— А что ты мог мне пообещать? Койку в этой конуре? Можешь валяться на ней сам со своей подружкой. Бедный ребенок, кому я сочувствую, так это ему.
— Себя пожалей. — На кухню осторожно вошла Юля.
— На каком месяце? — бесцеремонно спросила Лера, кивнув на живот.
— На третьем, — послушно ответила девушка.
Лера метнула на Сержа испепеляющий взгляд:
— Да, ребята, с вами не соскучишься.
Она встала и на всю квартиру рявкнула: «Совет да любовь вам, молодожены!»
К Врублевскому пришла поздно вечером, Миша встретил ее в старом домашнем халате и тапочках.
— Извини, я весь в работе, поэтому беспорядок.
— Все нормально, как роман?
Врублевский глубоко вздохнул:
— Не роман, Лерочка, а пьеса. Трагедия. Все становится на свои места. Газета «Вечер» обещала дать несколько больших кусков, с издательством «Искра» в Улан-Удэ кое-что наклюнулось, северокорейские товарищи проявляют интерес… Я работаю, надежды не теряю.
Лера вполуха слушала драматурга и неожиданно бурно разрыдалась. Врублевский не растерялся, он заботливо, по-отцовски уложил ее на диван и укрыл одеялом:
— Полежи, успокойся.
Как всегда, предложил ей выпить, после чего они обычно отправлялись в постель, но Лера предупредила:
— Выпьем, но за этим ничего не последует. Неделю ничего не ем, ужасно себя чувствую: голова раскалывается, тошнит. — Она достала из сумочки платок, вытерла слезы. — А вчера наконец до меня дошло, — Лера опустила глаза и перешла на полушепот, — представляешь, Миша, у нас будет ребенок.
С минуту Врублевский с удивлением смотрел на нее, затем расплылся в широкой улыбке.
— Я так боялась говорить тебе, думала, ты не поймешь. А потом подумала, это же такое счастье иметь ребенка, который будет умным и красивым, как его родители.
Врублевский сел на диван и погладил Леру по голове, как гладят маленьких девочек.
— Какая милая. И какая хитрая! — Он смотрел на Леру так, словно перед ним находился диковинный предмет.
— Что ты имеешь в виду?
— Значит, скоро ты станешь матерью?
— Да, а ты отцом, — Лера стыдливо улыбнулась.
— Кого ты хочешь обмануть, прекрасное дитя? — спросил он наконец.
— Да кто тебя обманывает! — вспылила Лера, но тут же, успокоившись, добавила: — Я же все подсчитала…
— Не знаю, деточка, что ты там у себя подсчитывала, но что касается меня, то, к великому сожалению, детей у меня с некоторых пор не может быть. Хотя откуда тебе, собственно, знать?
— То есть как это? — Лера чувствовала, как ее уши краснеют и лицо покрывается пятнами, ей захотелось превратиться в таракана и уползти под диван. — Почему? Почему не может быть?
Она старалась не делать резких движений. В то, что план ее рухнул, верить не хотелось. Казалось, она еще куда-нибудь сходит — и все разрешится.
— Вы так милы, Михаил Яковлевич, так гостеприимны. Ну а как ваша порноколлекция, пополняется?
— Зачем же так грубо, милая? Это не порно, это — искусство. — При слове «искусство» Врублевский закатил глаза.
Лера шла по улице, наталкиваясь на прохожих и по привычке останавливаясь у заманчивых витрин магазинов, но мысли не давали ей покоя. Она думала о том, что упрекать ей себя, в общем-то, не в чем, ведь все эти годы она не ждала, не сидела сложа руки, она искала. И с каждым новым знакомством ей казалось, что вот уже ближе, уже теплее, еще немного, и она найдет его — единственного. Так в чем же дело? Почему ей не везет? Рассматривая свое отражение в темном окне вагона метро, Лера отметила, что сама себе нравится. Только вот в любви не везет, ну хоть ты тресни!
Лера должна вернуться из больницы через четыре дня. Я ждала ее. Дел было невпроворот: до трех ночи копировала чертежи, потом, отоспавшись, усаживалась за пояснительные записки. В общем-то, оба диплома были готовы.
Я поймала себя на мысли, что мне ее не хватает, и я скучала. Письма давно уже не приходили, а именно сейчас мне, как никогда, нужна была поддержка — в одиночестве обнажились печальные стороны моего стародевичьего бытия. Работа была завершена, появилось свободное время и возможность заняться чем-нибудь приятным и интересным. Я готовила любимые блюда, но некого было ими угостить. Не с кем поделиться прочитанной книгой или куском пирога. Перспектива жить только для себя мучила, давила. Неужели я обречена на это?
Вспомнила встречу с Эдуардом и постаралась понять, почему все так скверно завершилось? Может, во всем виновата я сама? Дала повод рассчитывать на взаимность, а потом нелепым поведением довела до нервного срыва? Что же я сделала не так?
Зациклившись на таких мыслях, я не могла найти себе места. «Да и хотел ли он изнасиловать меня? Что, если я неправильно поняла? Ведь на улице он извинялся… А может, если бы я согласилась с ним переспать, мы бы сейчас встречались?»
Я достала письмо Эдуарда и спустилась на вахту. Телефон был занят. Поднялась на второй этаж, набрала номер. Он оказался дома.
— Извините, что вас беспокою, это Регина. Вы не могли бы помочь мне с черчением, у меня защита на носу, возникли проблемы… — это был повод, который я придумала как повод для разговора.
Эдуард был удивлен, но сразу нашелся:
— Рад тебя слышать… Так что у тебя там? Чертежи? Заезжай завтра в одиннадцать вечера, нет, в десять! А можно и раньше.
— Но я хотела бы встретиться не у вас дома, а в другом месте: на улице, в кино…
— Ну зачем же на улице? Приходи ко мне, выпьем, поговорим, с чертежами разберемся…
— Давайте в библиотеке, — не теряла я надежды, — или в парке.
— Не-е-ет, я хочу, чтобы ты пришла ко мне. Адрес у тебя есть.
Минуту назад я была готова мчаться к нему без оглядки, перспектива вечного одиночества казалась страшнее всего. Но неожиданно до меня дошло, насколько глупо и смешно выглядит этот разговор. «У меня, кажется, едет крыша», — решила я и положила трубку.
Леру обещали продержать в больнице четыре дня, но уже на третьи сутки вечером она широко распахнула дверь, радостно потрясая бутылкой коньяка.
— Зашла в магазин по дороге, хочется чего-нибудь горячительного для души.
— Ты что, уже?
— Да, уговорила врачиху отпустить пораньше. — Лера выглядела уставшей, измученной, но даже после аборта светилась весельем и желанием радоваться жизни. Ее носик был по-хулигански вздернут, ненакрашенное личико светилось, глаза блестели, щедро рассыпая лучистые искры — она была на удивление хороша.
Я убрала со стола чертежную доску, поставила чайник и нарезала колбасу и сыр. Мне захотелось расслабиться и поговорить по душам, ей-богу, я соскучилась. «Даже позавидовать можно, — восхитилась я, — столько пережила, а выглядит отлично. Есть люди, на которых всегда приятно смотреть».
Мы разлили коньяк по стаканам и начали пить маленькими глотками. Нам хотелось, чтобы напиток подействовал сильнее. Последний год мы частенько баловались разными алкогольными напитками. С Лериной легкой руки много чего перепробовали. Коньяком меня угощал Дима, вином не брезговала и раньше, а вот водка — это полностью Лерина заслуга.
За годы учебы отношение к спиртному стало спокойнее. Даже нравилось ощущение легкости и подъема после небольшой дозы горячительного. Но напиться вдрызг мне не приходилось ни разу.
Первый глоток коньяка был обжигающим, я поторопилась и выпила все до конца.
— У меня никакой реакции, чиста, как стеклышко. — Я с удивлением посмотрела в пустой стакан. — Обидно даже.
— А у меня уже шумит, и тепло по всему телу растекается. — Лера откинулась на спинку стула и гордо тряхнула головой. — Ты быстро пьешь, а пить надо медленно, смакуя.
Она добавила еще понемногу. Вторая порция шла тяжелее — коньяк хорош, пока выпито немного, потом очень быстро становится плохо. Сейчас приятно кружилась голова, и самое время было остановиться.
В дверь кто-то постучал, мы притихли и сидели, как мыши, пока незваные гости не удалились. Потом ели колбасу, запивали ее крохотными глоточками коньяка и не хотели никого видеть.
