Естественно, пока трепались, я успела вспомнить предсказания своих коллег. Но мне говорили: встретишь за границей, а мы из Москвы не успели вылететь. Он это, не он, поди разбери. Может, самое банальное дорожное знакомство, которое ничем не кончится.

Но понравился он мне сильно, и я ему вроде тоже — чувствовалось.

Поэтому, когда Макс спросил, как найти меня в Праге, я честно назвала отель. Захочет — появится. А я… вообще-то, отдыхать еду. Могу себе позволить что хочу.

А уж дальше — как звезды встанут.

С кем поведешься, от того и заразишься. Народная мудрость.

Вот и я стала как Ваня. Смотрю на нас: блин! Два сапога пара, и оба не по ноге. Что он вечно киснет, что я с тоски дохну. Уж и не припомню: на хрена мне надо было такое счастье? И кто бы объяснил, почему я до сих пор ни на что решиться не могу.

Про Ваню ладно, все ясно: я его другим тысячу лет не видела, с начала знакомства. А ведь первые три недели он был… как печка из сказки: и согреет, и накормит, и отвезет, куда пожелаешь. Добродушный, спокойный, веселый, шутил через слово. Бывало, пообщаемся — у меня сразу сил прибавляется. Еще думала: вот мужик! Да при нем горы своротишь. И куда все подевалось? Может, чертова баба Нюра наколдовала, чтобы нам с ним «тосковать, ни днем, ни ночью покоя не видать»? Видела я такой заговор в заветных тетрадочках.

Не то чтоб покоя совсем нет. Случается. И радуемся, и смеемся. Развлекаемся. В гости ходим. Только смысла во всем — ноль. Приедешь к Ваниным школьным друзьям: все, естественно, старые пердуны под полтинник, все упакованы под завязку, у каждого — молодая жена, вторая, третья, четвертая, кто сколько подстрелил; некоторые новых младенцев налепили. Жены — одна другой моложе; все не москвички. Соберемся, мужики за выпивку и разговоры садятся, друг перед другом перья распускать, а нас с девками чуть ли не за отдельный столик ссылают. Вот как про малышню считается, что если их в одну песочницу насовали, то они в момент обязаны подружиться, заняться своими куличиками и, главное, от взрослых отвязаться, так и про нас то же самое. А чего? Понаехали в Москву, отхватили себе по «папаше» с толстым бумажником, ну и играйте теперь вместе — вы ж одинаковые. Клоны. Болтайте про тряпки, машины, брюлики, кому там чего нового подарили; про родственников из… откуда ты у нас? Ах, да.

А если мне эти девчонки не нравятся? И не чем-нибудь, а ровно тем, что с виду ужасно на меня похожи? И проблемы у них такие же: старый пень под боком — от которого, какой он добряк ни будь, все равно зависишь— и птичьи права, даже при штампе в паспорте. А еще мысль, что вот сама устроилась, а маме с папой и тете Шуре с дядей Колей толком помочь не можешь. Потому что у мужика твоего, когда ты еще только думаешьк нему с просьбой подъехать, моментально на лбу надпись загорается большими неоновыми буквами: НА ВСЕХ НЕ НАПАСЕШЬСЯ. И пусть он твоих родителей в гостях принимает, пыль в глаза пускает и Красную площадь показывает, дела это не меняет. ОН НЕ ОБЯЗАН. И, по сути, так оно и есть, и ты это понимаешь…

В общем, постоянно хочется либо от родни навсегда отречься, чтобы совесть не грызла, либо козлу своему по башке настучать прямо за столиком в «Национале»: глаза-то разуй, пузо! На каком свете живешь?

Девица самого богатого Ваниного приятеля, Армена, двадцать пять лет ей, как только добилась, чтобы он на ней женился — забеременела и тут же спиваться начала. И так у нее «хорошо» дело пошло, что дочку родила уже с зависимостью. А самой и вовсе теперь никто не указ. Армен как бы переживает, но ни черта не делает, а Надька с утра бутылку сухого — вроде приличней водки — вылакает и целый день дрыхнет; с маленькой одна нянька возится. Ванька пробовал с Арменом поговорить, а тот: чего я могу? Если Надьке выпить не дать, она скандалить начнет, а ей нервничать вредно: ребенка кормит. Жуткое дело, а вмешиваться — себе дороже. Да и Надьку я понимаю: на Армена не то что без слез, без зубовного скрежета, по Ваниному выражению, не взглянешь. Туша полтора центнера, шеи нет, рожа кирпича просит. Нет, пусть он умный (Иван так считает, а по-моему, прохиндей) и в чем-то даже добрый — сколько угодно. Но чтобы девочке-дюймовочке в сорок пять килограмм весом с таким урылищем спать, никакой, на фиг, священной любви не хватит. Я бы, честно говоря, и ради особняка в Беверли-хиллз не согласилась.

Вообще, ни одной счастливой истории, типа как у Золушки, я не знаю. Каждая что-нибудь, да терпит в позе карельской березы. Тут сопьешься.

Но, по большому счету, хоть я многим сочувствую, общение с ними радости не приносит. Я в Москву ехала за красивой жизнью, а страданий русского народа и дома наелась.

Я бы лучше с Ванькиной Татой общалась, если б она согласилась с нами нормальные отношения поддерживать. Бывает же, что люди со своими бывшими в друзьях остаются. И чего наша кобенится? Иван к ней так, сяк, наперекосяк: ни в какую. Знать не желает. Хотя… если б, скажем, мы с Антоном четверть века прожили, а он от меня потом к какой-то шмокодявке сбежал, я бы тоже не простила. Да что там не простила, глотку бы перерезала! Так что понять можно, все естественно, но жалко: баба-то, судя по рассказам, интересная. Даже слишком; я бы, пожалуй, за Ваню все-таки опасалась: как бы назад не переметнулся. Хорошо, она роман закрутила, поэтому вряд ли согласится. Все же миллионера подцепила, причем, я так себе думаю, в буквальном смысле. Он, в отличие от Ваньки, совладелец компании. Обидно, что на Тате подвинут, не то я бы сама его на зуб попробовала. Какая мне разница, он или Ваня. Чего теперь, когда жизнь поломана.

С Антохой ведь у нас все кончилось. Я-то, идиотина, после его приезда решила: никуда от меня не денется. Увяз по самую макушку. Честно сказать, я к тому времени не раз подумывала Ваню бросить, только никак не решалась. Соберусь, вроде родителей навестить — лишь бы уехать без объяснений, а уж оттуда по телефону огорошить — и сразу в душе бунт: как это, взять и своими руками все порушить? Вот же, Москва, квартира — Ваня к тому времени купил, пусть однокомнатную — машина красивая, дача, от мамы ему досталась. На работу я, кстати, в их контору перешла, зарплату дали неплохую. И от всего этого отказаться? Не могла я, никак не могла. Жалко было.

Ну, и надеялась: уломаю Антоху в Москву перебраться и роман с ним заведу. А дальше как бог даст. Чего зря загадывать? Может, мы вообще друг другу не подходим. Проверим сначала, и уж после решим.

Но он оказался та еще штучка. И откуда такие берутся в наше время? Уперся: не хочу тебя ни с кем делить — и все тут.

Только раз после Москвы с ним и поговорили.

Позвонил через день:

— Клепка! Привет! Как настроение?

У меня от одного его голоса мурашки по позвоночнику.

— Отличное, — отвечаю. — После кое-какого события.

— И что же это за событие за такое? — смеющимся голосом.

— А то ты не знаешь.

— Допустим, знаю. Но все-таки?

— Антош, — говорю, — ну вот чего ты уехал? Остался бы у меня. Ваня только завтра возвращается.

— Клепкин, — таким тоном, как с детьми разговаривают, — мы ж все обсудили. По-моему, я доходчиво объяснил: у меня к тебе любовь. Любовь. Знаешь такое слово? Или у вас в Москве ничего подобного уже не бывает?

— Бывает, — отвечаю, — еще как.

— Почему ж ты тогда не в курсе, что, когда эта самая любовь с человеком случается, он ни с кем свою любимую делить не хочет? Невозможно это — никак. Пойми: ты мне нужна вся, всегда, постоянно. Я хочу с тобой жить. Утром с тобой просыпаться, вечером к тебе с работы возвращаться. Свадьбу хочу. Семью. Детей. Хочу, чтобы ты была моя жена. А ты что предлагаешь? Ездить в Москву трахаться, когда твоего Вани дома нет? И начисто все опошлить? Забудь. Можешь считать, что я такой гордый.

— Антош, — я уже чуть не плакала, — ну, послушай: не могу я так сразу все порвать. Время нужно. Только нам-то зачем его, это время, терять?