— Ну это ты узнаешь в свое время, а то и раньше, — отвечает воротовщик. — Не надейся, что тебе позволят долго бездельничать здесь, наверху.

— Чтоб никаких угощений, пока не справишь себе новые штаны, — говорит старый смазчик. — Им бы только выпить, а потом все останется по-старому.

— А уголь он получил в наследство?

— Кто он?

— Хозяин шахты.

— А черт их знает, как они получают свое богатство.

— Может, они просто говорят: это наш уголь — и точка?

— Похоже на то. Наверху нельзя сорвать ни единой ягодки — они сразу потребуют с тебя квитанцию. Но вот когда выберут весь уголь, все ухнет в провал — и грибы, и ягоды, и лоза, и все-все. И никакой квитанции с них не потребуют. Словом, поди разберись с этими братьями. Они жнут, где не сеяли.

— А разве уголь никогда не кончается?

— Я уже пятьдесят лет здесь, а он все не кончается. Не думаю, что он так скоро кончится.

Дребезжит сигнальный колокол. Из шахты поднимается полная вагонетка. Лопе снова должен перегонять ее. Теперь работа уже не кажется ему такой тяжелой, как вначале. Руки к ней привыкли. Теперь он по вечерам не падает словно мертвый в постель возле Труды. Теперь его опять будоражат мысли. Все стало как в те времена, когда он еще ходил за волами.

Лопе теперь вступил и в профсоюз. Он расспрашивает воротовщика, что это за профсоюз такой и почему большинство горняков в нем состоит.

— Потому что профсоюз защищает твои интересы, если тебя уволят без всякой причины, и вообще. Есть с профсоюза толк, и когда надо бастовать.

— А когда мы теперь собираемся бастовать?

— Господи, ты допытываешься, все равно как судья. Когда что-нибудь случится, тогда и будем бастовать, или когда будем недовольны платой. Понял?

— Значит, сейчас все довольны?

— Поди побастуй, когда за воротами дожидается столько безработных. Рехнуться можно от твоих расспросов.

Несколько дней спустя Лопе удается заполучить одну из Блемскиных книг, и он вгрызается в нее, словно жучок в чердачные перекрытия.

А тут ударил крепкий мороз. Он слизнул с деревьев последние листья. Черные и мертвые, падают они с ветвей под лучами полуденного солнышка. Терновник становится вполне съедобным. Картофельные поля, на которых высится теперь лишь зеленая ботва, буреют, и неподатливые плети ложатся на землю. Мороз ударил по картошке. Теперь она в аккурат годится для винокурни милостивого господина. А вот безработные шахтеры оберегают свою картошку от мороза, словно хилого ребенка. Настолько разнообразны человеческие запросы.

Падает снег. За ночь он заглаживает все пути-дороги. Плат из ледяных кристаллов покрывает землю ровным слоем. Каждому полю и каждому дереву, каждой дороге и каждому дому достается поровну снега, но это продолжается всего одно лишь недолгое утро, а потом люди и животные идут по кристаллической вате и протаптывают в ней следы. Люди отбрасывают снег со своих дорог и дворов. Им он мешает. Они испещряют снежный покров паутиной тропинок. Звери лесные и звери полевые вышивают на нем узор следов. Каждое живое существо на свой лад управляется со снегом. Множество следов ведет от крестьянских домов в лес. Это следы тех, кто снимает себе у крестьян жилье. Следы тех, кто раньше был шахтером. Кто раньше протаптывал одну общую дорогу к шахте. Шахта и снабжала их углем на зиму, но шахта снабжает шахтера углем только до тех пор, до которых он покорно служит хозяину угля. Теперь же им приходится ходить в лес. Они сбивают кочережкой сухие ветки с деревьев и с трудом набирают вязанку. Уголь, находящийся во чреве земли, принадлежит одному-единственному человеку, который объявил его своей собственностью. Этот человек даже и не знает, сколько он забрал угля. Забрал — и все тут. Безработные шахтеры, которые в свое время обращали угольные пласты хозяина шахты в наличные денежки, должны проявлять теперь большую осторожность. Им надо приобрести у хозяина шахты квитанцию на сбор валежника, иначе их сочтут ворами.

Многие из безработных задумываются об этом. Положение у них отчаянное. Но они не видят никакого способа стать хозяевами своего положения. Они ходят по кругу — от бюро регистрации безработных к трактиру Вильма Тюделя. У Тюделя они пропускают рюмочку, одну, потом другую, чтобы как-то совладать с отчаянием. Отчаяние крысой вгрызается в их мозг. А хозяин над всем углем, и хозяин над лесами и полями, и крестьяне с пашнями и рощами в один голос твердят: «Вот полюбуйтесь! Им живется хоть куда. Работать они не работают, деньги получают, да еще пьянствуют на эти деньги в трактире».

Блемска не из тех, кого крысой грызет отчаяние. Пособие по безработице ему скоро перестанут выплачивать. Льготный срок для него истек. Блемска попросил своего сына привезти ему из города точильный камень. Из колеса от старого велосипеда плюс подставка от старой тачки и два брючных ремня он смастерил себе станок. Точильный станок — вот что смастерил себе Блемска. Он наступает ногой на узенькую дощечку, которая железным рычагом связана с колесом. Колесо начинает вращаться. Два старых ремня передают вращение небольшому валу, а на вал насажен точильный камень.

Блемска точит ножи и ножницы. Когда он подносит к точильному камню нож либо ножницы, раздается свист и скрежет. После чего лезвие начинает блестеть, как новое. Когда точильный камень касается лезвия, от него дождем сыплются искры. Время от времени Блемска сует раскалившееся лезвие в жестянку с водой. Потом снова вынимает из воды и пробует сталь, проводя грубыми пальцами по наточенной стороне. Для начала Блемска натачивает все ножи в собственном доме и делает лезвия трех ножниц злыми и опасными. Потом он спрашивает мясника Францке, как у того обстоит дело с точкой ножей. После этого разговора Францке дает ему свои ножи — чтоб наточил. После Блемскиной наточки ножи прямо с налету рассекают жилы в мясе. Мало того, они и перед ребрами не отступают. За свою работу Блемска получает пакет колбасы и кусок мяса. Потом к нему приходят крестьянские дочери и жены. Они сидят по домам, латают мешки и вообще шьют всякую всячину. У них тупятся ножницы. Они приносят ножницы и уж заодно, чтобы не ходить второй раз — кухонные ножи к Блемске. Блемска теперь может есть досыта. Порой он даже не знает, куда девать всю эту принесенную снедь. Он ведь живет один. Блемска предпочитает получить за точку десять — двадцать пфеннигов. Точка — работа тихая и спокойная. Но Блемска не может подолгу выносить ее, потому что при ней заняты только руки. Он выходит, протаптывает дорожки в снегу и разогревается за этим занятием. Когда он возвращается к себе в теплую кухню, у него горят лицо и руки. Он становится к своей точильной машине, снова начинает точить и при этом что-то гудит себе под нос. Песня его состоит из нескольких нот и нескольких слов, которые засели у него в голове. Потом он вспоминает умершую жену и умолкает.

Ей хорошо лежать, думает он через некоторое время, ей больше не на что жаловаться, незачем причитать. После таких мыслей к Блемске возвращается хорошее настроение, и он снова заводит свою песню.

— «Земля цветет для всех людей, да-да, для всех, для всех…» — гудит он.

На плите шипит в горшке обед. Он снимает крышку с горшка и смотрит, сварилась ли картошка.

Проходит несколько зимних недель, к Блемске начинают стекаться люди из окрестных деревень. Они приносят с собой тупые ножи и ножницы. Под конец заявляется и жандарм Гумприх. Черт его знает, откуда он все проведал. Жандарм Гумприх спрашивает, есть ли у Блемски ремесленный патент.

— Патент? — переспрашивает Блемска. — Да я ведь потому только и точу ножи, что меня выперли с шахты.

— Все равно почему, главное, что точите и получаете за это деньги, а раз получаете, нужен патент. Вы должны зарегистрироваться как ремесленник.

— Так я ж не настоящий ремесленник, я просто так, от нечего делать.

— А деньги все равно берете.

Гумприх начинает сердиться. Он без приглашения садится и достает из ножен свой штык.