— Так смешно обедать там, где когда-то сама готовила, — сказала Рут.

— Хочешь зайти на кухню? — спросил Эзра. — Ребята будут рады повидать тебя.

— Ну что ж, я не против, — сказала Рут. Впервые после замужества она посмотрела ему прямо в глаза, а может, Перл только теперь это заметила.

Эзра с шумом вылез из-за стола и провел Рут на кухню. Перл сразу поняла, что Коди недоволен. Он перестал разворачивать салфетку и уставился на них, даже рот открыл, словно собирался возразить. Но потом, видно, передумал. Сердито встряхнул салфетку и промолчал.

— Так когда же вы переезжаете на ферму? — спросила Перл.

— На ферму? Не знаю, — сказал он. — Все так изменилось. Я теперь занимаюсь совсем другой работой. — Он снова глянул в сторону кухни.

— Ты же хотел растить там детей. Только об этом и твердил.

— Мои долгосрочные контракты… — сказал он, будто и не слыша ее слов.

— Ты ведь так мечтал об этом.

Но он продолжал наблюдать за женой и братом. Его ничуть не интересовали рассуждения матери. Кухня была перед ним как на ладони, и ничто, даже самая малость, не могло укрыться от его глаз. Почему же Коди нервничал? Эзра и Рут, повернувшись спиной к залу, разговаривали с кем-то из поваров. Эзра помогал себе жестами. Он широко развел руки, одна из них оказалась за спиною Рут, но не коснулась ее плеча и, уж конечно, не обняла — ничего подобного. Но тем не менее Коди резко поднялся.

— Коди! — позвала Перл.

Он решительно направился на кухню, зажав в руке салфетку. Перл бросилась за ним и догнала его в тот самый миг, когда он сказал:

— Идем, Рут.

— Почему?

— Я приехал не для того, чтобы наблюдать, как вы с Эзрой любезничаете на кухне.

Рут выглядела напуганной. Ее лицо еще больше заострилось.

— Пошли. — Коди взял ее под руку. — До свиданья, — бросил он Перл и Эзре.

— Господи, — говорила Перл, семеня за ним. — Ох, Коди, ну что ты выдумываешь? Можно ли так глупо вести себя?

Коди на ходу сорвал с медного крючка пальто Рут. Распахнул входную дверь, вытащил Рут на улицу и захлопнул дверь за собой.

— Не понимаю, — сказал Эзра.

— Почему всегда так получается? — спросила Перл. — Почему все у нас непременно кончается ссорой? Разве мы не любим друг друга? Нет, правда, разве мы не желаем друг другу добра?

— Конечно, желаем, — сказал Эзра.

Его ответ прозвучал так спокойно и твердо, что она утешилась. В конце концов со временем все наладится. Перл послушно вернулась вдвоем с Эзрой к столу, к забытой индейке, к обеду, сервированному на белой льняной скатерти.

Наверху в доме четыре затхлые, скудно обставленные спальни. Кровати там настолько продавленные, что даже влюбленные парочки обходят их стороной; серые от грязи стеганые одеяла гладко расправлены. Но возле окна лежит мертвая птица.

— Эзра! Эзра! — кричит Перл с лестничной площадки. — Поднимись сию минуту. Захвати с собой метлу и мешок для мусора.

Он покорно взбирается по ступенькам. Она смотрит вниз и с болью замечает, что его прекрасные светлые волосы поредели на затылке. Ему уже тридцать семь, в декабре стукнет тридцать восемь. Теперь он, по-видимому, уже не женится. Так и будет всю жизнь хозяйничать в своем странном ресторане с нелепой едой, нерасторопными официантками и поварами-иностранцами с сомнительными документами. Можно сказать, Эзра пережил трагедию, хотя в мировых масштабах трагедия эта не столь уж и велика. Можно сказать, они с Рут пережили трагедию. Что-то с ними случилось; что-то у них отняли. Они потеряли это что-то. И сами потерялись. И то, что Коди вправду хороший человек, веселый, занятный, по-настоящему добрый (ко всем, кроме Эзры), ничуть не меняет дела.

Можно, пожалуй, сказать, что и Коди пережил трагедию.

В 1964 году, когда она ездила в Иллинойс навестить их, уже с порога ее охватила неуютная натянутая атмосфера несчастливого брака. Этот брак не был ужасным, нет, в нем не чувствовалось ни ненависти, ни злорадства, ни жестокости. Но чего-то не хватало. Внутренней связи, что ли. Все у них казалось до невозможности хрупким. Или она это выдумала? И совершенно не права? Может, все дело было в самом доме, одноэтажном недостроенном доме, арендованном Коди на четыре месяца — словом, на то время, пока он будет реорганизовывать одно из чикагских предприятий по производству пластмасс. Жилье было явно дорогое, с ковровыми полами, с низкой модной мебелью; но поблизости ни деревца, ни кустика — кирпичный куб одиноко торчал посреди голой равнины. А вокруг такая удушливая, такая изнурительная жара, что им приходилось укрываться в доме с искусственным, охлажденным воздухом. Они были узниками в этом доме, зависели от него, как космонавты от космического корабля, и выходили только затем, чтобы сквозь толщу жары пробиться в «мерседес» Коди, где тоже был кондиционер. У Рут, которая ежедневно выходила по хозяйственным делам, на лице была написана отчаянная решимость выжить любой ценой. Коди возвращался вечером, задыхаясь от нехватки кислорода, — Перл казалось, будто он с трудом переползает через порог, — но, похоже, вовсе не радовался возвращению домой. Когда он здоровался с Рут, они едва касались друг друга щекой и тут же расходились.

Это был первый и единственный раз, когда Перл приехала к ним в гости после долгих лет весьма прохладных отношений. Они редко наведывались в Балтимор. А ферму совсем забросили. Коди почти не писал, хотя звонил в дни рождения и по праздникам. Он вел себя скорее как знакомый, думала Перл. Не очень близкий знакомый.

Как-то раз они с Эзрой отправились на автомобиле в Западную Виргинию, в Харперс-Ферри, и заметили впереди бегущего трусцой человека в спортивных шортах. Высокий темноволосый мужчина, уверенно и плавно покачивая плечами, бежал по обочине шоссе… Коди! Какими судьбами? Вот так совпадение! Коди Тулл! Эзра нажал на тормоза, Перл сказала:

— Невероятно!

Но тут бегун, услыхав шум мотора, обернулся — это был не Коди, а совсем чужой человек, с жирным подбородком, далеко не красивый. Эзра опять прибавил скорость.

— Как глупо, — сказала Перл. — Я же знаю, что Коди в этой… как ее?..

— В Индиане, — сказал Эзра.

— В Индиане. Непонятно, с чего это я решила…

Они замолчали, и Перл живо представила себе, как бы все было, окажись этот бегун ее сыном, Коди, — он бы обернулся, а они проскочили бы мимо. Как ни странно, но мысль о возможности остановиться не пришла ей в голову. Она думала о том, как он раскрыл бы от удивления рот, увидев их за стеклами машины, как они посмотрели бы на него, улыбнулись, помахали ему рукой и проскочили мимо.

Всякий раз, когда Коди звонил по телефону, голос у него был веселый и бодрый.

— Ну, как живешь, мама?

— Ах, это ты, Коди!

— У вас все в порядке? Как Эзра?

По телефону он так тепло говорил об Эзре, с интересом, с любовью — настоящий брат. И в тех редких случаях, когда они с Рут проездом оказывались в Балтиморе и ненадолго заглядывали к Перл, он как будто был рад пожать Эзре руку, хлопнуть его по спине, спросить, как у него дела. Вначале.

Только вначале.

А потом: «Рут, о чем это вы там шепчетесь с Эзрой?» Или: «Эзра, сделай милость, не подходи так близко к моей жене». Хотя на самом деле Эзра и Рут почти не разговаривали друг с другом. Они были так осторожны, что больно было смотреть.

— Коди, перестань, что ты выдумываешь? — говорила Перл, и тогда он обрушивался на нее:

— Конечно, ты не замечаешь. Еще бы, он у нас безгрешный ангел, так ведь, мама? Твой драгоценный мальчик. Правда?

В конце концов она потеряла всякую надежду, что они когда-нибудь пригласят ее погостить. Когда через два или три года после женитьбы Коди позвонил ей и сообщил, что Рут беременна, Перл сказала:

— О, Коди, если она захочет… я хочу сказать… когда она родит, я могла бы приехать, помочь…

Но, очевидно, помощь ее не потребовалась. И когда он известил, что родился Люк — девять фунтов и три унции, — что все благополучно, она сказала: