Теперь всякое дело спорилось в руках Зеффа, так как у него и в самом деле прошли головные боли. Да и жуткий смех стал вроде бы потише, как будто бы покойник воистину наконец успокоился. Теперь Зеффа захватила мысль обновить и расширить усадьбу. Он собирался по весне поехать на ярмарку в Хоэнберг и купить там двух нетелей и корову. Потом надо было перестроить сеновал и расширить свинарник, так как Зефф собирался прикупить еще двух супоросных свиноматок. В саду предстояло посадить побольше яблонь и груш, со временем это принесло бы хороший доход. А молодое вино можно продать итальянцу в Дорнберге: горожане, известное дело, платят больше.
Несколько недель спустя — это была уже весна 1825 года — Зефф Альдер пропал. Зеффиха о предположительном местонахождении супруга могла только сказать, что он пошел в лесок елочек нарубить. Крестьяне начали поиски, прочесали весь лес вплоть до Гецберга. Но Зефф Альдер как сквозь землю провалился. Потратив впустую четыре дня, крестьяне разбились на восемь групп по два человека и начали планомерно обследовать каждый клочок земли от Кугельберга до самой долины. В тот день Филипп затеял на лужайке, примыкавшей к восточной стороне усадьбы, игру со своим котенком. Котенок резвыми прыжками погнался за веретеницей, она проворно ускользнула от него в дровяной сарай. Котенок кинулся за ней через прореху в гнилой стене. В сарае ребенок и нашел отца. Тот как бы осел, прислонившись к поленнице, правая половина рта была скошена вниз, из него сочилась слюна, правое плечо опущено, правая рука посинела. Но в глазах еще теплился спокойный свет надежды. Филипп заплясал вокруг отца, начал вопить от радости, смеяться и все норовил поиграть с ним. Фриц, старший сын, который только что собрался идти на поиски с Лукасом Альдером, перенес в дом одеревеневшее тело. Зеффа хватил удар. С сорока восьми лет и до самой кончины он пролежал с правосторонним параличом. Фриц, о котором до нас не дошло никаких сведений, и на этот раз остался в тени.
Всякая надежда бессмысленна. Сохрани нас Боже от желания увидеть свои мечты сбывшимися. Куда полезнее постичь безумие надежды. Когда оно постигнуто, человек может надеяться. Если же он и после этого способен мечтать, жизнь его обретет смысл.
Глаза Эльзбет тоже светились надеждой. Ей уже шел восемнадцатый год, она была жизнерадостна, как никогда прежде. В то время она начала вышивать по штофной ткани и вскоре достигла необычайной ловкости в рукоделии. Сначала она работала «за спасибо» и раздаривала свои искусно вышитые платки и покрывала. Потом Петер заставил сестру отдавать их на продажу в Гецберг, дело-де выгодное. И хотя она не имела с этого ни гроша, все равно была довольна. В качестве вознаграждения ей было достаточно восхищенных «До чего нарядно!» и «Ах, красота-то какая!», расточаемых гецбергскими женками.
В ту пору девушка много думала о любви, которой полнилось ее сердечко. Элиас, который всегда тщательно взвешивал каждое слово, слетавшее с ее губ, видел в этом добрый знак для себя. И хотя их связывала задушевная дружба, самое большое свое чувство они таили друг от друга. Это было присуще всему роду Альдеров, и не будет ошибкой сказать — всем коренным жителям Форарльберга. Ни один Альдер никогда не откроется в своей любви. Надо было обходиться без слов, только посредством намеков и недомолвок. Эти люди были бессловесны, бессловесны до самой смерти.
Как хотелось бы нам гневной рукой остановить эту неприкаянно мятущуюся черную фигуру с желтыми глазами и редкими длинными прядями, встряхнуть ее за плечи и крикнуть в лицо: «Ведь есть же у тебя язык! Скажи ей, что с тобой происходит! Лучше знать правду, чем тешиться ложью!» Толку бы не было. И начни мы заклинать Элиаса его же гениальным даром, он лишь вымученно улыбнулся бы, гак как не ведал, каким грандиозным был мастером. А если бы и ведал, то это тоже не помогло бы. Он лишь сверкнул бы недобро глазами и с укоризной спросил: «Разве любовь не выше высочайшего гения в этом мире?» Тут бы нам и пришлось замолчать. И поскольку мы это знаем, не будем тянуть гневные руки к его плечам.
Случилось как-то Элиасу запрячь быков и поехать в Гецберг, чтобы по поручению земляков закупить там соли, керосина, галантереи и пряностей. Прежде этим занимался Михель-угольщик, но потом докопались, что он неизменно утаивал несколько геллеров. Поэтому его пришлось отстранить. Случилось так, что и Эльзбет в тот же день пожелала отправиться в Гецберг, чтобы сдать на продажу рукоделие. Было холодное майское утро. На северных склонах один из Лампартеров косил едва проклюнувшуюся траву — куда как рано, но делать нечего: запас сена кончился, скотина оголодала.
Элиас в своем черном сюртуке возился с оглоблями и упряжью, когда к нему подошла девушка. В то утро она была так невыразимо хороша, что удары сердца стали буквально сотрясать Элиаса. Эльзбет распустила свои желтые волосы, на губах ее играло утреннее солнце, а глаза были еще сонными. Ее смуглое лицо на сей раз казалось необычно бледным. Элиас заметил это и начал обстоятельно расспрашивать ее о здоровье, опасаясь, не утомит ли Эльзбет путешествие в долину. Говорил он тихо, почти шепотом. Такова уж была его привычка, приобретенная в детские годы: по утрам слух его отличался почти болезненной чуткостью. И он все время испытывал мучительные страдания, когда Зеффиха спозаранку начинала орать и греметь посудой на кухне.
— Хвала Иисусу, — сказала Эльзбет и, не проронив больше ни слова, поставила корзину и поплотнее укутала плечи серым шерстяным пледом. — Можно, я сяду?
Элиас кивнул в ответ. Они уселись на козлы и поехали. Спицы трещали, от быков валил пар. Элиас и Эльзбет не издали ни звука. Можно было подумать, что виной тому — раннее утро, когда человек еще не успел расстаться со вчерашними мыслями. Однако дело было не в этом.
К тому времени Элиас уже не связывал с Эльзбет никаких надежд. По деревне прошел слух, что скоро в Эшберге быть свадьбе. И пущен он был отнюдь не Сорокой, а самим Нульфом Альдером. Будущим же своим зятем он назвал Лукаса Альдера. Лукас принадлежал к самому зажиточному семейству Эшберга, это был дородный малый, но никак не грубый детина. За последние годы в доме Петера к нему уже попривыкли, но нельзя сказать, что между ним и Эльзбет вспыхнула страстная любовь. Нет, просто с годами Эльзбет приучилась покоряться желаниям брата. Она, так сказать, свыклась с мыслью рано или поздно стать женой Лукаса. А когда это произошло, она полюбила его.
Элиас молча сидел на козлах, отделившись невидимой чертой от Эльзбет и всего мира.
«Какой странный человек. Чего это он?» — думала Эльзбет, трясясь на повозке. Вот уж сколько лет они дружат, а ведь, по сути, она о нем ничегошеньки не знает. Может, он завел тайком девицу? Нет, для этого он больно порядочный. Он ведь как ученый какой-нибудь, его простая жизнь и вовсе не занимает. А вот о Лукасе этого не скажешь. Он на ногах стоит твердо. Хотя, конечно, лучше бы он побольше думал о ней, чем о своей скотине. Но, видать, так оно и должно быть, говорит матушка. И то правда: Лукас бережно ходит за скотиной, Эльзбет ни разу не видела, чтобы он бил или ругал животных.
Элиас молча сидел на козлах.
«А любовь, — пела она про себя, — любовь всегда печальна. Губы улыбаются, а на душе — темный лес». Она запрокинула голову и, сощурившись, смотрела на изумрудную листву ветвей, проплывавших над головой, а когда солнце внезапно ослепило ее, крепко зажмурила глаза. Она так и сидела с закрытыми глазами, пытаясь вообразить, как Элиас берет ее за руку и что будет дальше. Может, он и не любит ее вовсе. Она ведь, кроме всего, и плохая партия, наследовать ей в доме нечего. Конечно, он будет говорить красивые слова. Встанет, поди, перед ней во весь рост, будет глядеть в глаза, пока она не покраснеет. Из приличия будет, наверное, долго молчать, а потом вдруг ошарашит: «Фройляйн Эльзбет, согласны ли вы быть моей женой?» Ну и при этом красиво взмахнет рукой, ясное дело. Ой, что за глупые мысли! И Эльзбет открыла глаза.
Элиас молча сидел на козлах.
