В Манифесте речь шла о возможности мирного договора с Германией, но конечно же не нацистской: «Если германский народ по-прежнему безропотно и покорно допустит, чтобы его вели на гибель, тогда Гитлер будет свергнут лишь силой армий коалиции. Но это будет означать… расчленение нашего отечества. И пенять нам придется тогда только на самих себя. Если германский народ вовремя обретет в себе мужество и докажет делом, что он… преисполнен решимости освободить Германию от Гитлера, то он завоюет себе право самому решать свою судьбу и другие народы будут считаться с ним…

С Гитлером мира никто не заключит… никто с ним и переговоры не станет вести. Поэтому образование подлинно национального немецкого правительства является неотложнейшей задачей нашего народа… Верные родине и народу силы в армии должны при этом сыграть решающую роль. Это правительство тотчас же прекратит военные действия, отзовет германские войска на имперские границы и вступит в переговоры о мире, отказавшись от всяких завоеваний».

Предложение о переговорах было альтернативой требованию Запада о безоговорочной капитуляции. «Таким образом, — писал Хаффнер, — еще в 1943 году Советский Союз открыто говорил о мире с Германией, которая избавилась бы от Гитлера… Очевидно, что и в июле 1943 года, когда военная победа русских, даже без «второго фронта», была лишь вопросом времени, скорый мир без Гитлера был для них приемлемее достигнутой в результате неисчислимых жертв полной победы. Между тем манифест Национального комитета не нашел отклика в Германии. И тогда в октябре, после трех месяцев напрасного ожидания, русские присоединились на конференции министров иностранных дел в Москве к требованию о безоговорочной капитуляции.

В 1944 году победоносные советские армии закончили освобождение территории СССР, освободили почти половину Восточной Европы и подошли к границам Германии. Западные союзники оставались на территории Бельгии. И вдруг именно там, в Арденнах, в декабре 1944 года Гитлер нанес контрудар, закончившийся для англо-американцев угрозой нового Дюнкерка. Эта угроза была устранена только верным союзническому долгу Сталиным, который приказал ускорить наступление на гитлеровцев на Восточном фронте».

По Хаффнеру, Гитлер хотел вовлечь в войну против СССР западные державы. Он надеялся, что они выберут партнерство с Германией как меньшее зло. Своим наступлением в Арденнах он хотел показать, что способен их даже отбросить, и тогда русские смогут дойти до Ла-Манша.

Но может быть, у Сталина, окрыленного победами, действительно возникло искушение продвигаться как можно дальше на Запад, распространяя свою власть на максимальное число стран Европы? Не возникла ли у него мысль реанимировать идею мировой революции?

Ответы на эти вопросы — только отрицательные. Никаких агрессивных планов создания своей «империи», которыми был обуян Гитлер, у Сталина не было. Хаффнер писал: «Сталин сам остановил свои армии на Одере. Он, как и Гитлер, считал, что перед лицом быстро несущейся на Запад русской лавины западные державы впадут в панику и могут пойти на союз с немцами. Сталин был полон решимости не допустить этого.

В отличие от Гитлера Сталин был весьма трезвым, хладнокровным и осторожным политиком, который всегда знал меру. Он также видел опасность столкновения продвинувшихся вперед армий с Востока и Запада. Ее можно было избежать лишь в результате предварительно заключенных конкретных соглашений о демаркационной линии в оккупационных зонах. Такие соглашения были для него важнее сенсационных военных успехов, которые, чего доброго, могли напугать западных союзников… Это удалось ему сделать на Ялтинской конференции».

Яростное сопротивление, которое оказывали гитлеровские войска натиску Красной Армии, показывает, насколько сильна была идеологическая обработка немцев, как верили они своему фюреру. Он тоже не собирался капитулировать, до последних дней надеясь, что англичане и американцы поймут, как опасно для них распространение коммунизма и насколько выгодней сотрудничать с фашистской Германией, тоже капиталистической страной. Пожалуй, в подобных мечтах Гитлер слишком далеко отрывался от реальности. И в США, и в Англии очень влиятельные еврейские кланы не могли бы простить геноцид своего народа. Кроме того, общественное мнение в этих двух странах было совершенно явно настроено в пользу союзного СССР и против фашистов.

Правда, но мнению Хаффнера, «надежда Гитлера на столкновение Запада с Востоком была не такой уж необоснованной: весной и ранним летом 1945 года, действительно, была опасность, что война между победителями могла вспыхнуть сразу же. По крайней мере, один из ведущих деятелей коалиции — Черчилль был, но достоверным источникам, готов и даже стремился к этому». Хотя, пожалуй, если и была такая готовность, то лишь как один из вариантов действий, не более того.

Свои надежды Гитлер возлагал именно на Англию. На это у него были соображения сугубо умозрительные. Как писал Шелленберг, его расовая концепция предполагала единение с английским «братским германским народом». Это единение предполагало противопоставить величайшему врагу Запада, «коммунистическому недочеловечеству». Он был убежден, что Сталин с 1924 года, в соответствии с тайной программой, осуществляет систематическое расовое смешение народов Советского Союза, стремясь к преобладанию монголоидных элементов. Сообщения о действительном положении дел в России не могли заставить его отказаться от этой навязчивой идеи.

Отметим, кстати, что расизм, пытавшийся опираться на научные данные, был популярен во многих западных странах. Американские антропологи Нотт и Глиддон опубликовали в 1854 году монографию «Типы человечества», где утверждали полное отсутствие родства между белыми и чернокожими, приближенными к человекообразным обезьянам. Французский аристократ Ж.А. де Гобино издал «Опыт о неравенстве человеческих рас» (1853), пытаясь доказать превосходство высшего расового типа — арийского. На такой основе вполне могли сойтись руководители крупнейших западных держав в своем давнем стремлении разрушить «азиатскую» — но их представлениям — Россию. Хотя, конечно же, сам Сталин был не менее (если не более) арийским типом, чем Гитлер, Геринг, Геббельси многие другие нацисты. Так что гитлеровские расовые фантазии скорее всего имели более политический, чем антропологический характер.

Гитлер надеялся на соглашение с западными союзниками СССР еще и потому, что Черчилль с давних пор хранил ненависть к стране, где у власти находятся представители народа, а не ставленники богачей и знати. Резкое ослабление влияния стран капитала в Европе толкало их на сговор с ослабевшей Германией против усилившегося Советского Союза. Если учесть, что здоровье Рузвельта ухудшилось и он умер 12 апреля 1945 года и Черчилль стал самым влиятельным политиком Запада, его сговор с военным руководством фашистов был вполне возможен. Порой даже такие договоренности осуществлялись, а немцев, сдавшихся в плен англо-американцам, оставляли для возможной совместной войны против Советского Союза.

Главной помехой в этих планах был страх потерпеть сокрушительное поражение от могучей армии, сумевшей разгромить самую мощную военную машину Западной Европы. Русские войска неудержимо двигались на запад, и единственно, что могло их остановить, это приказ Сталина. И такой приказ был дан. СССР не стремился завоевывать Европу. Есть версия, что некоторые советские маршалы хотели этого, но Сталин выступил против.

Подчас в нашей стране за последние два десятилетия звучало и такое: лучше бы в войне победили страны Запада, пусть даже с германскими фашистами вместе, чем система «сталинизма», угнетавшая русский народ. Так говорили и некоторые представители русской нации, подлинные враги нашего народа и нашей культуры. В США разрабатывались планы нападения на нас с применением атомного оружия, однако никто не рискнул их претворить в жизнь.