– Спасибо, святой отец, – сказал главный конструктор.

– Не меня – Господа благодари. Но я слышу после твоих слов не точку, а запятую. Ты, наверное, хотел сказать, что это не совсем то, что нужно твоей душе.

– Сказать не хотел, но действительно не то.

– Это все от твоего материализма. В спасение души на том свете ты не веришь, а потому хочешь на этом все дела закончить и все долги заплатить. Ты, наверное, ждал, что я скажу, как содеянное тобой исправить?

– А вы знаете, святой отец? Скажите, как!

– Никак, – ответил священник. – Убитых не воскресить, оторванные руки и ноги обратно не прирастут. Это зло ты в мир впустил, с ним тебе и жить.

– Но ведь я никому не желал зла!

– А не в твоем желании дело, а в первоначальном замысле.

– Как это? – не понял главный конструктор.

– А вот смотри. Охотничье оружие предназначено человека кормить, одевать и защищать от хищного зверя. В спортивном оружии на первый взгляд никакого проку нет, но оно позволяет кому-то развлекаться, а кому-то и на хлеб зарабатывать, не убивая ни людей, ни зверей – по жестянкам стреляя. А боевое оружие создается, чтобы убить человека – в этом зло, и неважно, кто этот человек и за что его собираются убить. В каждой винтовке, каждом автомате и пулемете и даже в кремневой пукалке есть частица зла, потому что все это предназначено убивать. Это зло минимальное и неизбежное, а все, что сверх того, зависит от тех, кто оружие делает, и от тех, кто стреляет и кто командует, в кого стрелять.

– Что же мне теперь делать? – спросил главный конструктор.

– Жить. Делать свое дело. А чтобы не умножать зла сверх этого неизбежного минимума, вот тебе мой совет: гони прочь из своего ОКБ того молодого инженера, что недавно еще работал у тебя конструктором, а сейчас начальник полигона!

– Зачем же мне его гнать? – удивился главный конструктор. – Он толковый инженер и вообще очень перспективный молодой человек.

– Не человек это, а дьявол в человеческом обличье! Он пришел в наш мир, чтобы делать зло, и в твоем оружии заключено зло, вот он и тянется к нему, ведь когда зло соединяется со злом, оно не складывается, а умножается!

– И как я его выгоню? – продолжал главный конструктор. – Он же молодой специалист, я еще целый год вообще не имею права его уволить. Если только за прогул или за пьянку – так ведь он не пьет и не прогуливает.

– Тут я тебе вряд ли помогу. Мое дело – слово Божье, а ты руководитель, писанные законы ты лучше знаешь. Разве что вот это… Подожди меня здесь.

Священник открыл низенькую дверцу в боковой стене и скрылся за ней. Через несколько минут он вернулся, держа в руках белую пластиковую бутылочку, из тех, в которые разливают недорогой шампунь.

– Вот. Здесь святая вода. Если в крышке проколоть маленькую дырочку, можно из нее брызгать, как дети летом играют. И если обрызгать этой водой нечистого духа, он тотчас примет свой настоящий облик и провалится в преисподнюю, откуда к нам явился. Вот все, чем я могу тебе помочь, остальное – как сам сумеешь. Только смотри, сразу крышку не прокалывай и без надобности не открывай, чтобы святость раньше времени не улетучилась.

Главный конструктор взял бутылочку, машинально сунул ее в карман и вышел из церкви, не зная, верить ли священнику или смеяться над ним. Он бродил по городу, шел, куда глаза глядят, не замечая мест, по которым проходил, и в пятом часу вечера очутился на мостике через небольшую речку в той части города, которую знал очень приблизительно. Он стоял на мосту и смотрел на воду, пока не услышал незнакомый голос:

– Не советую вам, господин конструктор, здесь топиться. Вода уже холодная, да и мелко в эту пору. Не утонете, только шею сломаете. Помирать будете в больнице, долго и неинтересно.

Главный конструктор обернулся на голос и увидел молодого человека, одетого небогато, но с претензией на оригинальность. Несколько удивленно он ответил:

– Но я вовсе не собирался топиться. И вообще, кто вы такой, милостивый государь, и откуда меня знаете?

– Вас, господин конструктор, в империи знают все, и за ее пределами каждый второй. На каких-нибудь людоедских островах всякий вождь норовит свое племя вашим оружием вооружить. Только они предпочитают старую систему.

– Это почему же? – удивился и даже чуть-чуть обиделся главный конструктор.

– Говорят, новая пуля слишком много мяса по сторонам разбрасывает. Так что вас многие знают, о ком вы ни сном, ни духом. Вот и мое имя вам ничего не скажет. Я, видите ли, художник. Не из знаменитых, в галереях моих картин не найдете. Работаю все больше по части рекламы, на этой улице, например, половина вывесок мои. А насчет того, чтоб топиться – так тут многие топятся. Стоит такой, бывало, а потом возьмет и прыгнет. Как я вас увидел, сразу подумал, что вы, наверное, за работой и прочим недосугом только сейчас узнали, что император в горах учинил.

– Как, и вы уже знаете?

– Уже, скажете тоже! Да вся столица последние два месяца только об этом и говорит! Вы-то, наверное, только сегодня услышали?

– Вчера.

– Все равно. Похоже, нам с вами по пути. Я на днях получил с министерства народного образования плату за одно паскудство – этой весной рисовал портрет императора для сельской школы. Никогда бы за него не взялся, да нужда совсем заела. А они, собаки, с оплатой тянули, только сейчас заплатили – я уж и так выкрутился. И теперь мне надо эти деньги как можно скорее пропить и забыть этот позорный эпизод в моей биографии. Я полагаю, что вам это средство тоже поможет.

– А что, здесь и заведение есть?

– Заведение рядом за углом, но туда ходить не надо, потому что у него слава дурная и публика там подозрительная. У меня есть предложение получше. Я тут недалеко снимаю чердачок под мастерскую, туда и пойдем. Закуска у меня там есть, а выпивку мы вон в той лавке купим. Видите синюю вывеску? Моя работа.

– Тогда пошли, что ли, – сказал главный конструктор, и они пошли…

…К середине второй бутылки они уже звали друг друга по именам и на «ты».

«Чердачок» Алексея (так звали художника) оказался довольно большой мансардой, заставленной рекламными щитами и вывесками в разной степени готовности. Мебели было немного: стол посередине, рядом с ним стул и колченогий табурет, в углу старинный буфет, в котором хранилось все вперемешку, да из-за стопки незаконченных вывесок торчал угол раскладушки. Главному конструктору, как гостю, был предложен стул. Облокотившись на стол, подпирая голову руками, он сидел, глядя сверху в свой пустой стакан.

Алексей держал свой стакан, наполовину полный, в руке. Он громко говорил, размахивая руками, качался на табурете, и табурет под ним качался, и водке приходилось делать титанические усилия, чтобы удержаться в стакане.

– Кофеварки, мясорубки! – кричал Алексей. – Далась тебе эта кухонная техника! Во-первых, ты рассуждаешь как человек, а ты взгляни с позиций свиньи!

– При чем здесь свинья?

– А вот при чем: твой автомат ей что есть, что его нет, он не на нее создан. А мясорубка любую свинью ожидает. Если бы у свиней были представления о загробной жизни, они бы ад изображали в виде колбасного цеха.

– То свиньи, а то люди…

– Люди! Людям оружие подавай, а твои кофеварки кому нужны? Когда бы ты со своей кухонной техникой имел такую славу и такое жалование?

– Леха, ты не прав! Кофеварка тоже оружие… То есть я не это… – Миша замолчал, пытаясь поймать ускользающую мысль. Алексей, пользуясь паузой, выпил свой стакан и потянулся вилкой к середине стола, где стояла миска с малосольными огурцами.

– Знаю, знаю, – сказал он, хрустя огурцом. – Ты хочешь сказать, что хороший дипломат за чашечкой хорошего кофе спокойно и без кровопролития решит вопрос, из-за которого при другом раскладе придется посылать генерала с армейским корпусом?

– А что, не решит?

– Решить-то он решит, а как его император отметит? Ну, «спасибо» скажет. Ну, послом в Голландию пошлет, если не забудет и если там место посла освободится. А будет нужен посол не в Голландии, а в Гондурасии – туда пошлет, и станет твоему любителю кофе Гондурасия второй родиной. Кофе, кстати, там неплохо растет. Ну, премию какую-нибудь смешную выпишет… Да нет, не выпишет. Миша, ты лучше императора знаешь. Выпишет или нет?