— Муж, но не вы… Кроме того, если я правильно понял, вы дружили с Фелицией.
Не вымолвив ни слова, Эйлит перевела взгляд на измазанные в крови руки Рольфа. На его накидке тоже виднелись алые брызги. Казалось, ее принесли из лавки мясника.
Кровотечение из раны на запястье почти прекратилось. Рольф ослабил хватку. Затем отстранился, поднял скрамасакс с пыльного пола и бережно положил его на скамью.
— Мальчика нарекли Бенедиктом. От голода он кричит так, что уши закладывает, — тихо добавил Рольф, чувствуя, что, если бы в его силах было придать сыну Фелиции образ умершего мальчика, он бы непременно сделал это.
Эйлит отвернулась к холодному камину. Рольф заметил, как она правой рукой сжала раненое запястье, и понял, что битва выиграна..
— Не могу же я идти в таком виде.
— В таком случае наденьте другое платье и приведите себя в порядок.
— Но Голдвин, мой сын. — Голос Эйлит оборвался, на глазах выступили слезы. — Я должна проследить, чтобы их похоронили согласно обычаю.
— Предоставьте это мне. Я обо всем договорюсь со священником, — заверил Рольф, тщательно скрывая нетерпение. Он мысленно уговаривал себя не торопить события. — Когда все будет готово к погребению, он навестит вас в монастыре и известит.
Неторопливо подойдя к двери, он открыл ее и добавил:
— Ребенку всего два дня от роду. К счастью, он здоровый и сильный.
Эйлит тоже подошла к дверям.
— Вы сказали, его зовут Бенедикт?
— Да, в честь отца Оберта. Но похож он на мать, а это хорошее предзнаменование.
По-прежнему заплаканные глаза Эйлит немного ожили. Она бросила на Рольфа колючий взгляд.
— Благодарности от меня не ждите.
— Я получу ее от Оберта, — сухо ответил он.
Дверь открыла монахиня. Эйлит вошла в скромно обставленную чистенькую келью с выбеленными стенами и высоким окошком.
Оберт сидел на шерстяном покрывале и держал за руку спящую жену. Услышав скрип двери, он оглянулся.
— Эйлит?! — Его усталое лицо на мгновение посветлело, но затем снова помрачнело. Он вскочил на ноги. — Но что ты здесь делаешь? Тебя прислал Голдвин? Он меня простил?
— Голдвин мертв. — Каждое слово вонзалось в ее сердце словно кинжал. Господи, ну почему Рольф де Бриз помешал ей, вынудив остаться на этой грешной земле и терпеть эти муки? — Он умер во время коронации вашего «дорогого» герцога.
— О, нет, Эйлит!
— Не прикасайся ко мне, — воскликнула Эйлит, отпрянув от Оберта, как от прокаженного. — Мой муж назвал тебя ничтожеством. Если бы не твоя жена и не твой ребенок…. Если бы не вмешательство Рольфа де Бриза, — добавила она, поморщившись, — я бы ни за что на свете не пришла сюда.
— Рольф? — Оберт выглядел еще более растерянным. Дрожащей рукой он пригладил непослушные кудри и протер слезившиеся от усталости глаза.
— Он сказал, что вы ищите для сына кормилицу. Надеюсь, он не солгал?
— Нет, он сказал чистую правду. Мальчик умрет от голода, если мы не найдем женщину, которая согласится кормить его грудью. Ты можешь кого-нибудь посоветовать? — В глазах Оберта засветилась надежда.
— Да, могу. — Приблизившись к кровати, Эйлит посмотрела на подругу… Аккуратно причесанные и заплетенные в косу блестящие темные волосы лишь подчеркивали нездоровую бледность Фелиции.
— Она потеряла очень много крови, — заметил Оберт. — Даже сейчас неизвестно, удастся ли ей выжить. Поэтому она не может кормить ребенка.
Эйлит почувствовала угрызения совести, ведь она так легко перенесла роды, что едва помнила их… Если бы она знала тогда, что ждет ее сына…
— Я тоже чуть не истекла кровью до смерти, — вполголоса произнесла она, прикоснувшись пальцами к забинтованному запястью.
В этот момент Фелиция, словно почувствовав ее поблизости, очнулась ото сна и облизала пересохшие губы Она открыла глаза и протянула руку к Эйлит.
— Я так рада, что ты пришла. — Ее голос был совсем слаб. — У меня тоже родился сын… Накануне коронации. Оберт покажет его тебе. Монахини положили мальчика отдельно, так как его крик сильно беспокоит меня. Я не могу кормить сама. Нужно найти кормилицу.
Эйлит сжала тонкие, хрупкие пальцы Фелиции. При виде ее мертвенно-бледного лица она лишилась дара речи. Каждое слово давалось молодой матери с трудом, и спустя миг Фелиция устало опустила веки и бессильно уронила руку.
— Именно поэтому я и пришла, — ласково пояснила Эйлит. — А обо всем остальном расскажу потом, когда ты поправишься.
Фелиция кивнула.
— Я устала, — пробормотала она… Ее голова упала на подушку. — Я так устала.
Отойдя от постели, Эйлит обернулась к Оберту.
— Отведи меня к ребенку.
В теплой, обогреваемой жаровней с тлеющим древесным углем комнате пряла шерсть старая монахиня. Рядом стояла колыбель… Ребенок спал. Но не успела Эйлит приблизиться к нему, как он, сморщив личико, начал хныкать.
— Он почти все время кричит. Бедный крошка. Мы ничего не можем поделать, — объяснила монахиня. — Он голоден, а найти коровье молоко в это время года почти невозможно. Вчера нам удалось купить небольшой кувшин, но в нем почти ничего не осталось.
Между тем хныканье маленького Бенедикта сменилось плачем, а плач — оглушительным требовательным криком. Младенец показался Эйлит как две капли воды похожим на покойного Гарольда. И в то же время непохожим, ведь он был живым, реальным, а несчастный Гарольд уже стал серой тенью. Эйлит почувствовала, как набухли и мучительно заныли от избытка молока ее груди. Взяв младенца на руки, она опустилась на низкий стул, стоявший возле жаровни. Наблюдая за ее уверенными движениями, Оберт изумленно округлил глаза.
— Да, — тихо, но выразительно сказала она. — Я потеряла сына. Он родился слабым и, возможно, был таким уже в моем чреве… Молчи. Мне не нужно твое утешение. И я отвечу на твою жалость еще большей ненавистью.
Оберт сурово поджал губы и попытался придать своему лицу бесстрастное выражение.
Но Эйлит уже не видела его. Ее внимание всецело поглотил ребенок. Лицо младенца раскраснелось от истошного крика, гулким эхом отзывавшегося под сводами высокого потолка. Эйлит расстегнула платье и обнажила грудь. Голодный младенец так отчаянно крутил головой, что долго не мог найти сосок и овладел тем, что искал, только с помощью Эйлит. В следующую секунду повисшую в комнате гнетущую тишину нарушило громкое ритмичное причмокивание. Почувствовав на груди сильные, жадные губки ребенка, ощутив тепло его тела, Эйлит осознала, каким слабым и больным был на самом деле Гарольд, и опять заплакала. Но теперь к чувству скорби добавилась робкая надежда.
Высосав всю грудь, Бенедикт самодовольно отрыгнул и потребовал вторую. «Рольф прав: мальчик действительно похож на мать, — подумала Эйлит, удовлетворяя его просьбу. — Такие же темные волосы и тонкие брови, как у Фелиции. И глаза, наверное, тоже станут карими».
— Он лучше тебя, — с иронией заметила она. Оберт стоял неподвижно, наблюдая за жадно сосущим грудь сыном со смешанным чувством облегчения и страха.
— Неудивительно, — с робкой улыбкой отозвался он. — Эйлит, я знаю, что ты не хочешь слушать меня. Но я должен сказать, что нахожусь у тебя в неоплатном долгу.
Эйлит покачала головой.
— Не стоит сейчас говорить о долгах. Слишком трудно определить, кто кому должен.
Отворилась дверь, и в комнату, словно заполнив ее всю разом своей могучей фигурой, вошел Рольф де Бриз.
— Она еще не… — заметив Эйлит с ребенком на руках, он запнулся и добавил: — Вижу, что уже пришла.
Почувствовав на себе пристальный взгляд Рольфа, Эйлит поежилась… До настоящего момента только Голдвин видел ее обнаженные груди. Она не смущалась присутствием Оберта, потому что тот, судя по блаженно-нежному выражению его лица, смотрел только на сына. Во взгляде же Рольфа сквозил нескрываемый интерес. Лишь спустя некоторое время он оторвал глаза от груди Эйлит и посмотрел на ее лицо, но, заметив у нее на губах презрительную усмешку, отвернулся и слегка покраснел..
— Похоже, малышу понравилось… — Эйлит растерянно кивнула в ответ… После разговора в кузнице, после этого взгляда она не могла заставить себя заговорить с красавцем-норманном Тем временем он стал к ней боком, стараясь не смотреть на большие, словно шары, груди, и завел разговор с Обертом.
