Вечером из Киева от Святополка прискакал гонец, княжеский дружинник Славята, и передал речи Святополка, чтобы Мономах держался из последних сил, что войска у половцев мало и долго в февральскую стужу они под Переяславлем не выдержат. Те же, кто ушел под Константинополь, разбиты греческими войсками и частью пленены и ослеплены, частью разбежались кто куда. Но помощи Святополк не обещал, отговариваясь нехваткой людей и своей скудостью.

Славята был устал и возбужден. Он узнал, что в городе находятся половцы во главе с Итларем, и вскинулся: «Что ждать, перебить Итлареву чадь немедля!» Мономах молчал, улыбался: только после дороги и сытного обеда с вином можно было говорить такие пустые слова. Ратибор увещевал Славяту, говорил, что в половецком стане заложником находится княжич Святослав, но Славята слушать не хотел Ратибора, подступал к Мономаху.

Поздно вечером, когда люди Итларя и сам хан расположились но хоромам на покой, в княжеском дворце собрались на совет бояре и воеводы, Славята снова обратился к князю и уже всерьез настаивал на истреблении половцев. На этот раз его поддержал и Ратибор, с которым Славята успел перемолвиться до совета. «Половцев мало, нападем на них вдруг, перебьем сразу всех. Из степи им поддержки не ждать, все тугорканово войско полегло за Дунаем. Княжича мы выкрадем и Китанову дружину перебьем».

Поначалу Мономах не хотел об этом и говорить: где это слыхано, чтобы русский князь нарушал посольскую роту? Итларь и его люди доверили ему по этой роте свои жизни, и было бы невероятным вероломством нарушить посольский договор. К тому же в половецком стане сидел юный Святослав, сын, родная кровь, и, случись что, половцы первому перережут ему горло.

Но воеводы приступали к нему все с новыми и новыми уговорами.

Давно уже разошлись участники этого позднего совещания, а Мономах все ходил по палате, думал. Такой случай может впредь не повториться: нынче в руках у него сам Итларь с лучшими людьми. Половцы пришли сюда войной, силой заставили его пойти на переговоры, и сына он отправил им не на мир, а на тяжкое испытание, может быть, на смерть, — так чего же совеститься, перед кем хранить верность клятве? Сколько раз половцы нарушали миры, скрепленные ротой; вот и сейчас они вышли к Переяславлю, грубо разорвав договор с киевским князем о мире со всеми русскими землями.

Он все мерил ногами пушистый хорезмский ковер; за окном тускло белела луна, ее мертвенный свет пробивался в палату, высвечивая серые тени на полу, на стенах.

Свечи догорали, наполняя палату сладким восковым духом.

Но избиение половцев стало бы страшным нарушением всех посольских обычаев, и кто впредь станет вести с ним, Мономахом, переговоры, кто пойдет с ним на роту и поймут ли его православные соплеменники, не осудят ли во веки веков имя и род его, не проклянут ли?

Как всегда в тяжкие свои минуты, он взял со столика псалтырь, медленно стал перелистывать ее тяжелые пергаментные страницы, прикрыв глаза, ткнул пальцем наугад, прочитал: «Ты вознес меня над восстающими против меня и от человека жестокого избавил меня». Он вздохнул, встал, расправил плечи и уже спокойно, с твердой душой отправился на покой: назавтра надлежало избавить Русскую землю от ее врагов, уничтожить и Итларя, и Китана со всей их чадью, грозно предупредить степь.

Он призвал к себе вновь Ратибора, Славяту и иных воевод и вельмож. Было решено, что ночью Славята с дружиной выкрадет Святослава и тут же, когда княжич будет в русских руках, ударит на половцев. Следующим утром договорились покончить с сидевшим в Переяславле Итларем.

Выход надо было сделать осторожно и быстро. Большая будет беда, если проснутся половцы раньше времени, тогда погибнет Святослав, начнется резня в Переяславле — Итларевы люди станут отбиваться, а Китан ночью же пойдет на приступ.

Весь день бродили по крепостной стене люди Мономаха, наблюдали за половецким станом. Потом двое дружинников повезли к Святославу теплую шубу на собольем меху, потому что наступили лютые холода. Конечно, не по возрасту было иметь княжичу такое одеяние, но Мономах посылал сыну свое рухло для того, чтобы узнать, в каком шатре содержится Святослав и как лучше можно было бы ночью пройти к нему.

Дружинники вернулись с подробным рассказом и туг же вместе со Славятой начали готовиться к ночному выходу.

В ночь на 24 февраля тихо приоткрылись крепостные ворота, и несколько пеших дружинников, переодетых в половецкое платье, и торки, хорошо говорившие по-половецки, скользнули в темноту. Они незаметно приблизились к половецкому стану, вошли в него и затем уже открыто прошли между кострами со спящими возле них сторожевыми воинами к шатру, где содержался княжич. Схватка около шатра была яростной, бесшумной и короткой, и вот уже Святослав, также обряженный в половецкую одежду, выходит вместе с княжескими дружинниками.

В степи раздался заунывный волчий взвой — знак атаки, и тут же настежь распахнулись крепостные ворота, и переяславская дружина вылетела из них и направилась к половецкому стану.

Половцы не успели еще толком понять, что случилось, а шатер хана Китана был уже окружен русскими дружинниками. Его телохранители пытались прикрыть хана, но были изрублены на месте, а потом настала и очередь самого Китана: Славята выволок его из шатра, бросил в снег и ткнул в него мечом, и тут же пал ханов шатер, подрубленный кем-то из русских воинов.

Вопль пронесся по половецкому стану. Половецкие воины просыпались, метались во тьме между своими шатрами, звали коней, гибли под русскими мечами. Лишь немногие из них ушли в холодную степь. Китанова чадь была истреблена почти полностью.

В эти же часы Итларь со своими воинами спокойно спал на Ратиборовом дворе. Сюда, в эти наглухо закрытые, хорошо протопленные хоромы, не долетал ни единый звук.

С вечера Ратибор одарил половцев бочонком малинового меда, а Итларю дал несколько бутылей немецкого вина. Весь вечер половцы пили и веселились, а потом постепенно сморились, уснули кто где сидел.

Тих и спокоен был Переяславль в эту февральскую ночь.

Наутро воины Ратибора здесь же, на воеводском дворе, снарядили для половцев большую истобку. [54]Натопили ее, расставили на столах еству и питье, а сами спрятались неподалеку.

В этот же час к Итларю явился от имени Владимира Мономаха отрок Бяндюк и позвал половцев на переговоры, но сказал, чтобы они сначала позавтракали на дворе у Ратибора.

Невыспавшиеся, с гудящими головами половцы вошли в истобку, расселись по лавкам вдоль стен и приступили к естве. В тот же миг воины Ратибора подскочили к дверям и замкнули их. Итларь и его чадь еще не поняли толком, что произошло, а потолок истобки внезапно открылся — то руссы подняли вверх заранее подрезанные потолочные доски, и Ольбег Ратиборич, сын воеводы, послал в половцев первую стрелу. Он метил в Итларя, и стрела ударила хана в самое сердце. И тут же зазвенела тетива, стрелы одна за другой полетели вниз, поражая врагов.

Половцы метались по истобке, бросались к окнам, но там их встречали стоящие с мечами руссы. Через несколько минут все было кончено: на полу, па лавках, на столах в лужах крови лежала вся Итларева чадь.

В Переяславле понимали, что это было началом большой войны. Пусть многие половцы и сгибли за Дунаем, по их вежи еще стоят на Днепре, и их соплеменники никогда не смирятся с гибелью своих ханов и будут мстить до последнего всадника — так уж повелось в степи.

Готовясь к большой войне, Мономах послал гонцов за помощью к своим братьям — Святополку и Олегу, говоря в речах, что не сегодня завтра оставшиеся половцы придут в Русь, а у него сил мало и надо вместе защищать и Переяславль, и Киев, и Чернигов.

Святополк, которому Славята подробно рассказал об избиении половцев в Переяславле, откликнулся сразу и сам, в свою очередь, послал людей в Чернигов к Олегу просить помощи против поганых.

Олег несколько дней молчал, но потом ответил, чтобы братья выступали в поход, а он придет им па помощь сам и приведет с собой дружину.