Одним из самых интересных паломников того периода был Уильям Уэй, первый член Итонского колледжа, который постоянно разъезжал ради удовольствия по всевозможным святым местам. Он отправился морем в Сантьяго в марте 1456 года на корабле под названием «Мэри Уайт» из Плимута и написал рассказ о своем путешествии, который дошел до нас. Он плыл в караване из нескольких кораблей: один был из Портсмута, другой из Бристоля, третий из Уэймута, а четвертый из Лаймингтона. Пока Уэй ожидал отплытия в Плимуте, к нему подошел человек из Сомерсета и попросил совета. Мол, он дал обет отправиться в Сантьяго, но добрался до Плимута и так разболелся, что опасается умереть. Он сказал Уэю, что предпочел бы умереть в кругу своей семьи, и спрашивал, вернуться ему домой или нет. «Я посоветовал ему, — говорит Уэй, — ехать к святому Иакову и сказал, что лучше умереть в пути, чем дома, ибо у святого Иакова паломникам дают индульгенции». Пилигрим, как и большинство просящих совета, остался недоволен услышанным, потому что ответ не совпадал с его мнением, и немедленно уехал домой. Уэй продолжил путешествие и, к своему удивлению, услышал продолжение этой истории в Испании, когда увидел того же человека в доминиканской церкви в Ла-Корунье. Оказалось, проковыляв мучительно по дороге в Сомерсет около двадцати миль, бедняга остановился, ужасно страдая от боли, в трактире, и полагал, что смерть уже рядом; но утром он пробудился совершенно исцелившимся от хвори и немощи. Он понял, что это дело рук святого Иакова, благодарно поспешил обратно в Плимут и возобновил свое паломничество.
Когда Уильям Уэй добрался до Сантьяго с другими английскими паломниками, в Троицын день он держал столбы балдахина с тремя англичанами по именам Остилл, Гейл и Пэлфорд; а на пути домой насчитал тридцать два английских корабля среди восьмидесяти четырех, стоявших в гавани Ла-Коруньи. И среди английских лиц в Сантьяго мы не должны забывать одного, с веселой улыбкой, — лицо неутомимой туристки, чосеровской вдовушки из Бата, которая, конечно же, побывала «в Галисии у святого Якова».
Фруассар, восхитительно описывающий сухую, любезную и деловитую манеру, в какой рыцарские дела обычно решались в средние века, предлагает забавный рассказ о вторжении Джона Гонта в Галисию — забавный из-за хитроумного поведения несчастных городков, которым без вооруженного гарнизона приходилось выбирать, закрыть или открыть ворота перед иностранцем, вдруг объявившим себя их законным владыкой. Английская армия насчитывала четырнадцать сотен копий, тринадцать сотен лучников, многочисленных рыцарей и много дам, включая испанскую супругу Джона Гонта Констанцию Кастильскую, дочь Педро Жестокого. Ее маленькая дочь Екатерина тоже была там, как и Филиппа, дочь Джона Гонта от первой жены, Бланки Ланкастер. Дав отдых людям и лошадям в Ла-Корунье в течение месяца, англичане выступили к Сантьяго, который немедленно закрыл ворота. Фруассар пишет:
Предводитель выслал вперед герольда, чтобы послушать, что скажут горожане. Герольд нашел на крепостных валах капитана стражи именем дон Альфонсо Сене и сказал ему: «В нескольких шагах отсюда стоит предводитель моего господина, командира Ланкастерской армии, который желал бы поговорить с тобой». «Я очень рад этому; пусть он приблизится и я поговорю с ним». Герольд вернулся к предводителю с этим ответом.
Предводитель оставил свою армию, и всего с двадцатью копьями поскакал к валам, где нашел капитана и нескольких горожан в ожидании. Предводитель спешился, с двенадцатью другими, среди которых были лорд Бассет и сэр Уильям Фаррингдон, и обратился к нему так: «Капитан и вы, люди Сантьяго, герцог и герцогиня Ланкастерские, ваша королева (она старшая дочь дона Педро, вашего последнего короля), посылают меня узнать, как вы собираетесь поступить: открыть ворота и принять их словно ваших законных владык, как и следует поступать добрым вассалам; или вынудите меня атаковать ваши стены и взять ваш город приступом. Но знайте, что если вы изберете штурм, все в городе будет предано мечу, чтобы прочие вняли предупреждению и устрашились». Капитан ответил: «Мы желаем следовать доводам рассудка и верно выполняем свои обязательства перед теми, кому мы должны подчиняться. Мы хорошо знаем, что герцогиня Ланкастерская — дочь дона Педро Кастильского; и что если бы этот король правил мирно в Кастилии, она стала бы наследницей его короны; но все изменилось: ибо королевство принесло присягу его брату королю Энрике после успеха в битве при Монтейле — мы все поклялись ему в верности; и он был признан королем до конца жизни, а после его смерти мы все поклялись слушаться дона Хуана, его сына, который будет править с этого мига. Расскажите нам, как поступили люди в Ла-Корунье; ибо невозможно, что после месяца, посвященного вами этому городу, не были совершены никакие переговоры и соглашения». Сэр Томас Моро ответил: «Вы говорите истинно: мы и правда переговаривались с людьми в Ла-Корунье, иначе мы бы не дошли досюда, хотя тот город по силе вдвое больше вашего. Я расскажу вам, что они сделали: они вступили в сделку с нами, объявив, что поведут себя так же, как и вы; но если вы принудите нас на этот штурм, они не последуют примеру. Если Галисия покорится моему лорду-герцогу и его даме, они тоже сдадутся; потому они дали нам такие залоги, которые нас удовлетворили».
«Хорошо, — ответил капитан, — мы соглашаемся на это: есть много больших городов в королевстве: так езжайте вперед и оставьте нас в покое; либо мы поступим, как они, и дадим вам хорошую поруку, что мы выполним это». «О, такому не бывать, — сказал предводитель. — Такой договор ни в коей степени не удовлетворит герцога и герцогиню, ибо они намерены обосноваться в этом городе и держать свою власть, как держат ее монархи в своих королевствах. Ответьте мне кратко, что вы намерены делать: покориться или подвергнуть себя и город гибели?» «Мой господин, — сказал капитан, — дайте нам немного времени посовещаться, и вы быстро получите ответ». «Я согласен», — сказал предводитель.
После этого горожане провели совет и согласились принять Джона Гонта и Констанцию как своих короля и королеву, и скоро английская армия «приближалась в боевом строю к городу Сантьяго», пока другая процессия уходила из города.
Клирики, несущие реликвии, кресты и вымпелы, и толпы мужчин, женщин и детей, и городские главы, с ключами от города, которые они поднесли на коленях, выказывая добрую волю. «Но, — саркастично замечает Фруассар, — была ли она искренней, я не знаю». Было много торжеств и увеселений, а также, говорят, крепкого напитка, «которого лучники выпили столь много, что провели большую часть времени в постели пьяные. И часто от вина, коего они выпивали слишком много, у них бывала лихорадка, а утром такие головные боли, кои мешали им делать что-либо весь остаток дня; ибо это было самое старое вино».
Среди приятнейших особенностей средних веков — прелестная вера в то, что громы войны можно заставить умолкнуть навеки звоном королевских свадебных колоколов, и прошло немного времени, прежде чем политика отправила к алтарю Филиппу, а потом и младшую Екатерину. Как все женщины того времени, они вообще не имели права выбора мужа и продавались отцом, словно лошади, в обмен на звонкую монету или союзы. Филиппе повезло: Жуан Португальский оказался красивым юношей двадцати с небольшим лет и выглядел королем до мозга костей в неизменных белых, отороченных алым одеждах и с зеленым крестом святого Георгия у сердца. На большом совете между молодым королем и Джоном Гонтом этот брак, впоследствии оказавшийся столь выгодным для Португалии, был заключен, и Фруассар рассказывает, как Джон Гонт сообщил новости своей жене, когда вернулся в Сантьяго.
«И что же было сделано в отношении брака?» — спросила герцогиня. «Я отдал ему одну из своих дочерей». «Которую?» — спросила герцогиня. «Я предложил ему на выбор Екатерину и Филиппу; за что он премного благодарил меня и выбрал Филиппу». «Он поступил правильно, — сказала герцогиня, — ибо моя дочь Екатерина слишком мала для него».
