Внизу простиралась живописная равнина, покрытая темной зеленью лесов. Словно драгоценные камни сверкали озера. Далеко на юге различались аккуратные квадратики полей и причудливые очертания городских башен.

Бенедикт посмотрел на север, по другую сторону горного хребта, и поразился – там простиралась голая, каменистая равнина, на которой тут и там темнели купы чахлых, кривых деревьев. Казалось, до горизонта рукой подать, наверное, из-за серого тумана, укрывшего землю клочковатым одеялом.

Тропка вывела путников на вершину, далее спускалась вниз, виляя меж валунов, к поселку домов из пятидесяти, покосившихся и ветхих.

Ангел стоял неподвижно, дивясь контрастности этого мира, его захватывающей дух суровой красоте. Где увидишь картину восхитительнее, чем эта, открывшаяся с вершины горы,– думал он, и в этот миг из гнезда, находящегося ниже, на утесе, взлетел орел. Бенедикт от восторга перестал дышать. Мощь и красота птицы заворожили. Он проводил орла восхищенным взглядом и, забыв обо всем, рванулся за ним, к облакам.

Хорошо, Гуча вовремя заметил, что ангел немножко не в себе, и насторожился, иначе косточек небожителя не собрал бы даже его любящий дядюшка. Черт еле успел ухватить его за край камзола.

– Слушай внимательно, птичка!– отчеканил он, прижимая юношу к земле.– Раньше ты был ангелом и летал! После – ты снова будешь ангелом, и будешь летать! Но сейчас, запомни, сейчас ты – человек, а люди не летают! Вбей это себе в свою дырявую башку!!!

– Совсем не летают?

– Совсем!

– Жаль…

Гуча поднял посох и торбу, хмуро взглянул на ангела и начал спуск. Бенедикт поспешил за ним, подстраиваясь под быстрый шаг черта. Камешки под ногами осыпались, он скользил, высекая искры ненужными шпорами, и старался не отстать.

Светало, когда путники вошли в городок. До чего же убогое место! Дома через один грозили завалиться, улицы замусоренные. Даже ветер с моря, залетая сюда, терял свою свежесть и мчался дальше уже насыщенный зловонием гнили и нечистот.

Никто здесь не поднялся ото сна с первыми лучами солнца, не стучали молотками кузнецы, не скрипели рыбачьи лодки. Городок, казалось, вымер. Все спали.

Но вот скрипнула калитка, и в переулок вышла старая женщина. В руках у нее была прикрытая чистой салфеткой большая корзина, судя по запаху, со съестным. Старушка озиралась по сторонам, словно боялась, что ее заметят.

Ангел, обрадовавшись, рванулся было к ней, но бдительный черт успел схватить его одной рукой за шиворот, а другой зажать рот.

– Тихо,– шепнул он, затаскивая спутника в переулок.

Женщина шла к центру поселка, где на столбе посередине замусоренной мостовой вниз головой висел парень. Руки его были связаны за спиной, ноги прикручены к перекладине толстой веревкой. Лицо от натуги было багрово-красным, так что россыпь веснушек на носу сделалась почти неразличимой. Ростом детина как раз со столб, рыжие волосы подметали землю, и поэтому издалека казалось, что повешенный стоит на голове.

– Еще один пижон,– проворчал Гуча, в первую очередь обративший внимание на ярко-красные штаны страдальца и рубаху пронзительного василькового цвета. Он как-то забыл, что сам одет отнюдь не скромно. Алый плащ трудно назвать незаметным.

Женщина затравленно оглянулась, но, не увидев ничего подозрительного, заспешила к столбу.

Повешенный открыл глаза.

– Что вы право, маманя, так рано пришли? – недовольно проговорил он вполголоса.– Спать не даете. Отец поколотит, подумает, что к молодому парню на свидания бегаете.

– Молчи, висельник, – свистящим шепотом сказала женщина.

Она поставила корзину и, расстелив прямо на земле салфетку, принялась выкладывать на нее продукты: увесистый кусок вареного мяса, несколько картофелин, горку пирогов, пучок зелени, краюху хлеба и в последнюю очередь маленькую желтую репку.

– Маманя,– заныл парень,– вы опять! Я же чеснока просил. Вампиры прям извели совсем, все с разговорами лезут, спать не дают по ночам! А вы – репку…

– Молчи, репа полезней.

– Маманя, мне не семь лет, а семнадцать.

– Витамины в любом возрасте нужны, а по твоим поступкам и не скажешь, что тебе семнадцать. Это ж надо – у святого человека кольцо украсть! – Мать сокрушенно покачала головой.

– Да на фиг святому перстень?

– А на фиг тебе висеть здесь?! – вспылила старушка.– Ну что ж ты меня в грех вводишь? Да за что мне беда такая на старости-то лет, да за что мне такое наказание…

– Мамань, жрать давай,– напомнил непутевый сын.

Старушка засуетилась, вставила в кувшин соломинку, другой конец которой сунула в рот сыну. Парень судорожно хлебнул и сморщился – белая струйка потекла вниз, по щеке к глазу, намочила буйные кудри и улеглась лужицей вокруг головы привереды.

– Маманя, опять молоко!

– Пей, маленький. Спасибо доброму человеку, хорошее дело сделал. Так, глядишь, и совсем озорничать перестанешь, остепенишься, работать начнешь.

Сын со страдальческой миной сосал молоко, представляя, как он разберется с отшельником, из-за которого стал посмешищем всего поселка.

После молока настала очередь репы.

– Не буду,– уперся парень.– Пронесет же!

– Мяса не дам.– Угроза подействовала – парень послушно открыл рот, позволив положить в него репу. Потом настала очередь мяса, потом – пирогов и пучков зелени.

Ошеломленный, Бенедикт повернулся к Гуче:

– Послушай, а разве это возможно – есть, вися вниз головой?

– Он же заколдованный, поэтому умереть ему никак нельзя. Надо, чтобы помучился подольше, а кушать в любом положении хочется,– ответил черт, тоже, впрочем, пораженный прожорливостью висельника.

Старушка тем временем скормила последнюю крошку и аккуратно вытерла сыну рот.

– Не нарадуюсь я на тебя, Самсонушка, не пьешь, не дерешься, воровать перестал. Вот только девки жалуются, смущаешь ты их.

– Нечего шастать мимо – сами так и норовят юбки повыше поднять, а мне здесь развлекаться больше нечем.

– Все равно нехорошо, скромнее надо быть!

– Мамань,– хитро блеснул глазами сын,– а как же вы с такими принципами-то семнадцать детей народили?

Старуха в сердцах стукнула насмешника кулаком и, вдруг заспешив, сказала:

– И то верно, домой пора, как бы отец чего не подумал. Ты здесь не балуй, вечером ужин принесу.

– А обед? – напомнил прожорливый сын.

– Обедом тебя накормят. Анна с утра будет тесто ставить на пироги.– Женщина неловко нагнулась, поцеловала висящего на столбе парня и пошла прочь.

– Вперед! – скомандовал Гуча.

– А ты уверен, что это он?

– Я уверен, что у тебя воображение больное – такое пожелать своему начальнику, пусть даже он старый козел. А парень теперь страдает из-за тебя на столбе,– проворчал черт и поморщился – рыжий покачивался на столбе, сухое дерево противно скрипело, действуя на нервы.

Повешенный открыл глаз пронзительного зеленого цвета и вопросительно посмотрел на приближающихся незнакомцев. Бенедикт вежливо присел рядом, а его спутник пнул столб.

– Зачем же ты перстень у старичка свистнул? – поинтересовался Гуча, не пропустивший из беседы ни слова.

– Да изумруд в нем под цвет глаз был,– ответил повешенный, открывая второй, почему-то карий глаз.

Ангел ойкнул, а Самсон рассмеялся, явно наслаждаясь произведенным эффектом.

– Тихо,– шикнул Гуча,– поговорить надо. Сейчас снимем тебя и куда-нибудь в сторонку отойдем.

– Размечтались,– вздохнул повешенный.– Кто только ни пытался – не получается. Старик-то волшебник на веревку заклятие наложил, так что, господа хорошие, говорить будем здесь.

Черт снял с пояса волшебный нож и, сосредоточившись, представил, как тот режет веревку. Один взмах – и Рыжий рухнул на землю.

– У-у-у…– взвыл парень.– Предупреждать надо, поразвелось колдунов!

– Пошли отсюда,– перебил его суровый брюнет,– народ уже зашевелился.

Нежданные спасители помогли Самсону подняться и, поддерживая его с двух сторон, поспешили прочь из поселка. В укромном местечке, недалеко от тропы, штрафники опустили наследника на землю, стараясь отдышаться. Рыжий, конечно, мог бы идти сам, но если людям хочется нести его, то зачем напрягаться? У него от долгого висения на столбе ноги, конечно, затекли, но не так сильно. Самсон стонал и вздыхал скорее из озорства, чем от боли.