От имени князей ему ответил Мономах: «Ты сам прислал к нам: «Хочу, братья, прийти к вам и пожаловаться на причиненную мне обиду». Вот ты и пришел и сидишь с братьями своими на одном ковре — так чего же не жалуешься? На кого из нас у тебя жалоба?»

Давыд молчал. Молчали и князья. И что он мог сказать им, на кого мог пожаловаться — на Мономаха, который увещевал его вернуть волости Ростиславичам, на Святополка, которого братья послали унять его, на Ростиславичей, кого он изгонял из Теребовля и Перемышля?

Сломленный, погрузневший, ссутулившийся, сидел Давыд на ковре, чувствуя, что на этот раз князья объединились против него, что они уже столковались между собой, поделили его волость… Потом братья сели на коней и отъехали к своим станам; переговоры между ними продолжились, но уже без Давыда. Он одиноко сидел в приготовленном ему шатре и ждал приговора старших князей.

Через некоторое время в шатер, где ждал своей участи Давыд, пришли княжеские бояре — Путята от Святополка, Ратибор и Орогостя от Владимира Мономаха и Торчин от Святославичей. Они и объявили Давыду волю княжеского съезда: Давыд сводится с владимирского стола, и ему отдается Бужск, Червен, Чарторыйск и Дубен, Владимир Мономах ради убытков Давыда дает ему 200 гривен золота. Ростиславичам князья отдают один город — Перемышль и предлагают Володарю взять Василька к себе. Иные же Волынские города с Владимиром отходят Святополку, и он посылает туда на наместничество своего сына Ярослава.

Давыд молча выслушал посланных, поцеловал крест, который подал ему поп, и пошел к коню.

Вторично после Любеча князья поделили столы, и теперь, как они надеялись, прочно. Зыбкое единство Руси Мономаху пришлось оплатить согласием на усиление Киева. Но во время свещания в Витичеве он не дал Святополку занять важные червенские города.

Не сразу, однако, утишилась Русская земля. Василько не отдал Теребовль киевскому князю, и Мономах этому не препятствовал. Жаловался и просил о прибавке к своим доходам Давыд, и Мономах уговорил Святополка отдать ему Дорогобуж, пугая киевского князя новой распрей. Теперь, не опасаясь за тыл, можно было направить все силы на борьбу с половцами, которые хозяйничали снова в опасной близости от русских городов.

С радостным чувством уезжал сорокасемилетний князь Переяславский Владимир Мономах из Витичева в Переяславль. Теперь, после витичевского съезда князей, казалось, отпали все преграды для объединения русских сил в борьбе с половцами. Кончилась большая княжеская ко-тора, которая десятки лет раздирала русские земли, кончились кровавые битвы, в которых гибли князья одного, Ярославова корня, прекратились изнурительные приступы, пожары стольных городов и малых городков, уводы людей в полон, продажа соплеменников работорговцам, гнавшим их на невольничьи рынки Судака и Херсонеса. Кончилось время, когда половцы были желанными гостями в княжеских боевых станах, помогая одному русскому войску сокрушать другое. Хитрый и коварный враг хан Боняк хозяйничал в те дни на Волыни, прикрывая раскольника Давыда Игоревича от гнева киевского князя Святополка. Да и тот хорош был, стараясь под видом борьбы за единство прибрать к рукам Волынь, сокрушить Давыда, убрать опасных Ростиславичей.

Возок катил по выжженной солнцем августовской дороге. За маленьким оконцем мелькали неподвижные белые облака, негустая зелень редких дубрав. Скоро и Переяславль, а Владимир все размышлял о превратностях русской жизни.

Многое знал в свои годы Мономах, многое изведал и прочел в греческих хрониках и записанных деяниях великих людей прошлого, но нигде и никогда он не встречал, чтобы вот так яростно, опираясь на иноземную силу, ненавидели друг друга владыки-соплеменники, как ненавидели русские князья друг друга. Поистине в жуткой борьбе за столы, доходы, земли, смердов не было для русского владыки ничего святого, и половцы, словно зная эту неистребимую, ничем не останавливаемую жажду власти и богатства, тихо и настойчиво вклинивались в княжеские распри, становились необходимыми в этой постоянной которе, старались превратить князей в свое послушное орудие. Теперь, надеялся Мономах, этому придет конец. Правда, и на самом Витичевском съезде, и позже, уже разъезжаясь по своим волостям, князья неохотно подтвердили свою готовность к общерусскому походу в степь, и Мономах понимал, что братья считают это дело личным его, переяславского князя. В его пределы приходят половцы чаще всего, его города и села грабят, его смердов волокут в полон. Нет, не просто будет запрячь князей в общую упряжку. Святополк — великий князь киевский не сводит глаз с Владимира-Волынского. Он посадил там своего сына, прогнав Давыда, но надолго ли? Недоволен Святополк и тем, что в Новгороде вот уже который год сидит сын Мономаха Мстислав Владимирович. Теперь, женатый на Христине, дочери шведского короля Инга Стейнкельса, имея за собой поддержку переяславского князя, всю мощь стоящих за ним Смоленской, Ростовской, Суздальской, Белозерской земель, он превращается в самостоятельную и грозную силу.

В противовес Мономаху Святополк все теснее сближается с уграми и ляхами. В Киеве уже сидят послы от Болеслава III, сватают дочь Святополка Сбыславу за польского короля. Угры — те давние друзья Киева. Дочь венгерского короля Ласло I замужем за сыном Святополка Ярославом. Угры пытались помочь киевскому князю сокрушить его противников на Волыни — Ярослав сам ходил в посольстве к новому венгерскому королю Коломану и привел тогда сорокатысячную венгерскую рать. И теперь союз Святополка с уграми прочен, и с этим нельзя не считаться: венгеро-польский кулак постоянно поднят над Волынью и готов опуститься на непокорных по первому знаку Святополка. Киевская земля, правда, страдает от приднепровских и донских половцев не менее переяславской, но сам Святополк все более и более увязает в западных делах, степь трогает его все меньше.

Святославичи хоть и смяты и расколоты, но они сами давние друзья половцев. Олег и прежде уклонялся от походов в степь, а теперь старался больше отмолчаться, а за ним отводили глаза в сторону и братья — Давыд и Ярослав. Трудно, ох, трудно будет поднять их в степь.

На Ростиславичей вовсе нет надежды. Эти заняты своими волынскими делами. Они враги и Киева, и угров, и ляхов. Их люди постоянно толкутся в шатрах Боняка и Шарукана. Хорошо, если не будут мешать, о помощи не может быть и речи.

Полоцк тоже плохой помощник. Князь Всеслав испокон веков только и ждал, когда князья уведут дружины на юг, чтобы совершить свой очередной дерзкий налет либо на Смоленск, либо на Новгород. Но время берет свое: чародеи — неуловимый воин Всеслав стал дряхл телом, еле двигается, теперь надо обезопасить себя от его пятерых драчливых сыновей во главе со старшими Давыдом и Глебом. Ну да они прежде сами между собой передерутся за отцовское наследство.

Возок катил по ровной дороге, а Мономах все думал свою думу, и суровая складка обозначалась между бровями па таком всегда гладком и безмятежном при людях лице.

Теперь самое время нанести половцам удар, вьшли наконец самому на их станы: Святополка надо заставить, Святославичей запугать, а главное — собрать свои дружины из Смоленска, Ростова, Суздаля и, конечно, Переяславля. И хватит лишь отсиживаться за крепостными стенами, ждать, пока половцы появятся на Суле и Удое, возьмут с налета Лубен или Прилук, Ромен или Песочен. Надо делать так, как сделал в 1060 году отец, отправившись в степь на поиски торков. Тот поход нанес торкам смертельный удар, и они уже никогда не поднялись с тех пор к настоящей силе, не выходили больше в Русь… Или так, как они со Святополком сделали совсем недавно, войдя в половецкую степь, когда половцы после возвращения с летовищ отсиживались по своим зимним станам, а их отощавшие за зиму кони не поспевали за сытыми скакунами руссов. Да, надо выходить в степь в самое неудобное для половцев время — либо поздней зимой, либо ранней весной. Упустишь время, и они сами осенью придут в Русь.