В какой-то момент шхуну тряхнуло, и Степан, изогнув шею в сторону кабины, крикнул:

– Марат, стопори!

До берега оставалось метра три.

– Давай твои вещички сбросим, чтоб не намокли, – сказал Степан, подходя к рюкзаку.

Раскачав вдвоем рюкзак, мы выбросили его на берег, потом рядом с ним шлепнулась и канистра с водой.

– Прыгай! – сказал мне Степан, кивая головой в сторону берега. – Скоро солнце прижарит – за пять минут высохнешь!

Я попрощался с ним и с Маратом, поблагодарил их и, оттолкнувшись ногами от борта, плюхнулся в джинсах и футболке в мутную каспийскую воду.

– Эй, – окликнул меня Степан, когда я в отяжелевшей от воды одежде выбрался на узкий бережок, упиравшийся в неглубокий вымытый волнами грот. – Если что перевезти надо – мы всегда можем! Разыщи! Шхуна «Старый товарищ».

Снова негромко заворчал дизелек, и шхуна медленно поплыла влево, постепенно увеличивая расстояние между собой и берегом. Я проводил ее взглядом, прочитал название на борту. Помахал рукой, хотя на меня уже не смотрели.

По мере того, как «Старый товарищ» удалялся, я все острее и острее ощущал свое одиночество. И вот уже когда и след «товарища» растворился в суетливых волнах Каспия, ко мне пришло неожиданное спокойствие, чувство сродни обреченности. Я перетащил свои вещи наверх, на это странное каменное возвышение, как оказалось, укрытое теплым песком. Осмотрелся по сторонам. Присел на песок рядом с рюкзаком и канистрой. Надо мной светило солнце, и ветерок, несший в себе запах Каспия, сушил мои волосы. Идти никуда не хотелось. Не было у меня ни компаса, ни вообще каких-то знаний о пустыне. Зато была вода и рыбные консервы, но одно не заменяло другого. Надо было настраивать себя на принятие решения, но я понимал, что никакая логика мне не подскажет – в каком направлении идти. Надо было спросить у Марата или Степана, но у меня просто не хватило на это ума.

«Ладно, пока пойду вдоль берега, – решил я. – Может, куда выйду?! Но сначала надо высохнуть…»

Я лег на теплый песок, повернулся на бок. Все равно было как-то неприятно в мокрой одежде. Я встал, разделся догола – только часы на руке оставил – и, разложив одежду на песке, прилег рядом и ощутил себя хозяином огромного нудистского пляжа.

Проснулся от жары. В перегретой солнцем голове медленно бродили словно оплавившиеся мысли. Это было похоже на тепловой удар. Я дотянулся до футболки и набросил ее на голову. Одежда моя полностью высохла. Я встряхнул джинсы, и песок легко с них осыпался. Но представить себе, что в такую жару я надеваю джинсы, было трудно. Посмотрел на солнце – оно висело почти по центру неба.

Посмотрел на часы и увидел под стеклом воду, под которой обе стрелки застыли на девяти утра – времени моей высадки на этот берег.

«Ну вот, – подумал, – приближаюсь к условиям Робинзона…»

Постепенно моя голова, покрытая футболкой, остыла, и мысли снова приобрели прочитываемую форму и размеренный ритм. Я собрал всю одежду в рюкзак, надел только спортивные трусы на случай непредвиденной встречи. Хотя кого я мог здесь смутить – даже представить трудно. Решительно осмотрелся и, забросив тяжелый рюкзак на спину, а в правую руку взяв канистру с теплой водой, пошел почти по краю каменного плато, удерживавшего песок от сползания в Каспий. Пошел вслед за давно уже переплывшей горизонт шхуной «Старый товарищ».

Линия берега, повторявшая край каменного плато, была изрезанной и неровной. Я быстро понял, что иногда имеет смысл срезать углы, которыми плато вклинивалось в воды Каспия. Сэкономив силы на этих углах, я прошел не меньше километра прежде, чем почувствовал боль в плечах и усталость ступней, не привыкших к движению по горячему зыбковатому песку.

Останавливаться на привал под палящим солнцем было делом неразумным, и я, найдя очередной провал плато к морю, спустился на мокрый берег и присел в пещерке, выдолбленной волнами. Здесь от внезапного холода по коже побежали мурашки. Перепад температур был невероятный. Пахло сыростью, морем. Солнцу этот кусочек берега был недоступен.

Я снял рюкзак. Вздохнул, посмотрев на красные полосы от его лямок на плечах.

Захотелось есть, и я достал банку «Каспийской сельди». Открыл ее ножом, этим же ножом поковырялся в кусочках рыбы и, не найдя ничего лишнего, пальцами перебросил кусочки рыбы в рот и запил ее же собственным соком «с добавлением масла», как было написано на банке. Запил еду теплой водой из канистры – на языке остался пластмассовый привкус. Чтобы как-то охладить канистру, опустил ее в воду у берега, между двух камней, отвалившихся когда-то от кромки плато.

Постепенно тело мое привыкло к прохладе, гусиная кожа прошла, и бодрость мало-помалу стала возвращаться.

Я сидел на прохладном камне. Смотрел на море, на косые линии волн, спокойно и монотонно шлифовавшие берег.

«Жизнь прекрасна…» – думалось мне, хотя думалось как-то грустно и с иронией. Сам ли я иронизировал над собой или же мысль эта была каким-то внутренним миражом, причиненным жарой, – не знаю. Хотя если мираж возникает внутри, в форме мысли, да еще и в первый день пребывания в пустыне – это уже совсем печально.

Но мне не было печально. Мне было спокойно и не хотелось ни двигаться, ни уходить из этого укромного прохладного уголка. Мне ничего не хотелось. Разве что просто сидеть и смотреть на море, яркое, блестящее на солнце, от которого я так хорошо спрятался.

Не знаю, сколько времени я просидел у моря, отдыхая и наслаждаясь отсутствием жары. Часы мои – сколько я их ни тряс – идти не хотели. Вода из них то ли вылилась, то ли выпарилась, оставив с внутренней стороны стекла запотелость, сквозь которую с трудом различимы были две застывшие стрелки.

Что-то мне подсказало, что и на солнце уже не так жарко. Линия горизонта вроде бы приблизилась и задрожала сильнее. Должно быть, вечерело.

Я вытащил из воды канистру, надел рюкзак и снова выбрался на песок. И действительно – солнце уже опускалось. Песочный горизонт понемногу краснел. И сам воздух был уже не настолько сухим и горяче-колким.

Я продолжил свой путь, и теперь мне шлось намного легче, чем по недавней жаре. Это открытие заставило меня вспомнить какую-то книгу, в которой путешественники тоже шли через пустыню и шли они только вечерами и ночами.

«Что ж, – подумал я. – Вперед и с песней».

Заснул я поздно ночью, в темноте, над которой горели, освещая друг друга, звезды. Песок, подостыв, сохранил в себе солнечное тепло. Воздух, как одеяло, которое невозможно снять, тоже согревал меня. Я накрыл голову футболкой.

Проснулся оттого, что ощутил около лица какое-то чужеродное шевеление. В испуге сдернул футболку и увидел маленького скорпиона. Резко отодвинулся, щурясь от утреннего солнца. Скорпион лениво покрутился на месте и не спеша закопался в песок.

Это утреннее знакомство с местным животным миром взбодрило меня лучше холодной воды, но умыться тоже не мешало. Я пошел к морю. Нашел провальчик, спустился на берег и плеснул в лицо несколько пригоршней прохладного грязно-зеленого Каспия.

Пока было не слишком жарко, я решил, памятуя вчерашнее открытие, использовать это время на дорогу, а когда уже пригреет посильнее – засесть в каком-нибудь гроте на берегу в ожидании вечера.

Не позавтракав, я забросил рюкзак на плечи – он мне показался даже тяжелее, чем вчера. Взял в руку канистру и уже собрался было идти, как вдруг обратил внимание на какие-то следы на песке. Трудно было понять природу этих следов, ведь песок не сохранял четких линий и очертаний. Но следы эти прошлись вокруг места моего ночлега. Я посмотрел на следы, которые сам оставлял на песке – то же самое. Прошелся вдоль своих следов к морю и увидел, что паралельно им метрах в двух – трех такая же цепочка следов опускалась на берег по соседней расщелине.

Озадаченный, я прислушался к окружавшей меня тишине, но было тихо, хрустально тихо.