В ответ Вернадский откровенно заявил: «Я философский скептик. Это значит, что я считаю, что ни одна философская система… не может достигнуть той общеобязательности, которую достигает (только в некоторых определенных частях) наука». «Я как философский скептик могу спокойно отбросить без вреда и с пользой для дела в ходе моей научной работы все философские системы, которые сейчас живы».

Последовали какие-нибудь «организационные выводы» в отношении Вернадского? Нет. А ведь тогда начались репрессии не только в связи с коллективизацией и ее противниками. Прокатилась чекистская операция «Весна», когда арестовали тысячи царских офицеров и генералов, прежде сотрудничавших с большевиками, а теперь обвиненных в стремлении свергнуть существующую власть. Набирала силу кампания против «русских националистов» и «пособников буржуазии». Продолжались репрессии все теми же революционными методами. (Почти все, кто их осуществлял, понесли суровое наказание в 1937–1938 годах.)

Некоторые ученые, в частности из окружения В.И. Вернадского, подверглись репрессиям. Судя по всему, его судьба решалась на самом высоком уровне, и Сталин не дал его в обиду, так же как М.А. Булгакова. Конечно, можно обвинить вождя в том, что он создал репрессивную систему. Но в действительности она возникла — по объективным причинам — значительно раньше, чем он обрел едва ли не самодержавную власть. С середины 1930-х годов он стал все более активно бороться против революционных методов в управлении обществом.

Недруги Советского Союза утверждают, будто Сталин допускал свободу мысли, суждений только для себя и не терпел возражений. Это неправда. По свидетельству многих, кто с ним общался в разные годы и подчас в экстремальных ситуациях (во время Отечественной войны или, как в его дискуссии с Михаилом Шолоховым, в период коллективизации), со Сталиным можно было спорить и он умел учитывать мнения, расходящиеся с его собственным.

Иосиф Виссарионович на старости лет с глубоким огорчением убедился, что научная и философская мысль в СССР находятся под тяжким гнетом окаменевших догм марксизма. Он запретил устраивать дискуссию по вопросам физики, на которой настаивали некоторые марксисты, в частности занимавшийся философией физики А.К. Тимирязев.

Часто говорят, что в СССР были запрещены генетика и кибернетика, готовились запреты на квантовую теорию, специальную и общую теорию относительности. Но следует отличать конкретные научные данные от их толкования. Другими словами — теоретическую и техническую науку от философии науки.

Некоторые фанатики, такие как Т.Д. Лысенко, стремились всеми правдами и неправдами утверждать свои взгляды. Но к генетике в те годы марксисты предъявляли претензии главным образом в связи с философскими обобщениями на их основе, а также из-за распространения идей евгеники — выведения гениев, лучших представителей рода человеческого, путем искусственного отбора, подобно породистым животным. После «разгромного» 1948 года многие отечественные генетики продолжали свои исследования.

Техническая кибернетика у нас всячески поощрялась. Иначе не были бы созданы отечественные ЭВМ, не удалось бы запускать космические ракеты, АЭС, создавать современное вооружение.

Другое дело — попытки некоторых зарубежных ученых и философов (например, Н. Винера или К. Поппера) с позиций кибернетики анализировать общественные явления. Они переходили от науки к политической демагогии, восхваляя «открытое» капиталистическое общество и клеймя «закрытое» социалистическое. Винер, между прочим, воспользовавшись новаторскими идеями А.А. Богданова, основателя теоретической кибернетики и теории систем (по его терминологии — тектологии), не ссылался на них. Вот тебе и представитель «открытого общества»!

Был ли Сталин «твердокаменным марксистом» и убежденным материалистом? Вряд ли. Скажем, в 1934 году он критически отзывался о некоторых высказываниях Ф. Энгельса, огульно охаивавшего политику царского правительства. У него часто проскальзывали ссылки на бога (с маленькой буквы, но это вряд ли имеет принципиальное значение). Он сдерживал активность воинствующих безбожников.

Пожалуй, он был склонен к пантеизму и философии монизма. Он писал: «Единая и неделимая природа, выраженная в двух формах — в материальной и идеальной; единая и неделимая общественная жизнь, выраженная в двух различных формах — в материальной и идеальной, — вот как мы должны смотреть на развитие природы и общественной жизни».

Согласно его убеждениям: «Сознание и бытие, идея и материя — это две разные формы одного и того же явления, которое, вообще говоря, называется природой или обществом».

На мой взгляд, работа «Марксизм и вопросы языкознания» показала, что Сталина совершенно не удовлетворяла идеологическая работа, которую проводили партийные органы и многочисленные «начетчики и талмудисты» марксистского учения. Сталин попытался оживить его, вывести из состояния застоя. Опоздал!

Он покусился на обширные угодья, где безбедно паслись, жуя идеологическую жвачку и не утруждая себя излишними заботами, сотни тысяч преподавателей марксизма, партийных деятелей и пропагандистов. Он потребовал творческого подхода к марксизму у тех, кто утратил творческие способности в философии, став интеллектуальными импотентами. Были и талантливые марксисты, но в данном случае имеются в виду «массы идеологических работников», из которых выделились в виде мутного и дурно пахнущего осадка «прорабы перестройки» и «реформаторы».

Предвидел ли Сталин перерождение и вырождение мнимых коммунистов, представителей партийной элиты? Возможно, предвидел. Хотя кто бы мог ожидать такого маразма, такой степени нравственного вырождения, который продемонстрировали бывшие члены КПСС, отрекшиеся к немалой своей выгоде от своих прежних убеждений.

Сталин повидал на своем веку немало предателей и перерожденцев. Он боролся с ними порой жесточайшими методами. Но искоренить их было невозможно. Сорняки, как известно, значительно более живучи и легче приспосабливаются к изменчивым условиям, чем культурные растения. Нечто подобное наблюдается и в общественной жизни, среди людей.

Даже при жизни Иосифа Виссарионовича партийные идеологи — огромная армия, руководимая многими членами ЦК КПСС, действовала так, как было ей привычно и выгодно.

Академик П.Л. Капица, будущий лауреат Нобелевской премии по физике, летом 1952 года писал Сталину:

«Вы исключительно верно указали на два основных все растущих недостатка нашей организации научной работы — это отсутствие научной дискуссии и аракчеевщина… После вашей статьи о языкознании, аракчеевщина у нас не прекращается, но продолжает проявляться в самых различных формах; я лично самую вредную форму аракчеевщины нахожу тогда, когда, чтобы исключить возможность неудач в творческой научной работе, ее пытаются взять иод фельдфебельский контроль… Аракчеевская система организации науки начинает применяться там, где большая научная жизнь уже заглохла, а такая система окончательно губит ее остатки».

В то время, если я не ошибаюсь, у Петра Капицы продолжался конфликт с Лаврентием Берия, который не утвердил его руководителем атомного проекта. Отсюда и слово «фельдфебельский». Как известно, проект был блестяще осуществлен под руководством Игоря Курчатова. Берия как куратор проекта и поставщик американских секретов, добытых нашими разведчиками, был в данном конкретном случае чрезвычайно важной и полезной фигурой.

Кстати, в отличие от П.Л. Капицы, соображения которого Сталин принимал к сведению заочно, И.В. Курчатов вечером 25 января 1946 года встречался с вождем и тогда же занес в записную книжку свои впечатления. Беседа продолжалась примерно час. «Большая любовь т. Сталина к России и В. И. Ленину, о котором он говорил в связи с его большой надеждой на развитие науки в нашей стране», — записал Курчатов.

Благодаря Сталину эти надежды полностью оправдались. У нас за кратчайшие сроки были созданы тысячи научно-исследовательских институтов, лабораторий, КБ. (Одним из крупнейших организаторов советской науки был В.И. Вернадский.)