– Надо было переждать в квартире…

– Я так и сделал. Но сколько можно просидеть без воды, пищи, без освещения, с забитой канализацией. Да и оставаться в квартире было опасно. Начался разгул бандитизма, насилия. Бандиты взламывали двери, убивали, насиловали. Двумя этажами выше убили родителей, изнасиловали четырнадцатилетнюю девочку и выбросили ее из окна пятого этажа на улицу. Мне кажется, что вся мерзость, накопившаяся в людях за тысячелетия, освободилась и выплеснулась, не встречая преград…

Третий день я нахожусь в поселке. Мне разрешают свободно ходить по нему, но за ограду не выпускают. Поселок окружен высоким забором из заостренных кольев. По бокам этого квадрата стоят деревянные сторожевые вышки, на которых постоянно дежурят часовые, вооруженные охотничьими ружьями, заряженными жаканами. В поселке десятка два больших, похожих на бараки домов, в каждом из которых живет несколько семей. Две трети всей площади поселка занимают огороды. Тут же находятся помещения для скота – десятков трех коров и пяти лошадей. Их каждый день под охраной пяти человек выводят за ограду на выпас. Небольшая нива, около ста гектаров, находится в двух километрах от поселка, и там же рядом еще гектаров десять огородов. В общем, поселение это напоминает старинную славянскую крепость. Дома сложены из толстых бревен, в которых прорублены узкие окошки, такие, что в них не пролезет даже голова ребенка. В случае нападения каждый такой дом превращается в крепость. Меня поселили в одном из них, выделив маленький отсек, отделенный от соседних тонкой деревянной перегородкой. В соседнем живет Мухин.

Елена исчезла. В самый последний момент, когда я собрался идти в поселок, она решила остаться ждать на баркасе. Я отдал ей свой автомат. Уже отойдя от берега, увидел, как она направила баркас на середину реки и там поставила его на якорь.

Во главе небольшой общины жителей поселка стоял совет старейшин, где главную роль играл бывший учитель истории сельской школы Василий Степанович Шумский. Это был крепкий мужчина лет пятидесяти, с густыми черными волосами, сквозь которые пробивалась седина. Встретил он меня настороженно, долго и подробно расспрашивал, время от времени задавая вопросы, словно пытаясь поймать на противоречии. Мне это не понравилось, и я так и сказал ему:

– Послушайте, Василий Степанович! Меня не устраивает тон нашей беседы. Я пришел с самыми дружескими намерениями и получил от ваших товарищей заверение в безопасности. Если вы мне не доверяете, то разрешите откланяться.

– Не горячитесь! – остановил меня Шумский, – поймите правильно. Время такое, что каждый новый человек может оказаться врагом, если не сейчас, то в будущем. На мне лежит ответственность за доверившихся мне людей. Вы вот говорите, что у вас большая организация. Могу ли я быть уверенным, что эта организация не проявит к нам враждебности? Ваши слова? Но что стоят слова в наше время? Вы теперь знаете, чем мы вооружены, сколько нас, что мы имеем. То есть располагаете полной информацией. А что имею я? Только рассказы.

– Но позвольте, я же не напрашивался. Ваши люди предложили мне сначала высадиться на берег, а потом посетить поселок.

– Опытный и умный разведчик именно так и поступил бы.

Я ничего не мог возразить.

– Ну вот видите, – заметил он мое замешательство, – у меня нет другого выхода. Сейчас сюда доставят вашу спутницу…

В это время дверь дома распахнулась, и в нее ввалилась ватага людей в меховых куртках.

– Ну что? – встретил их вопросом Шумский. – Где женщина?

– Она не захотела к нам идти, – ответил один из вошедших.

– Надо было привести силой!

– Так она не подпускает. Палит из автомата и грозит, что пришьет каждого, кто приблизится.

– Я требую ее привести! – нахмурился Шумский.

– Вот пойди и приведи, если ты такой храбрый. И еще она сказала, чтобы вот его немедленно освободили.

– Вот так? – хмыкнул Шумский. – Ну, ничего, померзнет, через пару дней сама прибежит.

Ночи в последнее время были действительно холодные. Стоял конец сентября, и по утрам на почве были заморозки.

– Вы меня извините, я не предполагал, что так получится, – встретил меня Мухин, когда я вышел из дома Шумского. – На собрании я буду настаивать, чтобы вам предоставили свободу.

На следующий день на собрании жителей поселка Мухин тщетно требовал отпустить меня, ссылаясь на то, что я пришел по его приглашению, добровольно.

В совещании участвовали только взрослые мужчины. Позже я понял, что, несмотря на кажущуюся демократию устройства быта поселка, женщины были в нем совершенно бесправны. Вся работа в огородах выполнялась ими. Работа мужчин заключалась лишь в охране поселка и сопровождении женщин, если тем приходилось работать на огородах за оградой. Ну и пасти скот, конечно. Женщины же выполняли всю тяжелую работу.

Мухин, которому я высказал все, что думал по этому поводу, только беспомощно развел руками:

– Знаете, а ведь в сущности большинство из них хорошие и добрые люди. Но поймите, сама обстановка располагает к огрублению нравов. Семей фактически нет. Люди сходятся, расходятся – никто этому не придает значения. Ни один мужчина не может с уверенностью сказать, что ребенок, который родился у его сожительницы – его ребенок.

Этот разговор произошел поздно вечером, на вторые сутки моего заточения. Мухин зашел ко мне за перегородку и принес бутылку мутной жидкости.

– Не хотите выпить? – предложил он, ставя бутылку на пол, так как стола в моей каморке не было

– Самогон?

– Он самый.

– Нет, благодарю вас, не хочется.

– Ну, так и я не буду, – он поднял с пола бутылку и сунул ее в карман куртки.

– Вообще, страшная гадость, но за неимением других «культурных» развлечений… Что остается? Выпивка и бабы!

Где-то, видимо, в соседнем отсеке, послышались звуки глухих ударов и вскрики женщины.

– Это Гальченко! – перехватил мой взгляд Мухин. – Привел к себе молодую девчонку лет шестнадцати-пятнадцати… Кажется Марийку. Или нет… А, неважно! Она его не хочет, вот он ее и бьет…

– И что, никто не заступится?

– Ха! Сами такие. А потом, это запрещено!

– Не понял.

– Вступиться за женщину, если у нее какие-то недоразумения с мужчиной… Что, удивлены? Я и сам удивлялся, а потом понял, что иначе нельзя. Нас всего здесь пятьдесят мужиков. Что будет, если мы перегрыземся из-за баб? Знаете, как бывает?.. Слово за слово, и пошло-поехало. Сначала словом, а потом кулаком, ножом… А кто будет защищать тех же женщин, если нападет банда? Вы можете выйти на улицу, взять за руку любую женщину, сказать ей: «Пойдем» – и она безропотно должна подчиниться.

– Ну, а если она любит другого? – возразил я, хотя ситуация в поселке была мне ясна.

– Кого это интересует? – горько усмехнулся Мухин. – Вы знаете, я иногда ловлю себя на кощунственной мысли: хорошо, что мои жена и дочь погибли… Вот и ваша жена… вряд ли вы смогли бы здесь защитить ее от насилия. Кстати, интересно, где она сейчас? Баркас сегодня утром нашли, но ее в нем не было.

– Послушайте, Мухин, помогите мне бежать!

– Я бы, – Мухин понизил голос до шепота, – и сам бежал бы вместе с вами. Но видите, как вас охраняют. Разве что месяца через четыре, весной, когда бдительность сторожей притупится.

– Это исключено! Елена не сможет в лесу пережить это время. Если вы серьезно хотите отправиться со мной, я согласен. Может быть, у вас есть еще один или два надежных товарища, тогда мы смогли бы справиться с охраной…

– Я уже думал об этом. Более того, я за эти два дня переговорил чуть ли не со всеми, кому можно доверять. Где там! Никто не хочет…

Глухая ругань мужчины и плач женщины за перегородкой прекратились, и теперь оттуда были слышны скрип досок и тяжелое сопение.

– Обломал-таки, – Мухин, кряхтя, поднялся. – Пойду спать!

Утром меня разбудили сильные удары в дверь. Я вскочил и открыл засов. На пороге стоял Шумский и еще двое мужчин.