Прощаясь, я не могу посмотреть в глаза родителям. Я уклоняюсь от материнских поцелуев. Моя рука дощечкой лежит в родительских руках. Господь бог грубым пинком вытолкнул меня из Босдома.

Я не сажусь рядом с дедушкой на облучок, я укладываюсь на тряское дно телеги в овсяную солому, рядом со своей дорожной корзинкой. У меня нет сил смотреть, как проплывают мимо знакомые дома, один за другим, знакомые деревья, одно за другим, чтобы там, позади, кануть в прошлое. Я боюсь звуков разлуки. Кроме того, на меня навалился тяжкий груз, а когда лежишь, он кажется легче. Я не могу рассказать дедушке о своих ночных страхах. А родители? Да что они знают про моих братиков Франца и Германа? Я таскаю за собой двух мертвых братьев и не могу никому про них рассказать. Я без устали подыскиваю себе какое-нибудь утешение. Мне припоминается концерт, в котором будет участвовать сотня музыкантов и который я скоро услышу. Я пытаюсь представить себе, сколько места займут сто музыкантов со своими пюпитрами и сколько музыки, сколько сверхмузыки может произвести эта сотня. До сих пор я никогда не слышал больше пяти музыкантов зараз. Радость этого предвкушения мало-помалу убаюкивает меня. Проспав какое-то время, я просыпаюсь от тряски, и во мне оживает воспоминание раннего детства. Тогда дедушка частенько катал меня в своей ручной тележке по ухабистой дороге из Серокамница в Гродок, из Гродка в Серокамниц, а навстречу мне из лесов струилась музыка, сперва простым звоном, потом шла тихая музыка, а под конец — громкая, большая, настоящая. В те времена мне мнилось, будто эту музыку порождает лес, но теперь, сидя на телеге, я вдруг понимаю, что это моя собственная музыка, что она исходит из меня, что я никому ею не обязан, и всего меньше — событиям прошедшей жизни, ибо такой большой музыки я до сих пор ни разу не слышал и, стало быть, не мог сохранить в памяти. Не обязан я этой музыкой и своему будущему, ведь концерт ста музыкантов в Гродке покамест не состоялся. Значит, это музыка мгновения, в котором я живу, мгновения, в котором я уже не там, откуда вышел, но еще не там, куда иду.

Город Шпремберг находится на юго-востоке Германской Демократической Республики, в верхнем течении реки Шпрее (отсюда и его название), неподалеку от границы с Польшей (на востоке) и Чехословакией (на юге). Въезжающих в этот город встречают надписи на двух языках — немецком и серболужицком. Город Шпремберг расположен в области компактного расселения лужицких сербов — численно небольшой западнославянской народности, составляющей единственное национальное меньшинство в ГДР.

Лужицкие сербы (или лужичане; старое немецкое название — венды; в современном немецком языке утвердилось название «сорбы», которым и пользуется Эрвин Штритматтер) проживают сегодня в местности, которая носит историко-географическое наименование Лужица (или Лаузиц); она делится на Нижнюю Лужицу (Нидерлаузиц), где и находится город Шпремберг, и на лежащую южнее Верхнюю Лужицу (Оберлаузиц), где расположен город Бауцен, в настоящее время представляющий собой центр культурной жизни сорбов.

Сорбское население в ГДР насчитывает примерно сто тысяч человек. В прошлом многочисленные сорбские племена занимали обширную территорию, простиравшуюся далеко на север и на запад. Столетиями они вели упорную борьбу с германскими племенами, позднее с прусскими и саксонскими феодалами, под властью которых они оказались, за независимость и культурную самостоятельность; борьба эта временами принимала жестокий и кровавый характер. Столетиями же складывались традиции совместной жизни трудового сорбского и немецкого населения, общей борьбы трудящихся за лучшую жизнь и социальную справедливость. Этот край издавна считался самым бедным в Германии, промышленность в нем развивалась слабо, сельское хозяйство велось отсталыми способами. Земли здесь малоплодородны, полезные ископаемые, если не считать залежей низкосортного бурого каменного угля, почти отсутствуют. Правящие классы Германии — как в годы Вильгельмовской империи, так и Веймарской республики — не были заинтересованы в социальном, экономическом и культурном развитии сорбов. Во время фашизма на сорбское население обрушился жестокий террор, а в годы второй мировой войны готовились планы «окончательного решения вендского вопроса» отчасти путем принудительной германизации сорбов, отчасти их выселения, превращения в рабов и в дальнейшем полного искоренения как «неполноценного народа».

В ГДР сорбы пользуются во всем равными правами с немецким населением, включая право на родной язык, столетиями подвергавшийся гонениям и прямым запретам. Быстро развивается сорбская культура, работают издательства, выходят газеты, существуют театры на сорбском языке и т. д. Лаузиц превратился в индустриальный край, на основе разработок бурого каменного угля здесь создана крупнейшая энергетическая база ГДР. Наиболее значительный современный сорбский писатель Юрий Брезан говорит: «Горный край — на юге, Шпреевальд — на севере, между ними отрезок нашей жизни, а это означает: обреченные на вымирание вне истории, мы обрели право на жизнь в истории, мы принимаем участие в ее созидании, мы ощущаем ее движение. Красота родины глубока, подлинна и совершенна лишь как часть свободной жизни».

Эрвин Штритматтер вырос в этих местах, он родился в городе Шпремберге 14 августа 1912 года. Здесь же шесть десятилетий тому назад происходит и действие его книги «Лавка»; оно начинается в 1919 году с того, что семейство семилетнего Эзау Матта в поисках более прочного материального положения переезжает из одной деревни, расположенной неподалеку от Шпремберга, в другую, под названием Босдом, купив на взятые взаймы деньги пекарню и мелочную торговлю, и заканчивается, когда одиннадцатилетний Эзау уезжает учиться в гимназию города Шпремберга.

Автобиографичность повествования несомненна; именно так протекало детство Штритматтера. Он уже не раз обращался к собственному жизненному опыту, в том числе и к опыту детских лет. Не раз упоминаются в его книгах и песчаные лаузицкие степи, поросшие лиловатым вереском, и маленький городок, в котором без труда можно узнать Шпремберг, и неимущие крестьяне, и батраки в баронском поместье, и шахтеры с окрестных угольных разработок, и рабочие на стеклодувных заводах, с которыми мы знакомимся в «Лавке». Этот привычный для творчества Штритматтера мир встречает нас и в «Погонщике волов» (1950), и в «Тинко» (1954), и в «Чудодее» (1957 — 1980). Есть у Штритматтера и серия произведений непосредственно автобиографического характера, открывшаяся сборником «Голубой соловей, или Начало чего-то» (1972), где основные герои «Лавки», его многочисленные родственники, и места, в которых проходило его детство, уже были описаны и поименованы, хотя иногда с некоторыми изменениями (например, деревня, в которой он жил, названа в одном из рассказов не Босдом, а Зандорф). Несмотря на это обстоятельство, в послесловии к сборнику «Голубой соловей, или Начало чего-то» Штритматтер писал, что для «воспоминаний старого человека» он чувствует себя слишком молодым. А в книге небольших записей-афоризмов «Себе на утеху» (1983), выпущенной Штритматтером в том же году, что «Лавка», есть такая запись: «Страна моего детства лежит не за тридевять земель, она во мне, никто ее у меня не отнимет, просто туда нелегко найти дорогу».

Значит ли это, что время для воспоминаний по-прежнему еще не пришло? Может быть, и так, хотя основной признак любого автобиографического повествования — стремление понять и объяснить свой опыт, свой жизненный путь — выражен в «Лавке» с недвусмысленной ясностью. Но все же автор обозначает и эту книгу не как «воспоминания», а как «роман».

Штритматтер, по его собственным словам, начал «сочинять» очень рано, но писателем стал сравнительно поздно, уже в условиях ГДР. [16]Первая его книга вышла в свет, когда ему исполнилось 37 лет. До этого он прошел большую и нелегкую школу жизни. В городской гимназии (куда герой «Лавки» уезжает на последних страницах книги) Штритматтер пробыл только четыре года, вернулся в деревню к родителям, не окончив образования, стал пекарским подмастерьем, однако вскоре покинул и родительский дом, переменил множество мест жительства и множество профессий, был солдатом в годы мировой войны, незадолго до ее окончания дезертировал из гитлеровской армии, после войны вернулся в родные места, начинал с того, что получил по реформе земельный надел и, как его отец, работал пекарем, но вскоре в новых условиях всеобщих перемен стал газетным работником, а затем и писателем. Не исключено, что Штритматтер проведет своего автобиографического героя, носящего короткий обрывок его собственной фамилии (Матт), по всем этапам своей жизни; во всяком случае, известно, что сейчас он работает над продолжением «Лавки», которое будет называться «Городок», а в 1985 году в свет вышла повесть «Зеленый июнь», в которой рассказывается о том, как солдат Эзау Матт дезертировал из гитлеровской армии и как он встретил окончание второй мировой войны. Но в «Лавке» фактическая сторона повествования строго ограничена событиями того времени, о котором идет речь, да некоторыми реминисценциями из его предыстории. Будущее Эзау и всей Германии упоминается мало, чаще всего в связи с рубежом 1945 года, когда — как сказано в книге — «я паду под этим именем, чтобы воскреснуть снова». Наше время присутствует в книге через сегодняшнего, умудренного опытом писателя, размышляющего о своем детстве, о людях и о человеческих взаимоотношениях, тогда его окружавших. «Смысл моей жизни состоит, мне кажется, в том, чтобы разгадать смысл моей жизни», — говорит Штритматтер. Поэтому «Лавка» не воспоминания, а роман, причем в нем трудно было бы обнаружить черты исторического романа.