– Башню-то специально заколдовал? – поинтересовался Гуча.

– Я что, на идиота похож, чтобы на старости лет без жилья добровольно остаться? Заклинание перепутал. Просили тучи отогнать, дождь посевы залил. Я поколдовал – тучи ушли, а вот с чего башня загуляла – не пойму? Слова, что ли, перепутал? Так за тучами и бегает. Я в тот день дегустацию проводил. Не помню толком, что делал. Проснулся утром – лежу в чистом поле, ветры меня обдувают, а башня вдали эдакой свечкой торчит. Я за ней месяц бегал, потом плюнул.

– А назад приманить не пробовал?

– Да на кой она мне теперь? – искренне удивился Аминат.– Пусть себе гуляет. Найдется сильный человек, приберет ее к рукам, а мне и здесь хорошо. Я счастлив, вот ты-то понимаешь меня?

– Понимаю,– подтвердил черт и, выбрав бутылочку поменьше, сам наполнил чаши.

– Вижу, ты мне друг,– одобрительно проговорил волшебник.– Мою любимую выбрал. И во-още, каждый на своем месте хорош! Я здесь на своем месте, там, в башне, чужое занимал. Ну, по маленькой.

Они выпили. Гуча в очередной раз закашлялся.

– Да ты огурчиком, огурчиком ее.– Аминат пододвинул гостю тарелку с солониной.

– С-спасибо,– просипел Гуча, решив, что на этот раз крепость градусов пятьдесят, Не меньше.

Пьяненький волшебник пустился в пространные рассуждения о пользе травяных настоек, об исцеляющем действии на организм хорошей водки и, как это ни странно, о вреде пьянства.

– Пить без меры, оно завсегда вредно,– назидательно вещал он.

– Ага, Минздрав предупреждает,– сказал Гуча, забыв, где он находится.

– Это еще кто такой? – удивился Аминат.

– Да так, знакомый один, в другом мире живет, тоже здоровый образ жизни пропагандирует.

– А, понятно, умный человек, значит,– кивнул отшельник и принялся расписывать дальше прелести своего хобби и важность не написанного пока трактата о водках, и винах, и зелье хмельном.

Черт слушал вполуха и, частенько невпопад, делал изумленное лицо, прислушиваясь к доносившемуся откуда-то вою собак.

– Ишь как выводят, прямо не воют, а поют,– заметил он.

– Где? – Аминат прислушался.– А, эти, пущай воют, работа теперь у них такая – выть.

– У кого? – не понял Гуча.

– Да у собак. Псы, они и есть псы. Пакостники поганые.

– Ты что, животных не любишь?

– Люблю. Настоящих,– ответил волшебник.– Вот только как увижу такого, что обличьем человек, а внутри как есть зверь, так во мне прямо все переворачивается. Руки так и чешутся ему натуральный облик вернуть.

– И как, получается? – поинтересовался черт.

– Ага. Нынче вон двоим вернул. Один пес поганый, а другой – осел. Это ж надо такое придумать! – Волшебник возмущенно всплеснул руками.– Пришел жечь – жги, а он говорит: «Извините, уважаемый волшебник, разрешите, мы вынуждены немного вас поджечь». Уж на что я, да и то такой глупости никогда не сделаю. И как он только до таких лет дожил, таким-то дураком?

– А дуракам везет,– сказал черт, размышляя, почему это описание ему что-то очень сильно напоминает.

– Где же везет, коли он того Рыжего встретил? Я еще в Забытых землях как в его разноцветные глаза посмотрел, так сразу и смекнул, что без колдовства тут не обошлось.

– Самсон,– сказал черт.

– Он самый,– вздохнул Аминат.– Как я потом узнал, он весь городишко обворовал. Всех до единого! Представляешь?! Его и били, и запирали, так ведь нет, все равно ворует. Много в Последнем Приюте отребья, но Рыжий этот всех переплюнул. Да что там жители, он всю нечисть в округе достал, даже дракона – у того, на его беду, чешуя золотой оказалась.

– Н-да, фрукт,– пробормотал Гуча, только сейчас осознав всю сложность стоящей перед ним задачи.– Представляешь – это наследник Талонского престола, будущий правитель трети этого мира.

– Самсон?! – опешил Аминат.

– Самсон.– Черт тяжело вздохнул и рассказал свою историю.

Волшебник внимательно выслушал, прицокивая языком, охая и хлопая ладонями по коленкам. Когда Гуча закончил рассказ, Аминат молча снял с полки запыленную бутыль, так же молча разлил по кубкам, выпил не чокаясь и молвил:

– Спаси небо Талону! Бедный мальчик… но воровать все одно грешно. Второго я зря, конечно, наказал, парень правильный, но осел.

– Знаю я. А назад их можно превратить?

– Можно, но пусть до утра в звериной шкуре посидят, урок им будет, да и нам веселее. Ну, еще по одной?

– Валяй,– махнул рукой черт, решив, что может позволить себе отдых и до утра не думать о непутевых подопечных, но тут он вспомнил об узелке, который ангел вынес из башни.

– А бес его знает,– сказал отшельник в ответ на его вопрос – Там инструкция должна быть, книжица такая небольшая, красненькая. Я так и не удосужился ее прочесть. Ты пошукай хорошенько, все в узле было. Вещички-то не мои, они мне в наследство вместе с башней достались. Я когда во владение вступил, то с большим жаром приступил к учебе, но мне повезло – первой попала мне в руки книга о том, как такой вот аппарат построить, и сердце мое навсегда привязалось к нему. Да что сердце, я душу в него вложил! А по поводу своих бездельников не беспокойся, утром пошепчу, опять людьми-человеками станут. Слушай, что-то у нас чаши-то опустели,– вдруг спохватился отшельник.

Он придвинул поближе серебряные чарки, плеснул своей фирменной и, подняв, с чувством сказал:

– Хорошо воют, собаки! Ну, за животных!

– За них,– поддержал черт, опрокидывая свою порцию.

Язык заплетался от выпитого, в голове шумело, лицо собеседника плавало в тумане, но Гуча, блаженно улыбаясь, слушал бесконечный монолог волшебника о его хобби. Правда, смысл до него уже не доходил. Вскоре два пьяных голоса присоединились к вою собак за окном, затянув заунывную песню.

Полночь. Лик луны, мудрый, чуждый земной суете, хмуро смотрел на глупую землю. Белые лучи высвечивали что-то странное и страшное в такой знакомой днем местности, покрывая мертвенной белизной едва заметные вдали скалы, делая серебряной лентой реку и призрачными – деревья. Старая мудрая луна видела всех насквозь – и человека, и зверя, проникала в суть вещей и поступков, и от этого хмурилась еще больше, темнела ликом, роняя холодную росу. Слезы луны очищали и заставляли замереть все живое, стирали печать усталости с лиц спящих, навевали сны. Одним – щемящие душу, печальные, другим – разгульно-радостные, третьим – кошмарные. Тем же, кто не спал, эти слезы виделись светляками, показывали путь, манили в неведомые глубины темного, как душа человека, леса.

Две безымянные башни торчали на горизонте, словно клыки опасного зверя. Они сливались с горами, и все это вместе походило на хищную, усеянную острыми зубами челюсть, вызывая в случайном путнике желание забиться куда-нибудь, спрятаться.

Рыжая собака и снежно-белый волк сидя на берегу реки, выли на луну, и каждый изливал в этом вое свою неприкаянную человеческую душу, которая в людской жизни не выставляется на всеобщее обозрение. Там все подчинено правилам и условностям, и вот одна из них – мужчине не пристало плакать. Но наши бедолаги не были теперь людьми, а потому выли, выплескивая копившиеся годами обиды, боль несправедливости и неприятия, горечь непохожести, чуждости своей среде.

Луна, слушая жалобы страдальцев, старалась утешить их и наставить на путь истинный, советовала заглянуть себе в душу, разобраться в ней. Понять, наконец, неотвратимость наказания. Она говорила о причинах и следствиях, о добре и зле, о том, что мир хорош и полон радости, что им плохо по их же собственной вине, но поджигатели не слушали ее – они упивались собственным горем.

И тогда луна рассердилась. Закрылась облаком, спрятала от недостойных чистый лик, наслала на них тьму, мрак без проблеска света. Нечисть только того и ждала, ожила, повылезала невесть откуда. С диким воплем пронеслась во тьме ведьма. Зашуршали в лесу чудовища. Белесыми силуэтами промелькнули вдали привидения.

Несчастные оборотни отступили к реке. Что-то огромное, черное поднялось в промежутке между башнями и, гулко сотрясая землю, пошло на них. Пес пятился до тех пор, пока его задние лапы не оказались в воде, тогда он присел, опустив хвост в реку. Волк же, охваченный ужасом пополам с восторгом, точно завороженный замер на месте, не отрывая глаз от невероятной, немыслимой картины. Страшное видение, приближаясь, постепенно обрело узнаваемые контуры великана.