— А ты веришь в Спасение? — спросила Софи Эрну.

— Откровенно говоря, у меня с верой проблемы, — смущенно отвечала та.

— Ну например? Назови одну из главных. Что не даёт тебе покоя, с чем ты не согласна?

Эрна задумалась.

— Понимаешь, я никак не могу смириться с тем, что мои родители, которых я считаю самыми добрыми и порядочными людьми на свете, не заслужат Спасения только потому, что не верят в Бога. Ведь если он существует и действительно справедлив и любит людей, то почему непременным условием их Спасения он выставляет веру? Почему неверие перечеркивает самую достойную жизнь?

— Понятно, — покачала головой Софи. — Ты ставишь один из самых сложных, на мой взгляд, вопросов. Монтень в своих «Опытах» приводил на этот счет пример с Демокритом: в ответ на увещевания какого-то жреца принять его веру в обмен на вечное блаженство после смерти он спросил: «Ты хочешь сказать, что такие великие люди, как Агесилай и… кто-то еще, я не помню, будут несчастны, а такой ничтожный тупица, как ты, получит небесное блаженство только на том основании, что ты жрец, а они нет?» Как видишь, подобный вопрос стоит перед людьми уже третью тысячу лет. И перед какими людьми! — Она взяла Эрну под руку. — Я ведь тоже только еще стремлюсь к вере. Ее нужно постигать годами, как постигают саму жизнь. Только тупица, впервые посетивший церковь или побеседовавший со священником, может заявить: «Вот теперь я верю».

Они довольно долго шли, погруженные в свои мысли Софи снова первой нарушила молчание:

— Когда наши вожди в своих речах обращаются к Богу, то либо делают это для красного словца, либо имеют в виду своего, выдуманного ими немецкого бога, с которым можно особенно не церемониться. Да и некоторые священники подыгрывают им. Только что я вспоминала о Фаульхабере, но уже через несколько месяцев после него пастор Грюнер напишет, что именно благодаря Гитлеру мы обрели путь к Христу и что национал-социализм — это практическая реализация христианства. Вот так.

Порыв ветра бросил на них сорванные с дубов и кленов отжившие свой короткий век листья. Глядя на них, Софи задумчиво произнесла:

— Ты не представляешь себе, как я была горда, когда моему брату на партийном съезде в Нюрнберге в тридцать пятом доверили нести флаг их отряда гитлеровской молодежи. Как трепетно тогда мы относились к нашим флагам! Мальчишки сами изобретали и шили их, ползая на коленках по полу. А потом все флаги заменили на единый стандарт с черным хакенкройцером, и стало скучно. Но мы еще некоторое время находились в плену иллюзий и очень злились на отца, когда он называл фюрера гамельнским крысоловом.

— А теперь? — спросила Эрна.

— А теперь… — Софи пошевелила носком ботинка ворох опавшей листвы у бордюра. — Вот они, наши иллюзии

Эрна хотела спросить ее о таинственных письмах, но что-то удержало ее.

— Па-а-ап!

— Чего?

— А как, если человеку прошлого надо что-нибудь сказать, вы это делаете? С помощью голограмм?

— Очень редко. Чаще во время гипнотического сеанса, похожего на обыкновенный сон.

— А как делается такой сон?

— Понимаешь, Кай, этим занимаются специалисты.

— Ну и что, что специалисты? Ты ведь тоже знаешь. Расскажи.

Инженер Карел и его сын пили чай на веранде летнего домика. Кай перешел уже в четвертый класс, но оставался таким же любознательным, как и прежде.

— Ну, программируется сценарий, моделируются декорации, подбираются исполнители на главные роли. В общем, все как в кино.

— Кино уже давно делают на компьютерах почти без всяких артистов.

— И здесь то же самое. Все роли исполняют специально запрограммированные виртуальные фантомы, хотя в принципе допускается и присутствие живых людей.

— А как делаются фантомы?

— Как, как… Если сон исторический, для главных действующих лиц создаются персонажи, похожие внешне на своих прототипов. Они программируются в соответствии с характером прототипов, уровнем их знаний, поведенческими особенностями, здоровьем и так далее. Затем они играют роль согласно разработанному сценарию, но в отличие от кино обладают достаточными степенями свободы.

— Как в компьютерных играх?

— Да. — Карел, что-то вспомнив, заулыбался. — Недавно и меня привлекли для одного такого персонажа, правда, не полностью.

— Как это — не полностью?

— Взяли мою физиономию, состарили лет на двадцать, заменили глаза на более жестокие, поменяли прическу, одели подобающим образом. Надо попросить сделать распечатку.

— Папа, что же от тебя осталось?

— Ну, вот хотя бы эта родинка, — Карел показал на шею, слева под подбородком.

— А кого ты там изображал? То есть я хотел спросить, для кого потребовалась твоя внешность?

— Для одного типа из древнего мира.

— Для кого?

— Ты все равно не знаешь. Для одного древнего римлянина.

— Для Юлия Цезаря?

— А что, кроме Юлия Цезаря, других римлян не было? — подтрунил над сыном инженер.

— Ну для кого же тогда?

— Для Суллы. Пей давай чай, пока не остыл.

Сын задумался. Карел тем временем, прихлебывая из своей кружки, стал просматривать на электронной панели подставки под горячее расписание телепередач.

— Для Луция Корнелия Суллы? — уточнил мальчуган. — Которого еще называли Счастливым?

Инженер поперхнулся чаем и уставился на сына.

— Ты откуда знаешь про Суллу?

— Пап, я же состою в школьном обществе «Древних цивилизаций». Ты что, забыл?

— Ах да. Точно, — успокоился инженер по перемещениям. — Ну и что ты еще про него знаешь? Крутой, говорят, был диктатор.

— Недавно нашли его мемуары. Скажи, а если в таком сне примет участие живой человек, что он увидит?

— То же, что и спящий, плюс самого спящего как бы со стороны, с которым он может общаться. Образ спящего, кстати, тоже программируется. Его, как правило, наряжают в соответствии со сценарием и часто внушают определенную роль, чтобы вписать в сюжет. Как они это делают — ума не приложу. Учись хорошо и, когда вырастешь, сам станешь оператором таких сеансов, как наш Мортимер.

Профессор Вангер заметил, что в те дни, когда он не прикасается к Книге, он не видит не только очередной римский сон, но и вообще нет никаких сновидений. Это обстоятельство, несколько раз специально проверенное и всякий раз подтверждавшееся, еще больше убедило его в связи снов с Книгой. «Она не просто знает будущее, но обладает еще и магическими свойствами», — думал он. У него и в мыслях не было, что не сама Книга порождает сновидения и дает в них некие указания, а просто-напросто он находится под наблюдением людей, ее потерявших. Приди он к этому выводу, и жизнь профессора превратилась бы в настоящий кошмар. Одно дело подпасть под влияние магического предмета, и совершенно другое — понять, что за тобой денно и нощно следят разумные существа, да еще пытаются командовать.

То, что Книга обладает необычными свойствами, подтверждалось и другими ее качествами. Профессор постепенно заметил, что загнутый им уголок страницы, если его потом отогнуть, через некоторое время полностью разглаживается. При этом не остается ни малейшего следа на бумаге. Однажды он попытался оторвать небольшую часть уголка одной из страниц, но с величайшим удивлением понял, что не может этого сделать. Он схватил всю страницу целиком, смял ее и стал рвать изо всех сил. Ничего не получалось. С одной стороны, на ощупь и внешний вид это была обычная бумага, не пленка или какая-нибудь ткань, с другой же — ее невозможно было даже надорвать. В тот день он оставил свои попытки, а на следующий заметил, что скомканная страница почти расправилась. Еще через день на ней не осталось и следа экзекуции.

После этого эксперимента он стал еще более осторожен с Книгой. Всегда прятал ее в глубине верхней полки, закладывая старыми пыльными томами.

И все же, хоть и не каждый день, профессор снова доставал по вечерам один из томов Шнайдера и, запершись в кабинете, продолжал переводить отдельные отрывки. За это он расплачивался очередным римским сновидением, насыщенность и кошмарность которого напрямую зависела от объема и важности прочитанного им накануне. Тетрадь с переводами он прятал рядом с томиками Шнайдера.