Фрике жестом приказал Вортенбергу ответить. Тот приподнялся над стенкой бронетранспортера.

Вслед за ним поднялся и Юрген, ему было интересно, что же там происходит. Перед ними, дыша перегаром, стоял высокий худощавый мужчина в немецкой каске. Впалые щеки были покрыты густой щетиной, кожа туго обтягивала широкие скулы. Ворот телогрейки был распахнут, под ней виднелся мундир, сдвоенная руна зиг в правой петлице, три четырехугольные звезды — в левой. Юрген даже вздрогнул — так они напомнили ему советские «кубари».

— Zigarette, bitte, — сказал Вортенберг, протягивая эсэсовцу пачку сигарет.

— А папирос нет? — спросил тот по–русски.

— Keine Papirossy, — ответил Вортенберг.

— Что ж, давай. — Эсэсовец взял пачку, достал одну сигарету, сунул пачку к себе в карман. Потом показал на погон Вортенберга, ткнул в свою петлицу, сказал с улыбкой:

— Обер–лейтенант — оберштурмфюрер, вермахт — СС, фрёйндшафт, [46]— и для пущей убедительности сцепил две руки.

— Wo ist der Kommandeur? SS–Standartenfuhrer Dirlewanger? [47]— спросил Вортенберг.

Но русский уже исчерпал свой словарный запас, или интерес, или время, или все вместе.

— Командир — там, четыре квартала, — махнул он рукой вдоль по улице, подошел к капоту бронетранспортера, опять махнул рукой: — Ну–ка сдай назад!

Каким–то неведомым образом Красавчик его понял. Наверное, у автомобилистов всего мира есть свой универсальный язык и тайные знаки, как у масонов. Красавчик послушно воткнул заднюю передачу и въехал в арку дома со снесенными воротами. «Т–34» проехал мимо, продемонстрировав сдвоенную белую эсэсовскую руну поверх красной пятиконечной звезды. Красавчик вновь вырулил на улицу и поехал в направлении, указанном русским.

На углу, покуривая, стояли трое солдат в потертой эсэсовской форме без бросающихся в глаза ярко–красных пятен. Они уже немного освоились в Варшаве, чтобы идентифицировать этих солдат как немецких военнослужащих. Но они все же взяли их на прицел, на всякий случай. Обер–лейтенант Вор–тенберг приподнялся над бортом.

— Ist der Wola? [48]— спросил он.

Штаб Дирлевангера находился где–то в районе Воля, но все указатели районов и улиц были сбиты как будто нарочно для того, чтобы они не могли добраться до места.

— Кому воля, а кому и неволя, — мрачно сказал один из солдат.

— Нет, у нас тут Охота, [49]— сказал второй.

— Уж такая тут у нас охота! — рассмеялся третий.

— Всем охотам охота! — поддержал его второй.

— Только непонятно, кто на кого охотится, — добавил первый, он был глубоким пессимистом.

Здание, где располагался штаб бригады СС, они определили сразу. По стоявшим у входа двум пушкам, по торчавшим из окон пулеметам, по суете солдат, сновавших взад–вперед. Они остановились у ворот.

— Вольф, Брейтгаупт! Разведать обстановку! — приказал Фрике.

В ворота их пропустили беспрепятственно, но при входе в здание остановили. Дюжий эсэсовец с соломенными кудрями и носом картошкой подпирал косяк высокой двухстворчатой двери. Второй сидел на парапете крыльца и выскребал ложкой жестяную банку консервов. По верху банки шла крупная надпись по–русски: «Свиная тушенка». Эсэсовец перехватил банку, открыв нижнюю строчку. Made in USA, Cincinnati, Ohio. Из этого Юрген понял только одно слово — USA, ему и этого хватило.

Сидевший эсэсовец смачно облизал ложку, поднял глаза на Юргена. Глаза и губы блестели одинаково масляно.

— Куды? — спросил он.

— Der Kommandeur, — коротко ответил Юрген.

— Грицко, доложи, — сказал эсэсовец.

Его товарищ не шевельнулся. Он напряженно всматривался вдаль.

— Серега! — крикнул он, приветственно вздымая руку, и спустился по ступеням крыльца.

Юрген обернулся. В ворота втягивалась небольшая нестройная колонна солдат. Это было пополнение. Полная экипировка, усталые лица с потеками пота, покрытые пылью обмундирование и сапоги. Они проделали долгий марш. Объятия, похлопывания по спине, короткие фразы: припозднились! как тут? два раза по дороге обстреляли, сволочи! Кривошеина убили и Сидоркина.

Из здания вышел офицер, колонна солдат потянулась куда–то вправо вдоль здания. Тот, кого назвали Серегой, задержался у крыльца.

— Есть ли чего–нибудь пошамать? — спросил он.

— Завались, — ответил Грицко, — пойдете на зачистку, наедитесь от пуза.

— На вот пока, перекуси. — Сидевший эсэсовец сунул руку вниз, вынул откуда–то банку консервов, ловко вскрыл ее большим тесаком.

Потянуло запахом специй. Брейтгаупт повел носом. Эсэсовец заметил, понимающе усмехнулся, вновь запустил руку вниз, повторил операцию.

— Держи, фриц, — сказал он, протягивая открытую банку, — мы добрые. — Он широко улыбнулся.

— Американская, — предупредил Юрген.

— Дареному коню в зубы не смотрят, — сказал Брейтгаупт и взял банку.

«Einem geschenkten Gaul sieht man nicht ins Maul.»

Это сказал Брейтгаупт.

— Вкусно, — сказал Брейтгаупт через какое–то время, — попробуй.

Юрген попробовал. Действительно вкусно. Он вычистил оставшуюся половину банки.

— Тут ночью налетели, как вороны, целая стая, сотня, не меньше. И большие, мы таких и не видали, — рассказывал тем временем Грицко. — Думали, бомбить будут, только потом сообразили, что это ж не Германия, что это англичане своим союзникам–полякам помощь прислали.

— Как долетели–то? — сказал Серега.

— А чё? До Берлина и Дрездена долетают, а до Варшавы не могут? Это им как два пальца обоссать. Тут же все близко.

— Долететь дело нехитрое, — рассмеялся сидевший, — а вот улететь!.. Мы тут парочку сбили (наши сбили, уточнил про себя Юрген), теперь уж не сунутся.

— Да и чё летать? — сказал Грицко. — Тут сам черт не разберет, как и куда сбрасывать груз, чтобы он к бандитам попал. Этот прямо к нам на головы свалился, едва отпрыгнуть успели. И чё делать с этой горой металлолома? — Он ткнул пальцем в сторону. Там навалом лежала гора карабинов неизвестного Юргену образца. — У них патрон нестандартный. Да и тех сбросили на час хорошего боя. Тьфу! Всего прибытку — две коробки тушенки.

— Парашютный шелк у них знатный, — добавил сидевший, — портянок нарезали.

— Все одно лучше нашей фланели ничего нет, — отмахнулся Грицко.

— Это точно, — поддержал разговор Серега, — только где ж ее взять?

— На зачистку пойдешь — добудешь, — сказал Грицко.

Непонятная «зачистка» звучала как припев в веселой песне.

— Эй, туда! — крикнул, вскакивая, сидевший до этого эсэсовец.

Юрген обернулся. В ворота, спотыкаясь на каждом шагу, входила группа из десятка немолодых мужчин интеллигентного вида, в пиджаках и галстуках. Один был в шляпе. Она поминутно падала на землю. Мужчина нагибался, поднимал ее и водружал обратно на голову. Остальные были, вероятно, не такими упорными. Они давно потеряли свои шляпы. Они лишь болезненно вздрагивали, когда следующие за ними охранники били их прикладами, а то и дулами ружей в спины и в бока.

— И вы проходите, — сказал Юргену эсэсовец, — третий этаж. Драй этаж, — он показал три пальца.

Когда–то давно, два или даже четыре дня назад, это был госпиталь. Госпиталь какого–то святого. Имя святого, выведенное лепниной над входом, было стерто разрывом артиллерийского снаряда. От госпиталя остался только морг. Он был во внутреннем дворе. Юрген увидел его, когда выглянул в окно. У стены штабелем в несколько рядов лежали тела. Там и тут белели бинты перевязок. Верхний ряд тел алел свежей кровью. Белое и красное. Возможно, убитые не были бунтовщиками. Но они стали ими.

Угол двора был завален разбитыми кроватями. Их, наверное, выбрасывали из окон с верхних этажей. Теперь окна были предусмотрительно закрыты. Сквозь стекла было видно, как внутри двора студенисто подрагивает тяжелый смрадный воздух.