Во время пребывания в Смоленске туда пришла весть из Полоцка, что преставился долго болевший Всеслав, князь полоцкий. Мономах выслушал весть со смешанным чувством облегчения и скорби: из жизни ушел его постоянный враг и враг всех Ярославичей, князь, который никому не давал покоя в течение нескольких десятков лет; и в то же время ушел из жизни живой человек, живая душа, подобная всем остальным обитающим на земле людям и напоминающая, что каждый в сем мире тленен.
Но лишь ненадолго задержались мысли Мономаха на Полоцке — там долго еще будут разбираться между собой сыновья Всеслава, ему же предстояло через две недели заложить в Смоленске каменный соборный храм святой Богородицы.
Владимир мыслил сделать это 2 мая, когда Константинопольская церковь ежегодно праздновала заложение храма Богородицы во Влахернах, великой охранительницы Византии от внешних врагов. Здесь, в Смоленске, Мономах накануне похода в степь хотел иметь свою святыню, помощницу в борьбе с неверными с тем, чтобы всякий русский человек возгорался высоким воинским помыслом при одном взгляде на соборный храм, заложенный во спасение Русской земли.
Действо в этот день было заранее продумано. Мономах сам спустился в яму, заготовленную для основания храма, и под одобрительный гуд великого множества смолян взял ловко на мастерок известковый раствор, бросил его на прокладку из битого камня и аккуратно положил на раствор кирпич. Тут же пропели молебен, а епископ смоленский освятил заложение храма.
В тот день на смоленском дворе Мономаха для всякого люда было выставлено великое множество провар, меду и ествы. До поздней ночи праздновал Смоленск великое событие, а уже наутро тиуны Мономаха пошли по дворам, набирая людей в пеший полк. И будто в награду за это святое дело бог послал ему нежданную радость — поднял мятеж против Святополка его племянник Ярослав Ярополчич, княживший в Бресте, и снова замутилась киевская земля. Теперь Святополку уже будет не до Новгорода.
Но с которой киевский князь справился на удивление быстро и уже к лету позвал Владимира и Святославичей — Давыда, Олега и Ярослава на реку Золотчу для переговоров с половцами. И стало ясно: пока Владимир не покладая рук трудился над тем, чтобы уже в 1101 году поднять князей в поход против степняков, — Святополк и Святославичи так же упорно ратовали за мирный исход всего дела. И вот теперь на Золотчу в назначенный срок должны были прибыть послы от всех крупных ханов донских и приднепровских половецких колен — Шарукана, Боняка, Аепы, другого Аепы, Алтунопы и прочих, чтобы на этом свещании выслушать русских князей и потом уже передать их речи своим ханам.
Речь держал один Святополк. Он выговорил послам все русские обиды, вспомнил все нарушения половцами роты и теперь предлагал ханам съехаться той же осенью у Сакова, чтобы утвердить вечный мир, сняв с Руси ежегодный денежный откуп.
Послы слушали, молчали. Судя по тому, с какой поспешностью направили их ханы на Золотчу, Владимиру было видно, что половцы узнали через своих людей о подготовке руссами похода в степь и теперь хотели во что бы то ни стало предотвратить его. Мир им был не нужен. Кочевникам, живущим ежегодным переходом с летовища на зимовку, постоянными облавами южнорусских земель, нужна была эта веками заведенная война — внезапный выход из степи, проход через русские крепостицы на высоких берегах приднепровских рек и речек, удар по слабозащищенным городам и совсем открытым селам, захват полона, а потом столь же быстрый уход от быстроконных русских дружин. Изменить этот порядок жизни означало бы для половецких колен, и для ханов, и для всех воинов лишиться веками уготованного для них источника доходов и всех тех богатств, которые ожидали их при продаже русских невольников на причерноморских рынках. И в борьбе за этот порядок хороши были все средства, в том числе и бесчисленные ложные миры, которые заключали ханы с русскими князьями, чтобы уже ближайшей осенью нарушить их и направить своих сытых коней на север. И один хан не отвечал за другого, и два хана не отвечали за третьего, и кто из них двинется в очередной поход на Русь — предсказать было невозможно.
Святополк говорил речь от имени всех князей, а Владимир смотрел на него и думал о том, что и сам Святополк, и Святославичи хорошо понимают никчемность и этой встречи, и последующей, потому что долгими годами было проверено: с половцами не может быть вечного мира. Просто и киевский князь, и Святославичи до последнего откладывают такой нужный для всей Руси поход в степь, стараясь перевалить все тяготы борьбы с кочевниками на переяславского пограничного князя. И он не прочь взвалить на себя эти тяготы и возглавить движение в степь, и он недаром заложил на виду всей Руси храм в Смоленске во славу новых побед над ее врагами, по сегодня надо быть терпеливым: пусть Святополк хитрит, пусть Святославичи отговариваются хворью, безлюдьем, безденежьем, уже в который раз. Вое равно придет наконец и его день.
Мономах умел ждать, умел терпеть, наверное, как никто другой из князей. Правильно определив движение русской жизни и жизни окрестных стран и народов, оп ждал, что время рано или поздно возьмет свое. А сейчас оп мягко улыбался и кивал головой — да, вечный мир желателен. Он думал, какими же глупцами в это время считают и его и других князей эти бессловесные ханские посланцы.
В начале сентября в Саков прибыли половецкие ханы.
Впервые в таком количестве они собрались все вместе с русскими князьями. Поле у Сакова на левом берегу Днепра было заставлено многочисленными шатрами — и русскими и половецкими. Ханы приехали с небольшим числом телохранителей: с малыми дружинами были и русские князья.
Первое свещание произошло в шатре Святополка. Сидели тесно на лавках, укрытых дорогими коврами. Как и следовало ожидать, все началось с взаимных попреков: Святополк выговаривал ханам все их клятвопреступления и неправды, ханы крутили головами, отговаривались тем, что русские князья не держали слова и не присылали вовремя ежегодных даней. Старый враг Боняк сидел напротив Мономаха. Владимир видел его настороженный взгляд, быстрые рысьи движения. Хан бросал в его сторону резкие слова: это переяславский князь не держит роты, это он задерживает денежные выплаты за мир, это он, нарушив посольский обычай, избил ханов Итларя и Китана, а потом перерезал всю их чадь.
Мономах молча слушал гневные слова Боняка и вспоминал, как они со Святополком уже не раз гнались за этим увертливым степным хищником, стараясь отбить у него полон, а тот все ускользал от них, заметал следы, обманывал их на бродах. Как было бы пригоже сейчас, как в Переяславле с Итларем, покончить со всеми ханами вместе. Но ведь не это решает успех дела. Появятся новые ханы. Половцы сильны своим множеством, своими табунами, только походы в степь и удары по их станам могут впредь обезопасить русские земли.
Он спокойно отвечал Боняку, и лишь тихий голос и бледность, разлившаяся по щекам, выдавали его волнение и негодование.
Потом был пир около Святополкова шатра, а наутро снова многие разговоры. На этот раз свещание проходило в шатре старого Аепы; князья и ханы сидели на устланной кошмами и: коврами земле. Около входа в шатер стояли недвижимыми истуканами телохранители Аепы, и Мономах поймал себя на мысли: а что, если они вот так вот возьмут и без лишних хлопот прикончат всех князей разом, и снова на ум пришло, что появятся новые князья и нескончаемая война продолжится. Нет, только походы в степь могут приостановить этот вековой натиск кочевников. Он не предполагал, что в ходе этого натиска можно уничтожить половцев как народ; народ вообще нельзя уничтожить, и те, кто мечтает об этом, — слепцы или безумцы, но подавить военную силу этого народа — так, чтобы она не могла подняться долгие годы, — можно.
Ханы снова ловчили, жаловались на русские неправды, а князья ловили их на словах и радовались этому как малые дети, и было видно, что все это игра, которая должна была прикрыть простое нежелание Святополка и Святославичей постоять за Русскую землю, взять на себя заботы и тяготы предстоящих походов, и была еще скрытая мысль, что если начнется новый выход половцев на Русь, то Мономах как переяславский князь сам будет отбиваться от них.
