— Сварилась, да не совсем. Еще часа два, тогда будет что надо… А морских ежей вы когда-нибудь ели? Заморите червячка… Free of charge [13]…
Никто не отказался, и он пошел в свою хибару приготовить нам перекус. Я же, обнаружив, что пиво катастрофически убывает, сбегал в ближайший магазин, чтобы пополнить запасы.
Морской еж оказался довольно странным на вкус, а его вязкая мякоть липла к нёбу. Под пиво с чипсами — еще куда ни шло, но добавки я бы не попросил. Нуна глотала с трудом, и Тристан под шумок избавил ее от половины ежа, которого она не могла доесть. Он был вознагражден такой благодарной улыбкой, что даже я умилился. Дэйв тем временем рассказал, что один парень в поселке за сто долларов может у вас на глазах съесть ежа сырым, прямо с колючками. Тристан загорелся — как же, такую местную достопримечательность необходимо занести в путеводители — и спросил, где найти этого парня. Очень просто, он всегда был к услугам любопытных в местном пабе под названием «Суордфиш» — ишь ты, меч-рыба! — куда Дэйв вызвался нас проводить, разумеется, после похлебки из моллюсков. В общем, вечерок намечался славненький.
Похлебка все еще не дошла до нужной кондиции, и Дэйв, невзирая ни на какие «спасибо, мы сыты», уговорил нас отведать сандвичей с крабами — это оказалось просто объедение. Потом он показал нам свою «посудину», плавучую развалюху, заваленную рыболовными снастями, среди которых нашлось местечко двум собакам и канарейке. Дэйв к нам явно проникся. Туристы в это время еще не валили валом, а зима в Бар-Харборе чертовски долгая.
Наконец подоспела и знаменитая похлебка, и мы, хоть и наелись уже до отвала, воздали ей должное и дружно признали, что повар не преувеличил ее достоинств. Часов в семь Дэйв прикрыл лавочку. Выручка за день была невелика: пара крабов, немного морских гребешков и три порции похлебки. Кляня на чем свет стоит дождливую весну, он убрал снасти и кликнул спящих на палубе собак. Ему надо было заехать домой, и мы договорились встретиться в пабе. Собаки запрыгнули в кузов ржавого грузовичка, и троица укатила в облаке синеватого дыма.
— Тристан, ты что, правда готов выложить сотню баксов, чтобы посмотреть, как мужик слопает сырого ежа?
— Да как сказать… занятно, наверное… И потом, надо же поддержать местную экономику…
— Черт-те что! — фыркнула Нуна.
— Женщинам этого не понять, — подколол ее Тристан.
Она наградила его тычком в ребра, он попытался дать сдачи — ну просто дети малые. Мы шли в поселок не спеша, с ленцой, сделав крюк, заглянули в гавань, где стояли у причала роскошные яхты и изящные парусники, помечтали, кто какую купит, если завтра вдруг получит миллион. Я запал на кеч под мексиканским флагом — метров тридцать длиной, весь из тикового дерева, по имени «Франческа». Правда, я не был уверен, что миллиона хватит. Тристан положил глаз на австралийский парусник, легкий, стройный и без излишеств, похожий на породистого рысака. Нуна же выбрала шестиметровый небесно-голубой швертбот, назвав его «лапочкой», и, сколько мы ни твердили, что в ее распоряжении миллион, ни на что не променяла это суденышко.
Мы еще прошвырнулись по набережной, допили пиво и только после этого, следуя довольно невнятным указаниям Дэйва, отправились в «Суордфиш». Это оказалась распивочная с претензией на ирландский паб, эклектичность и дурной вкус прилагались. Здесь тусовались вперемешку курортники с яхт — все слегка не в своей тарелке — и рыбаки после пятнадцатичасового рабочего дня — этим не терпелось промочить саднящее от соли горло, так что они и думать не думали о местном колорите, который тек в их жилах, и о вампирах в бермудах, беззастенчиво к нему присосавшихся. Тристан заказал всем по «Джеку Дэниелсу», от одного этого слова меня едва не вывернуло.
— Тристан, ты смерти нашей хочешь?
— Брось, Джек, тоже мне, трезвенник нашелся… Ну, вздрогнули!
— А за что пьем? — спросила Нуна.
— За счастливый случай… — ответил Тристан, посылая ей неотразимую улыбку душки-сердцееда.
Я сразу попросил пива, чтобы прополоскать рот. Тристан с Нуной вздумали сыграть на бильярде, оставив меня одного с усталой барменшей за стойкой и огромным экраном над головой; показывали бокс, и я от нечего делать попробовал сосредоточиться на поединке. Оскар Де Ла Хойя разделывал под орех какого-то бедолагу, которому явно нечего было противопоставить его напору и отточенной технике. Он метко наносил удары — хук-хук-апперкот, изящно уходя от инстинктивной контратаки противника, махавшего руками, точно ветряная мельница. А Нуна-то играла в бильярд из рук вон плохо, на это стоило посмотреть. Как ни наставлял ее Тристан, она через раз выбивала шар со стола, а в лузу так и не загнала ни одного. Зато Тристан с юмором и завидным терпением делал успехи. Я наблюдал за ними довольно долго и, не слыша, что они говорят друг другу, развлекался, стараясь понять язык тел, — жаль, что люди редко в этом упражняются, и я не исключение. Недвусмысленные жесты интересовали меня мало, я подмечал тонкости: едва заметное бессознательное движение, позу, направление взгляда. Под действием выпитого в голове формулировались гипотезы и умозаключения; не поручусь за их верность, я просто развлекался. Вывод первый: Тристан обуздывал себя. Доказательство: нескончаемая череда едва намеченных, незавершенных жестов. Вот он показывает ей, как держать кий для верного удара, его рука легла на ее бедро, сразу же переместилась повыше, ей щекотно, и он получает тычок локтем под ребра. Склоняясь к ней, он украдкой скользнул взглядом по нежной впадинке на затылке и тут же вытянул шею, чтобы не касаться ее волос. Но когда он объяснял ей, как придать шару возвратное движение, глаза его затуманились, из чего я заключил, что он тем временем услаждал свое обоняние. Сделав это открытие, я засмеялся, и барменша странно на меня посмотрела. Интересно, подумалось мне, почему Тристан так усиленно скрывает свое волнение, ведь без очков видно, как его тянет к Нуне. Соблюдение ритуала, надо полагать. Ну да, вот что вершилось на моих глазах: ритуал. Череда, казалось бы, мелочей, каждая из которых была насущно неизбежной метафорой. Тристан как бы предоставлял Нуне самой пройти свою часть этого пути. Сократить, к примеру, дистанцию между его бедром и ее, подавшись назад, чтобы сыграть в угол; откинуть голову и пощекотать волосами лицо Тристана, изучая расположение шаров на зеленом сукне, задержать — просто так, машинально — свои пальчики на его руке. Но и Нуна, судя по всему, лишнего себе не позволяла. Вряд ли она была такой уж скромницей, скорее, стеснялась. Думаю, это тоже была часть обязательной программы, один из неписаных законов флирта. Все эти игры, спонтанные только на первый взгляд, подчинялись своду старых, как мир, уложений, нигде не зафиксированных, но незыблемых, как законы рынка. Вот именно. Спрос и предложение, доверие в рыночных отношениях — это все экономика. Я задумался о механике флюидов: «изучение жидких и газообразных тел, рассматриваемых как деформируемая сплошная среда», вспомнилось мне, дает базу для математических выкладок, позволяющих предсказывать изменения климата. Я задумался о множествах Мандельброта, о фрактальной геометрии, об абсолютной адекватности целого и его частей, о беспорядочности и фрагментации, гармоничной и парадоксальной системе хаоса. Задумался о квантовой механике и решил, что мне хотелось бы что-нибудь в ней понимать. Я задумался о том, что слишком много выпил, желудок вдруг подкатил к горлу, я встал и побрел в туалет.
Чертов «Джек Дэниелс». Меня вырвало. Похлебка из моллюсков проследовала в обратном направлении, утратив свой изысканный вкус. Выходя из кабинки, я наткнулся на здоровенного детину лет пятидесяти с мышиного цвета волосами до плеч. Он мыл руки и, увидев меня в зеркале, спросил: «Вам плохо?» Я был весь опухший, из глаз текло, в уголках рта висели пенные капли. Хорош. Я ответил ему что-то вроде: «Ничего страшного, это все флюиды и хаос». Он улыбнулся с понимающим видом, будто я сказал что-то умное.
