Конечно, я знал, что несколько человек, несмотря ни на что, будут посланы на помощь. Но я также знал, что если меня затянет под снег, даже батальон спасателей не успеет найти и вытащить меня живым.

Отбросив бесполезный ледоруб, я попытался освободиться и от рюкзака. Подвижный зыбучий снег затягивал меня все глубже. Скорость увеличивалась. Мне с трудом удалось расстегнуть один ремень и нижний узкий ремешок, притягивавший рюкзак к пояснице. Я столкнул рюкзак со второго плеча и, почувствовав, что погружаюсь с головой, успел только прижать ладони к лицу, чтобы снег не забил рот. Сколько времени и с какой скоростью я падал вниз, не знаю. Иногда становилось легче, и я мог вдохнуть воздуха, иногда, по наваливающейся на меня тяжести и темноте, я понимал, что проваливаюсь в объятия белой смерти.

Потом движение замедлилось и скоро совсем остановилось. Я полностью потерял ориентацию и не знал, где верх, а где низ. Пошевелиться было невозможно. Единственное, что я смог сделать, это раздвинуть ладонями снег возле рта и получить возможность дышать этим мизерным объемом воздуха. Я приготовился к смерти и уже видел кадры своей короткой жизни, прокручивающиеся в угасающем сознании.

И тут я почувствовал, что что-то дергает меня за ногу. Неужели подоспел кто-то из наших или это предсмертная галлюцинация? Но это оказалось ни тем ни другим. Когда я барахтался, расстегнутая лямка рюкзака зацепилась за мою ногу, при этом рюкзак, словно поплавок, оказался на поверхности, а я — под снегом головой вниз. Фактически рюкзак спас мне жизнь.

Меня вытащили. Я кашлял и таращил глаза. Снег уже проник в бронхи, и я хрипел, пытаясь выдохнуть из себя воду. Несколько человек волоком оттащили меня в сторону на твердый наст и стали отряхивать. Я увидел незнакомые лица. Это были не наши, не люди из отряда Гроота. Через минуту я понял, что это были русские.

Одного я узнал. Азиат с широким лицом и приплюснутым носом. Я обратил на него внимание вчера в «Приюте одиннадцати» и догадался, что остальные тоже оттуда. Только их было не тринадцать, а восемь. Один из них держал в руках пистолет. Взглянув на свою расстегнутую кобуру, я понял — это мой «парабеллум».

Солдаты поставили меня на ноги, окончательно отряхнули от снега и ощупали со всех сторон. Я лишился ножа, документов и некоторых мелких вещей. Попутно они убедились, что я не травмирован и могу самостоятельно двигаться. Последнее обстоятельство, как мне показалось, было для них наиболее радостным, словно они переживали за меня, как за своего лучшего товарища.

Тот, что держал в руках мой пистолет, показал рукой наверх и что-то сказал. Вероятно, он был старшим и приказал поскорее убираться отсюда, пока за мной не пришли спасатели. Мы двинулись в путь.

Не буду рассказывать все перипетии этого путешествия. Я скоро понял, что русские не знали толком, куда идти. Они часто останавливались и спорили, показывая руками в противоположные стороны. Я чувствовал, что моему внезапному появлению они очень рады, и позже понял почему. Представь себе, что к своим приходит группа безоружных солдат, оставивших рубеж без боя и ранений. Они милостиво отпущены противником как раз за то, что не оказали сопротивления. Добавь к этому то, что многие перевалы и населенные пункты в этих горах защищали полки НКВД. Это что-то вроде наших эсэсовцев. Именно они ставили позади своих войск пулеметы и расстреливали тех, кто отступал без приказа. Не думаю, что гарнизон «Приюта» ждала радушная встреча. И тут к ним попадаю я, фельдфебель Вальтер Бюрен. Это подарок судьбы. Теперь у них в руках взятый с боем «язык», с помощью которого можно реабилитироваться перед своими. Отличный козырь! И этот козырь они берегли пуще любого из своих товарищей.

На следующий день к вечеру мы пришли в какое-то селение, занятое большевиками Меня сразу же отвели на допрос в один из домов. На столе, за которым расположился офицер, лежал мой выпотрошенный рюкзак, документы и поясной ремень. Офицер очень плохо говорил по-немецки и еще хуже понимал то, что отвечал ему я. Не знаю, чем бы все это кончилось, только вдруг выяснилось, что он хорошо владеет английским, примерно на том же уровне, что и я. Мы сразу стали понимать друг друга, и оба вздохнули с облегчением. Офицер оказался капитаном НКВД.

Я откровенно отвечал на вопросы, касающиеся номера моей части и имен командиров. Никакого существенного значения все это иметь не могло. Что касается планов командования, то фельдфебелю их знать не полагалось. Я сказал только, что мы получили задание подняться на Эльбрус и установить флаг. Не забыл рассказать и о том, что мы отпустили их солдат, взятых в плен в «Приюте одиннадцати».

«Наши красноармейцы рассказали, что вырвались из плена сами, убив двоих ваших», — поведал мне капитан.

«Это неправда. Там были еще два метеоролога, муж и жена, разыщите их и спросите. Они не военные и вряд ли станут врать»

«Я склонен вам поверить, господин Бюрен. Как, вы говорите, называется ваша дивизия? „Эдельвейс“?»

«Неофициально, да».

«Эсэсовцы?»

«Вовсе нет!» — Я взял себя за воротник, показывая ему армейские петлицы.

«Все вы, попадая в плен, сразу становитесь обычными солдатами А про эсэсовскую нашивку на своем рукаве забыли?»

Он показал на мою правую руку.

«Но, господин капитан, это эмблема горных войск вермахта! — стал убеждать его я. — У эсэсовцев она тоже есть, но отличается от армейской. Их эдельвейс вышит на черном куске ткани и окружен не волнистой веревкой, а ровным серебристым овалом».

Я чувствовал, что он не верит. Они там с чего-то взяли, что «эдельвейсы» — из войск СС. К нашим друзьям из этой организации во всем мире относились неважно, а уж в России, где на месте расстреливали даже военных полицейских и снайперов, пленный эсэсовец быстро становился мертвым. Нужно было во что бы то ни стало переубедить капитана, чтобы не отвечать за чужие грехи.

«Посмотрите, в конце концов, мою солдатскую книжку, капитан, если вы не верите нашивкам. У солдат СС орел на левом рукаве, а у меня — над правым карманом. К чему бы мне весь этот маскарад?..»

Я еще что-то говорил. Он же тем временем стал снова рассматривать мой зольдбух, пытаясь разобраться в многочисленных записях и печатях.

«Вы были ранены? Когда и где?»

«Два года назад в Югославии. Осколок мины сорвал с моего левого плеча погон вместе с куском мяса и перебил ключицу».

«Покажите».

Я снял куртку, свитер и рубаху, оголив плечо. Шрам был на месте.

«У вас неверное представление о наших горных войсках, — продолжал я убеждать капитана. — Нас годами готовили в австрийских горных лагерях еще до войны. Нашими инструкторами были настоящие спортсмены и даже чемпионы Германии. А в СС горные дивизии появились уже во время войны. Они не чета нам, и, насколько я знаю, их не послали на Кавказ».

Капитан отложил мои документы и сменил тему разговора.

«Вы альпинист?»

«Военный альпинист. До войны я занимался горными лыжами и туризмом».

Капитан сказал, что у него есть знакомый москвич, участник Берлинской олимпиады. Мы поговорили на эту и некоторые другие отвлеченные темы.

«Какие перевалы вы намерены захватить в ближайшие дни?» — совершенно неожиданно спросил он.

«Не знаю. Думаю, что все те, которые представляют ценность в стратегическом плане».

Он вызвал охрану, и меня отвели в какой-то сарай. Там я провел ночь.

На следующий день мне велели забраться в кузов небольшого допотопного грузовичка, где уже сидело пятеро незнакомых солдат, у одного из которых был мой изрядно похудевший рюкзак. Мы поехали по узкой горной дороге, петляя вдоль извилистого ущелья. Солнце находилось то справа, то слева от нас, то надолго пропадало за горами, так что разобрать, в какую сторону мы двигались, было почти невозможно. Несколько раз был слышен гром отдаленной канонады. Над нами пролетали самолеты. Дорога постепенно расширялась. Иногда мы обгоняли группы людей с тележками и повозками, наполненными всяким скарбом. Они везли с собой детей и вели на привязи коз и овец. Один раз вся дорога оказалась забитой овцами, которых гнали конные пастухи. Люди уходили от войны, которую принесли сюда мы, прокладывая себе путь к бакинской и грозненской нефти.