Весенняя прохлада сменилась летним зноем, а потом и осень подкралась: пыльная, знойная. Пожелтевшая трава звенела как выкованная из меди. Обмелевший Дон обнажил песчаные плесы, и, когда задували раскаленные полуденные ветры, мелкий белый песок струился как вода. Из пересохших крепостных рвов несло нестерпимым трупным смрадом. Над зубчатыми башнями кружились коршуны; их было так много, что казалось — коршуны слетелись к этому страшному месту со всего Дикого Поля.
Тягостно и скучно было осаждавшим, но осажденным еще тяжелее. Гузы давно съели своих коней и варили в котлах сырые кожи, благо кожевники Саркела имели большие запасы. Колодцы в крепости пересохли, а добывать воду из Дона удавалось редко: все тропинки к реке стерегли печенежские лучники. Защитники Саркела с тоской и надеждой поглядывали на безоблачное небо, молили богов о благодатном дожде. Но только однажды вдалеке прокатился гром, небо многообещающе нахмурилось тучами. Однако дождь пролился за рекой, будто в насмешку уронив на плоские крыши и пыльные улицы Саркела редкие россыпи крупных капель…
Царь Иосиф уединился в башне, которая стояла посередине цитадели. Возле узкой двери, прорезанной в кирпичной толще башни, стояли свирепого вида арсии с обнаженными мечами. Жители Саркела давно иссохли от голода и жажды, а усатые лица арсиев сыто лоснились, мясистые плечи распирали кольца доспехов. В глубоких подвалах башни еще сохранились запасы пищи и вина. Тяготы осады не коснулись царя и его телохранителей. Башня была крепостью в крепости, последним оплотом и последней надеждой царя Иосифа.
Перед заходом солнца Иосиф выходил на верхнюю площадку башни и подолгу стоял на виду у людей: в длинной белой одежде, прямой и неподвижный. И защитники Саркела думали, что царь беседует с богами, и надеялись на чудо, и эта надежда поддерживала их решимость обороняться.
А на что надеялся сам Иосиф? Чего он ждал?
На этот вопрос мог ответить только он, но в крепости не было человека, который осмелился бы спросить царя. Обитатели полуземлянок западного города и войлочных юрт цитадели страдали от голода и жажды, умирали от ран и болезней, изнемогали в несменяемых караулах на стенах, но тоже на что-то надеялись и чего-то ждали. Может, смерти, которая единственно могла избавить от нестерпимых мук осады?..
Судовая рать князя Святослава подплыла к Саркелу с ликующими трубными возгласами, с воинственными песнями — отдохнувшие в садах Тмутаракани воины были веселы и беспечны. Гузы тоскливо смотрели сквозь бойницы, как разбухали от множества людей воинские станы у крепости, как черными змеями ползли вдоль берега конные рати. Гузы не кричали и не пускали стрелы, даже когда чужие всадники подъезжали совсем близко к стенам. Видимо, они чувствовали приближение конца и сберегали силы для последнего боя. А то, что последний бой недалек, было ясно по деловитой суете на берегу Дона. Прибытие князя Святослава сразу прогнало сонную одурь, царившую в осадном войске. Стучали, как дятлы, топоры плотников, сколачивавших длинные штурмовые лестницы. Византийские мастера в коротких синих кафтанах хлопотали возле катапульт, прилаживали к рамам упругие канаты, сплетенные из воловьих жил. Дружинники ставили на колеса деревянный сруб, обтянутый сырой бычьей кожей. Внутри висело на цепях тяжелое дубовое бревно, окованное железом, — таран. Печенеги под присмотром русских десятников растаскивали ограждение из телег. Тысячи людей подносили землю в мешках и корзинах, обозную рухлядь, охапки сухой травы, коряги, выброшенные волнами Дона на отмель, — засыпать ров. По этой насыпи, как по ровному полю, поползет к воротной башне страшный своей неуязвимостью таран, и воины, спрятавшиеся внутри его, будут долбить городские ворота.
Перед вечером дружинники и вой пешей рати искупались в прохладной речной воде, переоделись в чистые рубахи. Завтра приступ!
Долгие недели занимал Саркел мысли князя Святослава, и, может быть, именно поэтому таким скоротечным, до удивления легким показался сам штурм.
Пешие лучники густыми цепями встали под стенами Саркела и осыпали их стрелами. Едва между каменными зубцами показывалась лохматая шапка гуза или шлем арсия, туда летело сразу несколько стрел, и защитники крепости не могли как следует прицелиться в набегавших руссов. Камни из катапульт разрушали башни, проламывали кровли жилищ. Воины полезли на стены густо, зло, а возле подножия стены ожидали своей очереди, прикрывая головы большими щитами, целые толпы пешцев. Черепаха уткнулась лбом в проем воротной башни, таран упорно долбил в ворота, и они поддавались, расходились широкими щелями. Конные дружинники ждали, когда рухнут ворота, чтобы немедля ворваться в крепость…
Но первыми в Саркел проникли пешие воины. Они перевалили через стены и разбежались по узким улицам. Гузы молча падали под ударами мечей и копий. Они не просили пощады. Сами не щадившие никого, степняки считали, что побежденный в бою попросту недостоин жить. А через рухнувшие ворота в Саркел уже вливалась дружинная конница.
Внутренняя стена, отделявшая цитадель от остального города, почти не задержала воинов Святослава. Стены крепки многочисленными и храбрыми защитниками, а их в Саркеле осталось мало, совсем мало. Цитадель пала.
Жестоким, но тоже непродолжительным оказался бой в башне царя Иосифа. Дружинники изрубили топорами дверь башни и полезли вверх по крутым скользким лестницам. В тесноте численное превосходство почти не влияло на ход боя: плечом к плечу могли сражаться не больше двух дружинников, а остальные, напирая и толкая в спины, только мешали свободно действовать оружием. Однако дружинники, перешагивая через павших товарищей, скользя на залитых кровью ступенях, отбрасывая бесполезные длинные мечи и расчищая себе дорогу кинжалами, теснили арсиев, поднимаясь все выше и выше, с площадки на площадку башни. Наконец они ворвались в просторное помещение. Бойницы были здесь широкими, как окна, и солнечные лучи свободно проходили сквозь них, освещая красивый пушистый ковер на полу, яркие шелковые подушки на широкой постели под балдахином, развешенное по стенам дорогое оружие. Это было жилище царя Иосифа.
В углу, загораживая спиной узкую дверь, стоял тучный, важный обликом старец. Он что-то закричал пронзительным голосом, негодующе замахал широкими рукавами халата, отгоняя дружинников, будто злых духов, заклинаниями. Его отбросили прочь, как ворох тряпья. За дверью была еще одна лестница, такая узкая, что каменные стены почти касались плеч. А потом прямо в глаза ударило ослепительное солнце: дружинники поднялись на самую верхушку башни.
Над безднои, между двумя каменными зубцами, стоял царь Иосиф, сам неподвижный, как камень. Царь был безоружен, в белой одежде, крупными складками опускавшейся до пола. Руки Иосифа были скрещены на груди, на пальцах разноцветными огоньками сверкали драгоценные камни перстней. Дружинники медленно двинулись к царю, но Иосиф вдруг шагнул назад и беззвучно упал в пустоту. Громко закричали люди у подножия башни, в этом крпке не слышно было страшного звука упавшего с высоты тела…
Князь Святослав стоял на возвышенности поодаль от крепости, в окружении воевод и знатных мужей. Внешне он казался спокойным, даже равнодушным, как будто штурмовать крепости было для него привычным делом. Еще недавно он бы, наверное, первым кинулся с мечом в руках на приступ, увлекая за собой воинов, но за последний год многое изменилось. Куда-то исчез юношеский задор, а вместо него пришла мудрость полководца, который видел свое предназначение не в лихой рубке среди опьяняющего шума битвы, а в трезвых решениях, бросающих в нужную сторону тысячи воинов. Смелость полководца — в дерзости и неожиданности решений, переламывающих ход войны. Мчаться впереди дружины приличествует отважному отроку, но не предводителю войска, за которым пристально следят правители соседних народов. Вот и сейчас неподалеку присели на корточки печенежские вожди и смотрят больше на него, Святослава, чем на захлестнутый приступом Саркел. И знатный херсонский муж, сопровождающий войско по просьбе посла Калокира, тоже не спускает глаз с князя руссов, чтобы после все рассказать своему господину. Разумно ли открыто радоваться столь невеликой победе, как взятие степной крепостцы?..
