Мы потягивали пиво, расположившись на старых качелях. Их повесил мой дед в семьдесят втором году, а они все целехоньки, как ни в чем не бывало. Солнце еще не припекало. Тристан скользил взглядом по водной глади, чуть покачивая головой.
— Это твое? — спросил он, кивнув на маленькую пристань с моторкой.
— Угу. Вся территория моя, вон до той поваленной ели, видишь?
— Ишь ты. Это сколько ж… гектаров?
— Понятия не имею. Честно говоря, я никогда не знал, что это такое — гектар. А ты знаешь?
— Нет.
— Вот!.. Если бы я тебе сказал, ну, например, восемнадцать гектаров, что бы это тебе дало?
— Мало ли…
Я расхохотался. Ну что мы за идиоты, два сапога пара.
4
На следующее утро глаза у Тристана были красные — плохо спал, сразу видно. Наверное, из-за тишины. С закоренелыми горожанами такое случается: ночная тишина кажется им звучащей. Как будто гул наполняет уши, низкий, давящий. Это проходит, и скоро начинаешь различать всевозможные шорохи, потрескивания и другие убаюкивающие звуки, надо только заставить себя не выискивать за лесом далекий гомон автострады, рев моторов, шипение шин и вой сирен.
Я занялся приготовлением кофе. Тристан выполз на галерею. Утренний туман уже рассеивался над озером, можно было разглядеть другой берег в дымке и два островка. Я иногда брал на рассвете лодку и отправлялся пить кофе на середину окутанного туманом озера. Более диковинного ощущения не могу припомнить — как будто находишься в пузыре, выпавшем из времени, зависаешь между небом и землей, один в абсолютном нигде.Такого покоя я никогда не испытывал, ощущение почти невыносимое, словно побывал на грани небытия, ощутил его прикосновение. Странное после этого бывало состояние, иногда весь день, до вечера. Делать так каждое утро я не рисковал.
Кофе мы пили на галерее. Сто лет я не принимал гостей, даже забыл, как это бывает, когда встаешь утром и есть с кем поговорить. Правда, что это мне взбрело в голову — выкрасть Тристана из больницы? Мы уже сколько месяцев не общались. Я позвонил ему просто так, безо всякого дела, и попал на Луизу, его в очередной раз «бывшую», — она зашла забрать какие-то вещи. Я надеялся, желая добра и ей, и Тристану, что эти двое, наконец-то, расстались окончательно после семи лет кромешного ада, разрывов и измен «в отместку». Она-то и сообщила мне, презрительно и почти радостно (досада, привычка), что Тристан в психушке, куда его доставили после особо крутого загула, когда он чуть было не проломил какому-то типу голову трубкой телефона-автомата. Судя по всему, он еще много чего натворил, а этим подвигом просто увенчал бурный вечерок. Двое друзей отвезли его в больницу Сен-Люк, иначе ночевать бы ему в участке. Узнать подробности мне не удалось: в сухом тоне Луизы прорывалось такое раздражение, что я не стал расспрашивать. Кстати, я не знаю, умеет ли она вообще разговаривать иначе. Наверное, все-таки умеет.
Я пил кофе и думал, что у любого может быть тысяча причин проломить кому-то голову в баре, а вот выбор оружия, действительно, свидетельствует о серьезном психическом расстройстве.
— Тристан, ты когда-нибудь рыбачил?
— Нет. Честно говоря, и желания не было.
— Вот увидишь, это очень в духе дзен. Тебе точно не понравится.
— Да уж, наверное, получше, чем пялиться в телевизор в больничной палате…
— Вот и сравнишь.
Он хмуро покосился на меня.
— Знаешь, у тебя, по-моему, какое-то странное представление о терапии.
— Какая к черту терапия? Слушай, Тристан, да ты просто маньяк — думаешь, все вокруг хотят тебя переделать.
— Все вокруг хотятменя переделать, Джек, ты разве не знал? Моя матушка, сестра, Луиза… Луиза, мать ее…
— А я — нет. Я хочу… Я помолчал пару секунд…Всего лишь хочу тебя малость позлить. Потому что ты меня бесишь.
Он вскинул глаза, недоумевая. Я что-то такое нащупал, о чем до сих пор просто не задумывался.
— Да, именно так. Ты бесишь меня своими выходками. Как только у тебя в жизни что-то начинает налаживаться, тебе обязательно надо все обосрать. Потом ты продираешь глаза — кругом одни осколки — и говоришь: я не виноват. Ты хоть сам-то понимаешь, что это уже хроника? Я тут подумал… Почему это ты съезжаешь с катушек всегда в самый что ни на есть неподходящий момент, а? Нет, правда, вот, например, сейчас, держу пари, ты как раз пустился в биржевые игры… вложился с риском, надо было сразу продавать… Я не ошибся?
— Отвянь, Джек! Ну ладно, допустим, в чем-то ты прав, но откуда, по-твоему, я мог знать, что эти акции рухнут? Это уж ты хватил!
— Ничего я не хватил. Мозгов у тебя хватает, так что не прикидывайся. Ты освоил биржу, как шахматы и все прочее, у тебя на это ушло три месяца. И не пудри мне мозги, ты не мог просчитаться…
— В шахматы я тебе проигрываю…
— Еще бы… Я давал сеансы одновременной игры, когда ты еще на горшок не ходил… Еще бы ты мне не проигрывал! Ладно, это твои проблемы… Живи как хочешь, я просто пытался в кои-то веки понять, вот и все.
— Что тут понимать, непруха…
— Непруха? Чушь… Непруха — это когда тебя автобус переехал или медведь ногу оттяпал! А когда ты человека колотишь телефоном и он заявляет в полицию, это иначе называется…
Он глуповато ухмыльнулся. Ну просто зла не хватало.
— Тристан, скажи мне, Христа ради, как ты ухитряешься… как увязать одно с другим: тебя и все эти идиотские подвиги? Вот чего я, убей, не пойму… Ладно бы ты в самом деле был буйным психом или лютым зверем на худой конец… или даже просто идиотом. Ты ведь наверняка и сам об этом думал, разве нет? Должны же тебе приходить в голову подобные вопросы…
— Ну, все не совсем так…
— А как тогда?
— Тебя послушать, так во мне сидят два человека, вроде Джекила и Хайда… А я тебе говорю, тут совсем другое, это вариации, биоритмы — называй как хочешь. То так, то этак. И потом, вовсе я не съезжаю с катушек, понимаешь, я соображаю, только вижу все немного иначе.
Он уставился в пустоту, будто сомневался, дойдет ли до меня смысл сказанного.
— Вряд ли ты поймешь, Джек. Уж слишком ты… слишком ровный,чтобы такое понять. Ну, скажем, попробуй вообразить смену твоих собственных настроений в квадрате, чтобы иметь хоть какое-то представление… Но где тебе, Джек… Ты ведь мало того, что ровный, так ты еще умудряешься сводить к минимуму свои контакты с внешним миром. Кто-кто, а уж ты-то точно не поймешь, почему я все это вытворяю…
— Может быть. — вздохнул я, вдруг ощутив навалившуюся усталость, и посмотрел на озеро. В сотый раз или в тысячный. Мне опять вспомнился утренний туман и как хорошо было на ранней зорьке в этом пушистом коконе, в лиловый час перед первым лучом рассвета. Как ничто на свете меня не колыхало. Может быть, — медленно повторил я и пошел в кухню налить себе еще кофе.
Я включил радио. Посмотрел в окно. Подумал, что самое время распилить березу, упавшую поперек двора: из-за нее мне уже вторую неделю приходится оставлять машину у дороги. Тристану полезно будет размяться. И потом, электропила ему точно понравится. Я всерьез начну за него беспокоиться, если, взяв в руки эту визжащую и искрящую штуковину, он не словит кайф.
Я приготовил омлет, мы спустились с тарелками к озеру и позавтракали, стоя на пристани. У Тристана прорезался аппетит, я смотрел, как он уписывает за обе щеки. Сейчас мне с трудом верилось во все его художества. Глядя на него, я мысленно вспоминаю самые выдающиеся. Не срабатывает: никак не получается совместить картинки. Тристан на моих глазах угоняет тачку да еще преспокойно поучает меня, объясняя, как открыть замок «Гольфа» плоской отверткой. Тристан ломится в бар, откуда его только что выставили трое вышибал, в руках у него железный прут, рот оскален в кровожадной ухмылке. Тристан уплетает омлет, провожая взглядом грузно взлетающую цаплю.
Нет, в который раз — не могу, отказываюсь понимать и, вздохнув, отвожу глаза.
Два часа мы пилили березу и складывали дрова в поленницу. Никудышные дрова, сырые, местами подгнившие. Трухлявые,как говорил мой отец (я раньше думал, это какое-то диалектное словечко, ан нет — есть в словаре). Я загнал машину во двор, ради чего, собственно, все и затевалось. Потом долго стоял под обжигающе-горячим душем, а выйдя из ванной, так и подскочил, услышав Эрика Сати. Тристан рылся в моих пластинках. Я прошел мимо него, не говоря ни слова, и поменял диск. Поставил Майлза Дэвиса. Сати я пару секунд подержал в руках — больше всего на свете мне хотелось разломать пластинку пополам. Я не стал этого делать и аккуратно убрал ее на место. Слава Богу, Тристан ни о чем не спросил.