Еще один способ быть с тобой рядом — писать тебе. Я спрашиваю себя, не напоминает ли это прогулки с пустой коляской?

Голос в трубке произвел на меня впечатление. Это был семейный голос, сильно напоминавший голос Иды. В некотором смысле я почувствовал себя как дома.

Я представился:

— Меня зовут Лео, — потом передумал. — То есть Леонардо Скарпа.

Мне показалось, что для начала лучше представиться полностью. Я закладывал основу абсолютно честных отношений. Я так волновался, что готов был ухватиться за малейшую деталь. Лишь бы приободриться и понять, что все делаю верно.

— Я близкий друг Иды. Это ее мать?

Голос хихикнул.

— Извините. Я хотел бы поговорить с матерью Иды, — настаивал я.

— Что-то случилось? — спросил голос.

— Нет-нет, все хорошо, только…

— Ты можешь сказать мне. Я ее сестра.

Я немного опешил. Сестра. А я ничего не знал.

— Честно говоря, я бы хотел поговорить с твоей матерью, если можно. Если это удобно.

— Извини, ее нет дома… Ей что-нибудь передать?

Я ликовал. Голос Идиной сестры вселял бодрость. Тебе надо бы прослушать запись этого телефонного разговора (у меня ее, разумеется, нет). Иначе как передать искреннее любопытство и радушие, звучавшие в этом голосе? (Наверное, Тициано прав: нужны многофункциональные сотовые. Для чего я все это тебе пишу? Написанные слова сами по себе хлам. Тут нужна запись телефонного разговора.)

Мне почудилось, что между Идиной сестрой и мной установилось некоторое доверие. С самой первой минуты. И неудивительно. Ведь если Ида была моей родственной душой, уместно предположить, что и ее родные подходят мне по характеру. На мгновение я вообразил, что отрекся от семьи и поселился у родителей жены и у этой приятной свояченицы (в глубине души я уже воспринимал их как тестя, тещу и свояченицу). У меня было предчувствие, что в ее лице я обрел союзницу. Если в этой семье все такие, то и беспокоиться не о чем. Я строил воздушные замки, но их еще предстояло взять штурмом. Я облачился в доспехи рыцаря любви, готового сражаться против вся и всех. Сказать по правде, мне было бы намного приятнее, если бы И дина семья порадовалась за нас и наши поступки. Я был своеобразным пареньком.

Я решил, что начну близко общаться с ее сестрой, потом с матерью и, наконец, постараюсь убедить отца. Я услышал И дину сестру по телефону еще один раз. Я объяснил ей, как в действительности обстоят дела:

— Я и Ида собираемся жить вместе. Мы безумно любим друг друга и поняли, что больше тут понимать нечего.

— В каком смысле?

— В том, что мы созданы друг для друга. Все остальное вытекает из этого.

— Ой-ой-ой, — откликнулась она.

— Что-то не так? — забеспокоился я.

— Да нет, просто… Тут такое дело…

— Какое?

— Интересно, как все это воспримет отец.

Так я и думал. Я почувствовал острую боль в груди и ответил:

— Я очень надеюсь, что твой отец даст согласие. Хотя мы с Идой уже ничего не можем поделать. Мы приняли решение. Но мы не хотим против кого-то идти, во всяком случае, в наши намерения это не входит. Поэтому, как видишь, я сам иду навстречу и заранее звоню, чтобы познакомиться с вашей семьей. Мне кажется, это правильно.

— А Ида знает, что ты решил позвонить?

— Нет. Она считает это необязательным. Это я так решил. А ты тоже ничего не знала?

— О чем?

— О нас с ней.

— А мы в последнее время не так часто говорим. Она редко звонит.

— А-а. Знаешь, ты не обижайся, но я даже не знал, что у нее есть сестра.

Телефонный разговор с Идиной сестрой заставил меня призадуматься. То, что Ида стала реже звонить домой, могло означать всякое. Это могло быть добрым знаком. Она становилась более самостоятельной. Либо у нее не хватало смелости сказать своим, что она познакомилась со мной, что мы собираемся вместе жить и что она хочет соединиться со мной навсегда. Она вела себя совсем не так, как я. Я не только почувствовал необходимость открыться моим (хотя, если честно, я рассказал обо всем только матери), но и дал о себе знать будущим тестю и теще (хотя, если честно, только будущей свояченице.) Либо Ида знала, что делает. В конце концов, это ее семья, она их знает, и ей виднее, как поступать. Значит, я мог все испортить?

Странно только, что она не сказала мне о сестре. Может, между ними что-то произошло, и они не ладят? А может, к телефону подошла мать и прикинулась сестрой, чтобы выудить у меня откровенные подробности? Немыслимая догадка, но мне было девятнадцать лет, я впервые по-настоящему вступил в противоречие с близкими людьми, у меня не было опыта, все окрашивалось в трагические тона, я чувствовал, что принимаю важные решения, которые будут иметь последствия для всей моей жизни, поэтому рисовал себе всякие параноидальные образы, вроде отца-орка и матери, говорящей на разные голоса.

Так или иначе, первый шаг был сделан. Как обстоят дела, я мог узнать только сам. Спрашивать у Иды я не решался.

Я и Антонелла, сестра Иды, решили, что нам пора встретиться и поговорить. (Я знаю, о чем ты думаешь. Ты подумал об этом с самого первого момента появления на сцене Антонеллы. Вроде бы все предсказуемо. Я влюбляюсь в сестру Иды, закручивается сложная интрига и т. д. и т. п. Ты крупно ошибаешься. Все было совсем не так, а гораздо хуже.)

По ночам на острове слышно, как его обдувает ветром. Воздух ищет любые проходы, просветы между домами, чтобы прорваться с моря в лагуну.

Я часто просыпаюсь в такие ночи, даже если ты не выражаешь протест, потому что голоден или потому что у тебя высокая температура, и ты потеешь и плачешь. Видно, отцовский инстинкт заставляет открывать глаза посреди сна и проверять, все ли в порядке. Вот уже несколько дней, точнее, ночей я не только захожу проведать тебя, но и заглядываю в эту часть дома. Включаю компьютер, перечитываю написанное перед сном, что-то добавляю, что-то убираю. Потом снова захожу глянуть, как ты. Вот и все, просто хотел тебе об этом сказать. Этой ночью я тоже зашел добавить пару строк. С одной единственной целью — чтобы ты услышал шум ветра, овевающего наш дом. Уловил, как протяжно стонут неплотно подогнанные дверные переплеты, хлопает где-то оконная рама, сдавленный самим собою воздух терзает деревья, прорывается между ветками, обозначает контуры невидимых зданий и растений, дает понять, что внешний мир продолжается в темноте.

Я и Антонелла, сестра Иды, решили, что нам пора встретиться и поговорить. Наша первая встреча состоится на нейтральной территории, втайне от Иды и родителей. Мы договорились о встрече на полпути между ее и моим городом, на железнодорожной станции, майским утром. Я помню, был май, потому что оставалось совсем немного до начала нашего с Идой контракта на летнюю работу, а контракт начинался в июне.

Я приехал вовремя. Сошел с поезда и направился к табло с расписанием поездов. Поезд Антонеллы запаздывал. Я подождал. Собрался с мыслями, еще раз подумал, что говорить.

Опустил голову, осмотрел себя снизу доверху. Хотел убедиться, все ли в порядке, и произвести на Антонеллу приятное впечатление. Я не чувствовал себя достаточно уверенно. Поискал вокруг свое отражение. В вестибюле вокзала, у стены, увидел витрину газетного киоска. Там были какие-то бульварные газетенки и порножурналы.

В них я и отразился.

Я разглядывал свои черты вперемежку с пестрыми обложками. Этот задник словно пытался поглотить мое отражение, всасывая его. Я погружался в желто-порнографическое чтиво. Знаменитые и псевдознаменитые телепары сверкали белоснежными зубами, отретушированными для пущей броскости. Анонимные парочки красовались перед фотоаппаратом за деньги. Поверх этого сборища отражался влюбленный юноша, то есть я. Отражение было бледным и готовым погрязнуть в кривом зеркале человеческих отношений. Мои очертания сопротивлялись, четко выделяясь на фоне всей этой фальши. Моя любовь была другой. Я сумею разоблачить породившее меня время. Я не был героем и не совершал революций. Это был мой первый шаг к основанию честной и справедливой жизни.