Мономах совещался в своей палате с ближними людьми. Здесь были старые, израненные в боях воеводы — Ратибор и другие, сидели сын Ярополк — опытный и бывалый воин, и Всеволод Ольгович, который уже успел отличиться под Минском и послушно исполнял все, что говорил ему Мономах.

Решение было немедля вернуть Вячеслава и Фому Ратиборовича, оставить на время Подунавье ради старинной и первейшей цели — окончательного сокрушения самого страшного и беспощадного врага — половцев, которые, кажется, оправились от жестоких поражений и снова начали движение вверх по Дону и в Русь.

И на исходе лета войско под началом Ярополка Владимировича и Всеволода Ольговича, двух двоюродных братьев, двинулось в сторону Донца.

Впервые за последние годы неустанных походов в степь Мономах остался в Киеве.

Теперь, обладая дружинами послушных сыновей и сыновцов, их молодым, но уже закаленным в сечах военным опытом, располагая испытанными воеводами, он мог уже не садиться в седло в свои шестьдесят три года. Да и совершать это становилось ему все тяжелее. Путь же к Дону (он прикрывал глаза, вспоминая эти бесконечные версты, бессонные ночи, кровопролитные сечи) был труден и долог. Новое поколение русских воинов должно было отныне продолжить его дело.

Кроме того, ему надлежало быть в Киеве и здесь держать в своих руках все нити управления огромным государством — знать, что происходит в новгородских пятинах и на Волыни, в Турове и Переяславле, Чернигове и в далеких вятичских лесах, принимать вести из разных стран. Покинуть на многие недели Киев, рисковать собой в степях значило бы поставить под угрозу все дело жизни и судьбы своих еще не окрепших сыновей.

Он следил за каждым шагом продвижения войска двоюродных братьев. Гонцы выходили к нему из степи чуть не каждый день.

Мономах ликовал: Ярополк и Всеволод дошли до Донца, захватили половецкие города Сугров, Шарукань и Балин. На это у него самого ушло несколько десятилетий; теперь же по проложенному им пути русская рать шла к Донцу как к себе домой.

Половецкие вежи в тамошних местах были захвачены, основные силы половцев вновь оказались отброшенными за Дон.

Жизнь огромного государства, сложная, противоречивая, все больше и больше втягивала его в свой водоворот, и Мономах теперь уже отвык мыслить делами и чаяниями лишь своей степной окраины, одного Переяславского княжества. Новгородские земли терзала осмелевшая чудь, и он дал приказ Мстиславу ударить по ней вплоть до берегов Варяжского моря. И тут же, после победоносного похода Мстислава, перевел сына в Белгород, под Киев, а в Новгороде оставил княжить Мстиславова сына Всеволода. Как когда-то отец, он теперь хотел, чтобы старший сын был рядом с ним, вникал в дела всей Русской земли, а новгородцы пусть привыкают к очередному князю из Всеволодова дома.

Теперь все чаще и чаще Мономах призывал к себе Мстислава. Среди всех прочих забот его больше всего тревожила одна, которой он, по существу, отдал лучшие годы своей жизни, — единство Руси перед лицом непревращающегося противоборства с половцами. Он чувствовал, что силы его убывают, и его тревожило, сможет ли Мстислав держать в узде своевольных князей — Всеславичей, Ольговичей, Ростиславичей, да и своих, уже взрослых, братьев. Он знал, что половцы затихли лишь на время, пока Русь хозяйничает на берегах Донца и Дона, но лишь прекратятся походы руссов в степь — половцы вновь подтянут свои вежи к ее границам.

Мстислав принимал участие и в управлении Русским государством, и в переговорах с иноземными послами, и во встречах с русскими князьями. Постепенно Мономах перекладывал на него всю тяжкую ношу государственных дел, оставляя за собой право мудрого советчика. И Мстислав старательно и смело осваивал новые для него области жизни.

Именно Мстиславу Мономах поручил проследить за работой нового русского летописца — игумена Сильвестра, и теперь его старший сын долгие часы проводил в монастырской келье, знакомясь с затейливыми записями выдубицкого игумена. Они сидели, перелистывали пергаментные листы, и день за днем из летописи исчезало все, что возвеличивало Святополка и дом Изяслава, и появлялись новые записи, посвященные Мономаху. Мстислав истово отстаивал интересы отца, а значит, и свои собственные. Особенно его заботила возможность летописного оправдания восшествия отца на киевский престол в обход старшинства Святославичей. В подтверждение этой правоты он попросил Сильвестра включить в летопись в нескольких местах и под разными годами просьбы киевлян к Мономаху прийти на княжение в Киев и его отказы вплоть до тех роковых апрельских дней 1113 года, когда над Русской землей загорелся пожар мятежа, и Мономах наконец дал согласие. Мстиславу казалось, что и появление в летописи легенды о призвании варягов на Русь также будет споспешествовать укреплению законных прав отца на Киев. В ходе долги? бесед Сильвестр и Мстислав нащупывали новый строй летописи, переделывали тексты Нестора, вставляли в них новые сказания, были и небыли.

Потом работа была закончена, новая летопись создана. В конце ее Сильвестр приписал: «Я, игумен Сильвестр монастыря святого Михаила, написал книги эти, летописец, надеясь от бога милость получить, при князе Владимире, когда он княжил в Киеве…»

Вскоре после этого летописание вновь было передано в Киево-Печерский монастырь. Мономах тем самым восстанавливал дружеские связи с печерскими монахами. Теперь тамошние летописцы тщательно сверяли свой труд с тем, что дал им Сильвестр, а сам выдубицкий игумен в 1119 году получил освободившуюся кафедру в Переяславле и стал епископом переяславским.

В 1117 году Мономах вместе с сыновьями и остальными князьями нанес наконец решающий удар по Ярославу Святополчичу, волынскому князю.

Первым выступил сам Ярослав. В союзе с поляками он попытался овладеть волостями Ростиславичей, а заодно отнять земли по Горыни, издавна закрепленные за Киевским княжеством. До Мономаха дошли вести и о том, что Ярослав ищет повода, чтобы отослать от себя свою жену, его, Мономаха, внуку, дочь Мстислава.

Владимир потребовал от Ярослава явиться в Киев для объяснений, но тот отказался. Это, как и с Глебом, означало войну.

Мономах послал гонцов к князьям, и вскоре в Киев послушно съехались Давыд Святославич черниговский, Ольговичи во главе со старшим Всеволодом, Мономаховичи. Был послан наказ и к Ростпславичам — выйти с ратями для наказания мятежного племянника. Василько и Володарь ответили покорным согласием.

Мономах сам решил вести к Владимиру-Волынскому объединенное войско.

Была середина лета 1117 года. В Киеве стояла тихая, неподвижная жара. Мономах вышел на крыльцо в легком, простом одеянии, без помощи дружинников вскочил в седло, оглядел дворцовую площадь строгим взглядом поверх голов, уперся взглядом в плоские свинцовые купола святой Софии, легко тронул бока лошади каблуками…

Весь путь до Владимира он проделал верхом. На подходе к Волыни к войску присоединились рати перемышльская и теребовльская, и скоро огромное русское войско обступило со всех сторон Владимир-Волынский.

Здесь, как и под Минском, Мономах не стал затевать боя и приступа, не желая губить русские жизни в междоусобной брани. Он приказал перенять все дороги, зажать Владимир в железное кольцо голода и бескормицы и располагаться вокруг города на долгое время.

А в городе метался Ярослав Святополчич. Его гонцы гнали коней в Буду и Краков, чтобы просить помощи против Мономаха у венгерского и польского королей. Ярослав обещал отдать им пограничные земли, вернуть полякам червенские города, лишь помогли бы ему отложить Волынь от Киева. Но слишком внушительны были силы руссов под Владимиром: давние друзья Святополка и его сына не решались выступить против Мономаха.

Шестьдесят дней находился город в осаде. За это время Мономах не пролил ни единой капли крови своих врагов. И на шестьдесят первый день Ярослав дрогнул. Не получив помощи от союзников, ввергнув город в тяжкие испытания, волынский князь запросил мира.