Итак, в начале 1920-х годов преемником Ленина оказался Сталин. Почему? Разве не рекомендовал Ленин поставить во главе партии кого-нибудь другого? Как получилось, что это ленинское «завещание» не было выполнено?

Для партии большевиков Владимир Ильич был, что называется, харизматическим лидером. Каким же образом удалось Сталину преодолеть его запрет? Почему не избрали Троцкого? Он ссылался на то, что не подходил он по «национальному признаку». Но ведь Джугашвили был ничуть не более генетическим русским, чем он. А в руководстве и активе партии евреев было многовато, и это никого не беспокоило.

Предположим, Марк Алданов отзывался о Сталине несравненно уважительней, чем о Троцком. Однако мнение писателя было высказано уже в период правления Сталина, и вдобавок оно отражало личное мнение одного из эмигрантов, не более того. А в Советской России во время Гражданской войны и сразу после нее гремело имя Троцкого, почти так же часто и громко, как Ленина. О Сталине знали сравнительно немногие, а сторонников у него и вовсе было мало.

И вдруг его выбирают Генеральным секретарем ВКП(б)! Не чудо ли это? Или сыграло роль какое-то поистине магнетическое, как выражались тогда, воздействие его личности? А может быть, сказалась и магия его имени? В критический период, теряя бесспорного лидера, под угрозой разброда и шатаний невольно отдашь предпочтение тому, кто зовется Сталин.

«Стиль — это человек», — сказал знаменитый французский естествоиспытатель XVIII века Бюффон, отличавшийся изящным стилем. Правда, он при этом не претендовал на психологическую премудрость, а просто отметил, что в стиле проявляются личные качества, тогда как идеи являются достоянием многих.

Тем не менее по стилю есть возможность судить о некоторых чертах характера человека и даже, отчасти, его эпохи.

Вот, к примеру, высказывание талантливого писателя, получившего европейское признание и считавшегося мастером художественного слова:

«Стиль большевистской эпохи — в мужестве, в сдержанности, он полон огня, страсти, силы, веселья. На чем можно учиться? Посмотрите, как Сталин кует свою речь, как кованы его немногочисленные слова, какой полны мускулатуры. Я не говорю, что всем нужно писать, как Сталин, но работать, как Сталин, со словом нам надо».

Так утверждал Исаак Бабель на Первом съезде советских писателей в 1934 году.

Не обязательно принимать его восхваления за чистую монету. Как там ни говори, а уже начинался культ Сталина. И все-таки вряд ли Бабель сильно или отчасти покривил душой. Зачем ему это надо было бы делать? В угодничестве и лицемерии никто его не уличал. А в его «Конармии» образы легендарных буденновцев так реалистичны, что их командарм потом от обиды и злости, говорят, ответил на вопрос, знает ли он, кто такой Бабель: «Это смотря какая бабель».

Можно ли согласиться с Исааком Эммануиловичем, или он просто был то ли запуган (хотя не был трусом), то ли поддался гипнозу культа личности Сталина (хотя обладал ясным умом)? Мне кажется, с ним нужно, хотя бы отчасти, согласиться. В то время как в революционном угаре некоторые партийные ораторы выражались многословно и с мишурным блеском, Сталин предпочитал деловой тон. Хотя при случае умел писать и в другом стиле.

Французский писатель Анри Барбюс так высказался о выступлениях Сталина: «Он никогда не старался превратить трибуну в пьедестал, не стремился стать «громовой глоткой» на манер Муссолини или Гитлера, или вести адвокатскую игру по типу Керенского, так хорошо умевшего действовать на хрусталики, барабанные перепонки и слезные железы слушателей; ему чуждо гипнотизирующее завывание Ганди».

Немецкий писатель Лион Фейхтвангер пояснял причины особенностей сталинского стиля: «Так говорит Сталин со своим народом… Его речи очень обстоятельны и несколько примитивны; но в Москве нужно говорить очень громко и отчетливо, если хотят, чтобы это было понятно даже во Владивостоке. Поэтому Сталин говорит громко и отчетливо, и каждый понимает его слова, каждый радуется им, и его речи создают чувство близости между народом, который их слушает, и человеком, который их произносит».

Тут стиль писателя подобен сталинскому (хороший литературный прием). Важно подмечено, хотя и не вполне определенно подчеркнуто, доверительное отношение Сталина к слушателям и читателям. Его стиль не был нарочитым. Его определяли особенности личности. Ведь Сталин всегда меньше всего думал о собственных интересах. Он был не столько «прирожденным атаманом», как считал Алданов, сколько борцом за идею, можно даже сказать, народным вождем. Именно народным, а не возвышающимся на трибуне над толпой, как «большой начальник».

Лев Давидович в этом отношении вел себя иначе. Он порой упивался собственным красноречием и стремился зажечь толпу пламенными лозунгами; как теперь говорят, «завести».

О литературном даровании Троцкого Алданов отозвался так: Троцкий вдобавок „блестящий писатель" — по твердому убеждению людей, но ничего общего с литературой». Он привел несколько «перлов» этого писателя. После покушения Каплан Троцкий воскликнул: «Мы и прежде знали, что у товарища Ленина в груди металл!» Или такое революционное восклицание, достойное героя Салтыкова-Щедрина: «Если буржуазия хочет взять для себя все место под солнцем, мы потушим солнце!» или образец сарказма: «империалистическое копыто г. Милюкова».

«Клише большевистской типографии, — пишет о Троцком Марк Алданов, — он умеет разнообразить стопудовой иронией: "В тех горних сферах, где ведутся приходно-расходные книги божественного промысла, решено было в известный момент перевести Николая на ответственный пост отставной козы барабанщика, а бразды правления вручить Родзянко, Милюкову и Керенскому"». (С такими ужимками политик описывает весьма непростое и чрезвычайно важное историческое событие — отречение царя и переход власти к Временному правительству!)

Можно добавить несколько из многих возможных подобных примеров. «Ленин безошибочно подслушал нарастающий напор истории на буржуазию», и в результате «ей неизбежно придется „лопаться по всем швам"». «На фронте политические отделы рука об руку с заградительными отрядами и трибуналами вправляли костяк в рыхлое тело молодой армии».

Писатель-эмигрант Марк Алданов презрительно назвал его: «Великий артист — для невзыскательной публики. Иванов-Козельский русской революции».

Безусловно, далеко не всегда Троцкий допускал такие ляпы. Писал он, в общем-то, неплохо. Оценка его литературного таланта зависит от принятого критерия качества. Кому-то могут понравиться и приведенные выше его высказывания.

Дело не в «отдельных недостатках». Сравнение стилей Сталина и Троцкого помогает понять, почему основная масса членов партии, не обладающая массовой психологией толпы, легко поддающейся эмоциям, а склонная к рассудительности и здравому смыслу, предпочитала видеть своим вождем после Ленина не Троцкого, а Сталина.

В конце 1927 года Алданов, ненавидящий большевиков, признался, что ему крайне трудно писать о них объективно; и дальше о Сталине: «Скажу, однако, тут же: это человек выдающийся, бесспорно, самый выдающийся из всей ленинской гвардии».

Правда, эта верная оценка дана уже после того, как Сталин, находясь на высоком посту, доказал на деле свой государственный ум. Но остается вопрос: почему все-таки еще при жизни Ленина и несмотря на его мнение на съездах партии Генеральным секретарем избирали Сталина?