Марья Никитична начала беспокоиться не на шутку. Много раз провожала она старика в море и давно знала его привычку всегда возвращаться в срок. Захарий ценил свое слово — как скажет, так и сделает. Задержать его могла только погода: если вдруг налетал длительный снежный заряд или начинал дуть встречный ветер — «мордотык». Но погода была ясной, море спокойно. Может быть, рыбы много в ставных сетях? Но тогда Захарий вернулся бы скорее, чтобы поднять на ноги рыбаков…

Часа два провела Марья Никитична на причале в тревожном ожидании, думая только об одном — что же могло случиться? Заглох мотор? Ведь это часто бывает с изношенным «болиндером». Она представила себе Захария одного в темном море на потерявшем ход карбасе, который медленно уплывает по течению, и ей стало страшно.

Она не могла больше ждать. Возле причала висел привязанный проволокой к столбу, заиндевевший, будто обросший белым мхом, кусок рельса. Марья Никитична сняла железный румпель с ближнего карбаса. Звонкие удары разнеслись по всему поселку, и вскоре в домах захлопали двери. Люди, услышав сигнал, спешили к причалу. Женщины на бегу запахивали полушубки и ватники, повязывали платки. Следом шли старики. Обгоняя всех, неслись ребятишки.

Молча выслушали рыбаки сбивчивый рассказ Марьи Никитичны. Эти люди знали, что надо делать в таких случаях. Старушка ещё продолжала говорить, а на карбасах уже вспыхивали синие огоньки паяльных ламп — мотористы разогревали двигатели. Через десять минут мотобот и два карбаса отправились в море на поиски Захария.

Жители поселка не уходили с причала, все от мала до велика толпились тут, ожидая. Никто не говорил Марье Никитичне успокаивающих слов: тесная рыбацкая солидарность проявлялась в другом — все люди вместе с ней переживали такую же тревогу за судьбу Захария, какую переживала она.

Возле сетей старого рыбака не оказалось. Мотобот продолжал поиски в открытом море. Колхозники надеялись найти Захария или хотя бы перевернувшийся карбас, чтобы знать, где и какая беда случилась со стариком.

Несмотря на все старания, ничего обнаружить не удалось.

Об исчезновении рыбака Захария Ивановича Кораблева я узнал в тот день, когда приехал на Север. И помнится, не придал этому событию особого значения. Несчастный случай: к сожалению, на море это бывает не так уж редко.

Однако расскажу обо всём по порядку.

Баренцево море было довольно хорошо знакомо мне: я служил здесь на сторожевом корабле ещё в довоенные годы. Полярная ночь, северное сияние, незамерзающие бухты, казавшиеся черными в окантовке белых заснеженных берегов, — всё это не произвело на меня того впечатления, какое обычно бывает у новичков. Откровенно говоря, я даже не обратил внимания на всё эти достопримечательности; мысли мои были заняты совершенно другим. Только тут, на месте, я понял, насколько важным было полученное мной задание. На рейде стояло много крупных кораблей: и линкор, и крейсер, и эсминцы. В ближайшее время ожидался приход очередного конвоя транспортов с военными грузами. Для немецких морских диверсантов имелось достаточно важных целей. И если действительно отряд диверсантов появился в Северной Норвегии, то в скором времени следовало ожидать удара. Предотвращение его в какой-то степени зависело от меня. Но мне известно слишком мало, для того чтобы вступать в борьбу.

Действительно, что я знал? Только то, что на Северный морской театр прибыли немецкие смертники-диверсанты. И всё. А когда, где, какими силами и какие цели они намерены атаковать — об этом я мог только догадываться. Вернее, не догадываться, а гадать, так как в руках у меня не было никаких данных.

В первый же день меня принял адмирал. Ему было известно о существующей угрозе. Он обещал мне помощь и поддержку во всем. Чувствовалось, что он встревожен. Это вполне понятно. Между прочим, к тому времени из войны вышла Италия, и некоторые сведения о действиях итальянских морских диверсантов получили огласку. Достаточно сказать, что итальянцы успешно атаковали два английских линейных корабля. А ведь каждый такой корабль — целый плавучий город с экипажем больше тысячи человек!

Да, у адмирала имелись все основания для беспокойства. О себе я уж и не говорю…

После беседы адмирал вызвал офицера контрразведки, с которым мне предстояло работать в дальнейшем, и познакомил нас. Нужно признаться, что этот офицер, майор Астахов, произвел на меня неблагоприятное впечатление.

Понимаете, в чём дело: из книг, из кино, из личного опыта у меня сложилось такое мнение, что чекист обязательно должен быть волевым, решительным человеком, сильным и выносливым. Должен иметь мужественную внешность. Астахов же показался мне человеком совсем другого склада. Маленький, толстый и неповоротливый, он похож был скорее на интенданта-тыловика, привыкшего к спокойной жизни вдали от фронта. Выглядел он значительно старше меня. Усталое лицо с красными обветренными щеками было сплошь изрезано сетью мелких морщин. Я подумал, что майору не меньше сорока лет.

Мы, моряки, очень ценим аккуратность в одежде, подтянутость. Это одна из старых наших традиций. А на Астахове флотская форма сидела мешковато. Шинель была велика ему и слишком длинна, доходила почти до щиколоток: так носят шинели кавалеристы, а не моряки. Эмблема на шапке потемнела, её давно следовало сменить.

Короче говоря, я даже обиделся на адмирала за то, что он не выделил для важного дела более подходящего человека.

Астахов предложил мне зайти к нему. Я согласился. С наезженной дороги мы свернули на узкую тропинку, протоптанную в глубоком снегу. Она похожа была на извилистую траншею.

Тропинка привела нас к дому из красных кирпичей, стоявшему в низине. Ветром нанесло сюда столько снега, что сугробы доходили до окон первого этажа, забранных железными решетками.

Комната, в которой работал майор, оказалась очень маленькой. Добрую половину её занимал громоздкий письменный стол с множеством выдвижных ящиков. На нём — стопки папок с бумагами, какие-то книги и справочники. Стол был слишком высок для майора. Астахов, прежде чем сесть, положил на стул нечто вроде подушки.

Майора никак нельзя было причислить к разряду приятных собеседников. Он молчал почти всю дорогу, односложно отвечал на мои вопросы. Лишь устроившись наконец на своем стуле, заговорил сам:

— Как мы будем работать, товарищ капитан третьего ранга?

Я пожал плечами. Мне нужно было хотя бы осмотреться на новом месте.

— Прошу вас в общих чертах познакомить меня с вероятным противником, — продолжал Астахов. Говорил он без интонаций, каким-то казенным, служебным голосом. Это не понравилось мне, но я подумал: а каким тоном должен он беседовать с человеком, которого видит впервые?

Коротко рассказал ему о морских диверсантах. Он слушал, перекладывая на столе папки. Большую часть отложил влево и лишь несколько штук оставил перед собой.

— Давайте условимся так, — сказал он, едва я умолк. — Вы будете сообщать мне всё, что имеет отношение к интересующему нас вопросу. Те факты, которые станут известны в штабе флота. Со своей стороны, я тоже буду держать вас в курсе дела. — Он пододвинул мне несколько папок. — Тут всё, что могу пока предложить. Поглядите, возможно, есть что-либо полезное.

Я обрадовался, подумав, что найду какие-нибудь интересные сведения. Но, увы. Ни один документ не имел прямого отношения к тому, ради чего я приехал на Север. В первой папке лежал протокол допроса немецкого моряка, подобранного в воде, после того как его транспорт был торпедирован. Были сведения о движении немецких судов, о береговых укреплениях, но о смертниках не упоминалось.

Я рассматривал фотоснимки, сделанные над вражеской территорией нашими самолетами, читал отчеты разведывательных групп, вернувшихся из немецкого тыла. Читал и откладывал.

Последней была папка с сообщением об исчезновении рыбака Кораблева. Здесь же находились копии опроса свидетелей и заключение следователя, утверждавшего, что произошел несчастный случай. Следователь предлагал прекратить дело.