Она не ответила. Эзра повернулся и увидел, что мать медленно склонилась вперед, выпустив из рук стакан с пивом.

— Мама! Мама! — закричал он. Люди, сидевшие вокруг, вскочили, засуетились.

— Расступитесь, дайте ей побольше воздуха, — сказал кто-то.

Перл с трудом уложили на скамейку. Лицо у нее было белое, как бумага, и недвижное, как камень. Один из пьяных шагнул вперед, поправил задравшуюся юбку, другой откинул ей волосы со лба.

— Сейчас все пройдет, — сказал он Эзре. — Не волнуйся. Это от жары. А ну, расступитесь! Дайте человеку воздуха!

Перл открыла глаза. Воздух был ослепительно ярким, как лезвие ножа, струящийся свет отливал металлом, но она даже не зажмурилась, и тогда впервые Эзра до конца осознал, что она слепа. До сих пор он как-то не отдавал себе в этом отчета. Он отшатнулся, присел на корточки возле чьих-то чужих ног и на миг вообразил, что останется здесь навсегда, вдвоем с нею — беспомощной, распластанной под ослепительным летним небом.

В ту ночь ему приснился сон: он ходит между столиками у себя в ресторане. Мистер Розен, его давний клиент, нервно просматривает меню.

— Что бы вы посоветовали? — спрашивает он Эзру. — Я вижу, у вас есть бефстроганов, но это тяжеловато для меня. Я не очень голоден, просто хотел немного перекусить. В последнее время я что-то располнел, раздался в талии. Понимаете? Так что бы мне выбрать? На чем я мог бы остановиться?

Мистер Розен вел себя точь-в-точь как в жизни; Эзра не ожидал другого и всегда относился к этому человеку доброжелательно. Но во сне его вдруг охватила паника.

— У меня ничего нет! — закричал он. — Не приставайте ко мне! — И си заломил руки при мысли о зияющей пустоте холодильника и остывшей плите.

Эзра проснулся в испарине, среди скомканных, влажных от пота простынь. Темнота чуть отливала белизной, и он решил, что время близится к рассвету. Он встал с кровати, натянул пижамные штаны, спустился на кухню и налил себе стакан молока. Потом побрел в гостиную за каким-нибудь журналом, но под руку попались только старые номера. В конце концов он сел на ковер возле письменного стола матери и выдвинул нижний ящик.

Рецепт торта с апельсиновым джемом. На листке типографским шрифтом напечатано: «Из кухни г-жи…», а имя не проставлено. Чей-то свернутый в трубочку диплом, перевязанный грязной голубой лентой. Вырезка из газеты: «В плохих условиях сосны концентрируют всю свою жизненную силу в одной шишке, остальные же шишки отмирают». Фотография его сестры Дженни в вечернем платье, с браслетом из живых гардений. Дневник за 1909 год с заложенной между страницами сухой фиалкой. «Выстирала свое желтое платье, испекла буханку хлеба, играла в баскетбол, — прочел он. — Купила в магазине Уорнера колпак для шляпы и отделала его зеленой репсовой лентой. Законсервировала помидоры. Была на занятиях по спортивной ходьбе. Научилась по-новому играть в бирюльки…»

Гостиная бурлила ее энергией. Она без конца переделывала свои «лифы», то есть, видимо, блузки. Вышивала их, штопала, покупала материал для нового лифа, обшивала свежей тесьмой старый, приметывала либо выпарывала вставку, застрачивала складки на красном клетчатом лифе, пока не испортила лапку от швейной машинки, обновляла рукава, даже целую неделю ходила на курсы моделирования. Она гладила корсаж, шила подкладку для корсета, штопала чулки, переделывала пояс, стегала ватное одеяло, вышивала монограмму на платочке, кроила фланелевые юбки (хотя Эзра ни разу в жизни не видел, чтобы она подрубила хотя бы кухонное полотенце). Она ходила на лекцию «Громовые раскаты гильотины». Мучила ветеринара в связи с болезнью Принца (ушиб коленного сустава). Продавала билеты на благотворительные вечера, любительские спектакли, пикники общества миссионеров. Поехала навестить дядю, но дверь оказалась заперта на два замка, только окно в гостиной было открыто.

В сонном, неподвижном доме Эзры самый громкий шум создавала пятнадцатилетняя Перл, которая, подобрав нижние юбки, влезала в то давнее окно.

Изо дня в день, заходя в книжные магазины, Эзра первым делом хватался за медицинский справочник издательства «Мерк» и только потом переходил к другим, более популярным справочникам. В некоторых были указатели с названиями симптомов. Он нашел слово «уплотнение» и выяснил, что уплотнение действительно могло быть лимфатическим узлом — временным отеком в ответ на незначительную инфекцию. Еще оно могло быть грыжей, а то и кое-чем пострашнее. «Обратитесь к врачу», — прочитал он. Но не сделал этого. Каждое утро, снимая пижаму, он ощупывал уплотнение и убеждал себя, что надо позвонить доктору Винсенту, но потом передумывал. А вдруг у него рак? Стоит ли проходить все эти курсы облучения, химиотерапии?.. Лучше уж умереть.

Он заметил, что смерть представлялась ему своего рода приключением, чем-то новым, неизведанным. Как необыкновенное путешествие во время отпуска.

Приехала сестра Дженни с детьми. В среду утром. (Этот день был у нее свободен.) Приехала и тут же ловко принялась за домашние дела.

— Что надо погладить? Тащи сюда белье, живо! — сказала она. — А из продуктов что купить? — И тут же: — Куин, немедленно слезай!

В ней была уйма энергии, и она так бездумно ее растрачивала. Носилась по гостиной в изношенном платье, в стоптанных туфлях, с растрепанными черными волосами.

— По-моему, тебе надо купить кондиционер, мама. Слыхала последние данные о загрязнении воздуха? Человеку с твоим здоровьем…

Сначала мать безмолвно и покорно терпела этот словесный натиск, потом подняла свою бескровную руку.

— Подойди ко мне, Дженни, я хочу посмотреть на твои волосы, — сказала она.

Дженни подошла к матери, и та с недовольным видом провела рукой по ее волосам.

— Не понимаю, почему ты не следишь за собой, — сказала она. — Ты когда последний раз была в косметическом салоне?

— Я очень занята, мама.

— Сколько времени требуется на стрижку? Ты совсем перестала пользоваться косметикой, да? При таком освещении трудно разглядеть. Ох, Дженни, что подумает твой муж? Решит еще, что ты махнула на себя рукой. Вконец опустилась. Мне кажется, я не узнала бы тебя на улице.

Любимое ее выражение, подумал Эзра, «на улице я бы не узнала тебя». Она говорила так, когда речь заходила о том, что Дженни недостаточно следит за собой, что Коди редко их навещает, что Эзра стал полнеть. Мысленно он увидел широкий, пустынный тротуар, по которому, отвернувшись друг от друга, идут члены их семьи.

Дженнины дети, изнывая от безделья и скуки, слонялись по дому. Малышка мусолила шнур от гардин. Девятилетняя Джейн непринужденно, как на стул или на диван, взгромоздилась к Эзре на колени. От девочки пахло пастельными карандашами и арахисовым маслом. Запахи были такие домашние, что у него потеплело на сердце.

— Что вы готовите сегодня в ресторане? — спросила Джейн.

— Холодные блюда. Салаты. Супы.

— Супы — горячие, — сказала она.

— Не обязательно.

— Разве?

Она умолкла, наверное укладывая эти сведения на особую полочку в своей голове. Эзру растрогала ее готовность пойти навстречу, ее дружелюбное соглашательство. Неужели, думал он, дети ублажают взрослых? Взрослые требуют, чтобы не забывали говорить «спасибо» и «пожалуйста», и дети подчиняются: извольте, раз это так важно для вас. Стоит ли спорить из-за пустяков? «Это переходный глагол», — скажет кто-нибудь из взрослых, и ребенок не станет протестовать, хотя, по правде говоря, ему совершенно все равно — переходный это глагол или непереходный. Какая разница? Все это для них полнейшая абракадабра.

— Может, пригласишь меня на ужин в свой ресторан? — спросила Джейн Эзру.

— С огромным удовольствием.

— А можно мне позвать с собой подругу?

— Разумеется.

— Я приглашу Барби.

— Прекрасно, — сказал Эзра.

— Ты тоже пригласи кого-нибудь из друзей.

— Все мои друзья работают в ресторане.