнакомые люди: с одними он встречался в редакциях, с другими – в литературных салонах или на тех же скачках в Эскоте. Эти субчики в серых шелковых цилиндрах, старшие и младшие сыновья вкупе с высокопоставленными отцами всегда его раздражали (не потому ли, что был сиротой?), а в тот раз он вообще еле сдерживался, чтобы не нахамить в ответ на лицемерные их любезности.
Чаевничать собрались, как обычно, на лужайке Букингемского парка, но хлынул ливень, и пришлось переместиться во дворец, благо шестисот просторных комнат хватало, чтобы никто из гостей не остался под открытым небом.
Королева сразу же увлекла Оливера в уголок с отдельным столиком, на котором стояли отнюдь не чашки с чаем, а бутылка и бокал (ее уведомили о приверженности поэта к горячительным напиткам).
Королева была очень хороша в розовом атласном платье, усеянном бриллиантами, с миниатюрной короной на голове.
Она раскрыла альбомчик в сафьяновом переплете, – на веленевой белоснежной бумаге фиолетовыми чернилами и каллиграфическим почерком были начертаны сонеты.
И вот она принялась их читать, заправски завывая и украдкой поглядывая на авторитетного слушателя, поскольку пыталась угадать, нравятся они ему или нет. Увы, Оливер на слух стихи вообще не воспринимал, а уж после нескольких глубинных бомб тем более.
– Что вы думаете о моих пробах пера? – закончив чтение, спросила королева.
– Вы прекрасны, Ваше ичество, – отвечал Оливер, икая, – но зачем вам, смертному нашему божеству, сочинять стихи? Ужели в этом заключается предназначение вашего, – он снова икнул, – ичества?
Королева, конечно, была уязвлена равнодушием, которое проявил Оливер к ее сонетам, но держалась молодцом и сумела с улыбкой ответить:
– Мое предназначение действительно заключается в том, чтобы быть смертным божеством. Как видите, мне известно определение, которое дал монарху сэр Томас Гоббс. Кстати, тот же самый сэр, говоря о верховной власти, употребляет еще и метафору «искусственная Психея» что само по себе звучит, конечно, не слишком утешительно, поскольку искусственное есть сотворенное и, стало быть, заведомо бренное. Но не будем о грустном. Верховная власть в пределах отпущенного ей времени занимается важнейшими государственными делами, по сравнению с которыми сочинение стихов может кому–то показаться досужим занятием, и все же именно оно более, чем другие искусства, способствует воспитанию смертной Психеи, которая в миг сотворения не обладает присущим божеству всеведением и всепониманием, но приобретает нужные ей знания во времени и находит образцы для подражания в окружающей ее природе и человеческой истории. Иными словами, сочинение стихов способствует самопознанию, то бишь осознанию своего предназначения в подлунном мире. Таким образом, монарх научается различать в себе дурное и хорошее, что–то там в себе же улучшает, исправляет, что–то искореняет, ну, а вместе с ним, подобно телу, в коем воцарился здоровый дух, крепнет и государство, смягчаются нравы подданных…
Слушая королеву, Оливер исподволь мрачнел. Ему всегда становилось грустно, когда в его присутствии женщины принимались философствовать. К тому же нынешняя собеседница явно имела склонность выражать свои мысли развернуто и не спеша, что напомнило ему манеру Эмилии отвечать исчерпывающим образом на самый пустяковый вопрос, каковая манера, забавлявшая его в начале совместной жизни, со временем стала несколько утомлять.
Мало того, что графоманка, с досадой подумал он, так еще и зануда. Наполнил бокал и выпил. Впрочем, выпил залпом, как бы желая показать, что спешит продолжить беседу.
Пояснил, виновато улыбнувшись:
– Простите, Ваше Величество, в горле пересохло. Так, значит, на чем мы остановились?..
– Вы спросили, в чем заключается мое предназначение, – терпеливо напомнила королева. – Разумеется, оно не связано напрямую со стихотворством. На моих плечах лежат заботы о благосостоянии нации, армия, флот, я созываю и распускаю парламент, назначаю и отправляю в отставку министров и других высших должностных лиц, заключаю и ратифицирую международные договоры. Мне вменено в обязанность предупреждать народные волнения и, по мере возможности, стихийные бедствия. В общем, дел у меня хватает, но я с ними справляюсь, – она уже начала раздражаться, – и поэтому не вижу оснований отрицать за мной право сочинять стихи.
– Стихи… – задумчиво повторил вслед за королевой Оливер и вдруг встрепенулся: – Да известно ли вам, что такое «сочинять стихи»? – Он снова налил и выпил. – Возможно ли… нет, невозможно… невозможно, Ваше Величество, заниматься параллельно двумя одинаково важными делами. Или – нет! Вру, Ваше Величество, вру! Параллельно с геологией очень даже возможно заниматься, например, филологией. Или, будучи биологом, находить время и силы для астрономических исследований. А впрочем, не вру. Не в прочем, а в главном–то и не вру! Потому что параллельно со стихотворством заниматься каким–либо другим делом не–воз–мож–но! Я хочу сказать – заниматься с равным успехом. А безуспешно заниматься стихотворством – и смысла нет.
– Погодите, – заволновалась королева, – постойте, а как же… вот Гете, например, межчелюстную косточку открыл… а русский поэт Ломоносов, так тот вообще…
– Исключения лишь подтверждают правило, – вздохнул Оливер.
– Это не ответ, – возразила королева. – Кто же, извините, не мнит себя исключением?
– Ваше Величество, – Оливер снова наполнил бокал, – умоляю, не надо демагогии. Мы же с вами не в Гайд–парке.
– Не хотите ли вы сказать, что стихотворство, особенно успешное, предполагает сосредоточенность всецело на этом занятии? – спросила королева. – А знаете, в чем–то вы, пожалуй, правы. Я и сама замечала, что сочинение даже простенького стихотворения про тучку какую–нибудь там или птичку забирает порой слишком много духовной энергии. Бывает, пишешь–пишешь ночь напролет, забыв про экономику, внешнююю и внутреннюю политику, про все на свете, и свеча простая, восковая горит на малахитовом столике, и только шелест шелкового платья на сквозняке заставляет иногда очнуться и поглядеть в окно, где чернеют кроны Букингемского парка, или Сент–Джеймского, или Кенсингтонского, в зависимости от того, в каком из моих дворцов посетило меня вдохновение, и вот, очнувшись, глядишь в окно, ничего, разумеется, в темноте не видишь, слышно лишь, как шумит ветер, хлещет дождь и перекликаются часовые, славные мои гвардейцы…
При слове «гвардейцы» Оливер нахмурился, у него еще ныло плечо после удара прикладом.
– Гвардейцы, говорите? Ваше Величество, да не отвлекайтесь вы на пустяки. Угодно вам было завести разговор о стихотворстве – извольте быть серьезной. Подумаешь, гвардейцы. Скажите лучше, каким, по вашему мнению, материалом располагает стихотворец для создания своих произведений?
– Языком, – ответила королева, не очень понимая, куда клонит собеседник.
– Аб–солютно верно! Вы правы, ваше ик–ичество! А что же это за штука такая – язык? Можете дать определение?
– Постойте, постойте… – задумалась королева. – Язык – это… сейчас, сейчас… Нет, я пока не готова ответить на этот вопрос… Я лучше расскажу еще раз, в чем заключается мое предназначение. Надеюсь, вы помните мой полный титул: Милостью Божией Королева Соединенного Королевства Великобритании и Северной Ирландии, а также других Ее королевств и территорий. Глава Британского содружества наций, Защитница Веры, Суверен Британских рыцарских орденов. Я назначаю посланников, министров и консулов, предоставляю в своем лице Британию во всех ее отношениях с иностранными державами, принимаю послов, наблюдаю за строгим исполнением общественных законов, поскольку являюсь главой исполнительной власти и судоустройства. От моего имени назначаются архиепископы, епископы и даже университетские профессора, ведутся все уголовные дела, выдаются патенты офицерам. Каждый день около трех часов я трачу на рассмотрение и прочтение государственных документов, которые приносит мне премьер–министр в красных таких кожаных портфелях. Прибавьте к вышеперечисленному еще и заботы о каждой английской семье, контроль за воспитанием детей, собрания, отчеты, приемы, размещение поступающих в государственный фонд статуй, картин…
