А вошел он в ее жизнь, когда спас девочку. Только поэтому Нульф и терпел в своем доме «мочеглаза». Весной 1820 года Элиас чуть ли не каждый день переходил через ручей и звал своего друга Петера. На самом же деле его тянуло к Эльзбет. Девушка благосклонно относилась к важному господину в черном сюртуке. Она испытывала уважение к его возрасту, любила изящество его походки и речи. Ведь даже когда он говорил, это звучало как музыка.

Той самой весной произошло престранное событие. Можно только удивляться, как часто какой-нибудь ничтожный повод приводил селян в столь истерическое состояние, что за одну ночь они могли стать либо святыми, либо убийцами. На этот раз поводом послужило выступление так называемого лицедействующего проповедника. В те времена эти проповедники целыми ватагами бродили по стране, в их призвание трудно было поверить, их нравы и действия не внушали уважения. Тем не менее они провозглашали себя новой Церковью Христовой, а посему отношение к ним старой и истинной Церкви Христовой было непримиримо враждебным. Им не дозволялось ни проповедовать в храмах, ни даже входить в них.

Лицедействующий проповедник Корвиниус Фельдау фон Фельдберг — это, разумеется, псевдоним — выглядел беспутным бродягой лет тридцати: заспанное лицо, шелудивая рыжая грива. Одет он был только в овечью шкуру — две бабенки говорили даже, что видели, как под ней болтается детородный орган. Этот Корвиниус пришел в деревню в Вербное воскресенье и выступил на лужайке перед храмом со своей проповедью, которая, как мы увидим дальше, вышла боком крестьянам Эшберга.

«О ты, прекрасная возлюбленная моя! Волосы твои как стадо коз, сходящих с горы Галаадской, два сосца твои как двойни молодой серны…»

И проповедник с такой бесстыдной наглядностью начал иллюстрировать слова Соломона, что у зрителей дыхание перехватило. Проснувшись окончательно, он отрекомендовался вечно бодрствующим апостолом любви. Нет в этом гнусном мире ничего стоящего, кроме любви. Нет больше никаких законов. Каждый от мала до велика должен отдаться опьяняющей страсти. Конец уже близок, несметные полчища мавров стоят по ту сторону Арльберга. У кого есть баба, хватай ее и больше не выпускай. Детям надо совокупляться, старикам и старухам — тоже. Брак, внушал апостол любви, отменен навеки. Мир свободен от оков. Если женщина хочет двух мужчин, пусть берет трех. Если мужчина пожелает жену соседа, быка или корову, пусть берет.

Этими речами рыжий взвинтил себя до оргиастического крика и начал делать самые непристойные телодвижения, посредством похотливого словоизвержения и срамных жестов стараясь изобразить акт совокупления человека и животного. Притихшая толпа тяжело дышала, ноздри широких носов мерно вздрагивали. Груди женщин приподнимались, кое-кто из мужчин тоже не мог скрыть признаки возбуждения. Никому из них еще не доводилось слышать проповеди, которая могла бы разжечь похоть. Достигнув высшей точки экстаза, проповедник изрек такое, от чего одни женщины принялись визжать, другие — плакать. «Только тот, — хрипел самозваный пастырь, — кто посвятил себя любви, только тот попадет в рай». На лбу у проповедника вздулись темные жилы, и все подумали, что он вот-вот рухнет от усталости. «Не давайте себе ни минуты покоя! — кричал он, напрягая воспаленную глотку. — А кто проживет без любви хоть час, тот поплатится за это в чистилище. Спать вам нельзя. Когда спят, не любят. Посмотрите на меня!!! Я не сплю уже десять дней и ночей!!!» — И со словами: «Кто спит, тот не любит!!!» — проповедник Корвиниус Фельдау фон Фельдберг упал-таки без чувств.

Лицедейство шарлатана пагубно повлияло на нравы некоторых зрителей. В церковной книге 1820 года зарегистрировано в декабре двенадцать крещений, свидетельства о смерти сообщают о «трех женчинах, скончафшихся бес благословения по смерти детей».

Странно, что именно появление этого проповедника грубого разврата могло так смутить ум и сердце нашего музыканта. Даже если Элиас не осознал пошло-практического смысла лицедейства, который был ясен остальным, он понял безудержную анархичность призывов, с которыми рыжий проповедник повалился на землю. Элиас и в самом деле не спал ни в ту, ни в следующую ночь, но все его мысли и мечты роились вокруг юной Эльзбет. Оп уходил в горы и при пасхально полной луне благодарил Бога за дарованную ему жизнь, теперь-то она обрела свой истинный смысл. Иногда он ложился на черную траву еще мертвых лугов, раскидывал руки и ноги, плакал и пел: «Кто любит, тот не спит! Кто любит, тот не спит!» Он впивался пальцами в сухую траву, будто хотел закрепиться в этом огромном, круглом и прекрасном мире. Нет, покидать его нельзя, ведь на этой огромной, круглой и прекрасной земле живет Эльзбет.

Он провел бы в горах еще одну ночь, если бы не маленький Филипп, так безутешно тоскующий. Идиот никак не хотел успокаиваться, выл по-собачьи, и не было этому вою конца.

После полудня в Страстной четверг они впервые вышли на прогулку вместе. «Вместе» означает Эльзбет и Элиас, придурковатый братишка и крадущийся за ними Петер, он провожал их с самого первого дня. Сначала — просто глазами. Он видел, как они выходят на тропу к Эммеру и затем изчезают. Больше он не мог этого выносить. Возможно, Элиас слышал необычный шорох в кустах. Может быть, он видел на полянке тень Петера или уловил шум его дыхания. Во всяком случае, Элиас знал, что Петер следует за ними на некотором расстоянии. Но Элиас молчал.

Он тщательно вымылся, стащил у отца накрахмаленную рубашку, смазал виски двумя каплями давно прокисшего розового масла, которое хранила мать, начистил башмаки и дважды вырезал на трости букву «Э» с барочными завитушками. В таком парадном виде он встретил ее и охотно подал бы руку там, где тропа становилась крутой и неровной.

Зефф, занимавшийся городьбой участка близ соседнего хутора, заприметил три человеческие фигуры разного роста. Глаза его печально увлажнились, когда он узнал черный сюртук. Он бросил деревянную балду и начал шевелить губами, потом округлил их, словно собирался крикнуть что-то своему сыну. Ему хотелось закричать: «Неужели ты никогда этого не забудешь, сынок?» Зефф запустил пятерню в свою жидкую русую бороденку, и вновь ему послышался крик сгорающего заживо Романа Лампартера, и снова началась адская головная боль. После убийства Зефф перестал подстригать бороду, как бы желая спрятать в ней свое лицо.

Глаза Эльзбет светились любопытством.

— А далеко до твоего камня? — прощебетала она, развязывая свой камчатный передник.

— Иногда кажется, что далеко, а бывает, что очень близко, — ответил Элиас, вытягивая шею и пытаясь украсить свою манерную походку какой-то танцевальной фигурой. Филипп, бежавший позади, радостно следил за его движениями и попытался подражать брату, что заставило Эльзбет от души расхохотаться.

— Филипп, крошка, — пошутила она, — из тебя выйдет хороший танцор. Если на Пасху приедут скрипачи, мы непременно станцуем с тобой, договорились?

Эльзбет взяла ребенка на руки, прижала его к себе и начала напевать «Милый май в роскошной неге».

В это мгновение Элиасу так захотелось быть на месте Филиппа, чтобы его держала на руках и баюкала эта юная женщина.

— Стойте! — вдруг крикнул он, — У меня складывается мелодия!

Эльзбет умолкла и посмотрела на него.

— Теперь будь внимательна, — сказал Элиас, — ты продолжай петь, а я буду вести свою мелодию. Только слушай меня хорошенько, не теряй мой голос!

Эльзбет не понимала, о чем он толкует, и не хотела петь под таким пристальным наблюдением. После настойчивых упрашиваний она все же согласилась и снова запела «Милый май в роскошной неге».

И тут произошло что-то совершенно непостижимое, невероятное для слуха Эльзбет. Едва она затянула песню, как Элиас подхватил ее голосом самой Эльзбет. При этом девушка так испугалась, что Филипп чуть пс выскользнул из ее объятий. Элиас подхватил обоих своими сильными руками и, покраснев до корней волос, попытался с улыбкой заглянуть ей в глаза.

— Многие пугаются, когда слышат свой собственный голос, — загадочно сказал он, — Тебе, должно быть, известно, что я знаю почти все голоса в нашей деревне. И я понял, — шептал он, — что звучания голоса вполне достаточно, чтобы определить характер человека.