Дом, где рос Хато, был завален киножурналами – с их помощью отец проверял подлинность ввозимых перчаток, шиньонов и тюбиков из-под губной помады. В детстве Хато был подвержен приступам головокружения, во время которых у него закатывались глаза. Приступ представлял собой серьезную опасность – Хато вполне мог прикусить себе язык.

Он обнаружил отличный способ бороться с судорогами – немедленно лечь на кушетку, заваленную киножурналами, и засунуть в рот первое, что попадется. Обычно под руку попадались перчатка, или шиньон, или тюбик из-под губной помады.

Потом эта детская хворь прошла, но кое-что и осталось. Когда он поехал в Соединенные Штаты писать диссертацию по математике, он понял, что совершенно не может уснуть в чужой стране, если его кровать не устилают лица нескольких десятков американских киноактрис. А если кто-нибудь в течение дня называл его япошкой или презрительно отзывался о его росте, о его ухмылке или об отсутствии ухмылки – тогда, чтобы не видеть дурных снов, он засыпал ночью, посасывая перчатку, шиньон или тюбик из-под губной помады.

Студенты нью-йоркского университета носили бороды и длинные волосы. Хато отпустил волосы и купил накладные бакенбарды и усы, чтобы восполнить природный недостаток волос на лице.

Первые недели в Нью-Йорке он страдал от одиночества. К концу третьего месяца – теперь волосы у него отросли, как у его однокурсников, – он вырвался из заточения и поехал на метро в Чайнатаун. Один ресторан, где подают чоу-мейн, [42]славился тем, что там можно было снять шлюху. К нему подошла женщина, и он направился с нею в отель.

Шлюха оказалась совсем не похожа на японских шлюх. Она не собиралась ни снимать одежду, ни ласкать его. Обозвав его япошкой, она задрала юбку и велела приступать к делу.

Через несколько минут у Хато перехватило дыхание. Усы отклеились из-за выступившего пота, медленно сползли на рот и там прилипли.

Хато пробовал поторопиться, он опустил голову, чтобы не видеть лица шлюхи и не чувствовать, чем пахнет у нее изо рта. От усилий размякли и бакенбарды – они полезли вверх и прилипли к ушам. Он ослеп и не мог дышать – и ему пришлось соскочить со шлюхи, как раз когда у него начался было оргазм.

Он наткнулся на лампу. Струя спермы ударила в лампочку, вместе с лампой он упал на пол и порезал руку липкими осколками стекла. Каким-то образом он ухитрился ретироваться в ванную и горячей водой смыть усы и бакенбарды. Когда он вернулся, шлюха исчезла, забрав не только его бумажник, но и туфли и носки – чтобы он не смог догнать ее. Хато обернул кровоточащую руку усами и пошел по Бауэри к себе в общежитие – он стеснялся ехать в метро босым.

Следующие несколько недель Хато грустно размышлял над тем, как же одиноко ему живется в Нью-Йорке. Он понял: чтобы держаться, ему надо найти себе занятие, и наконец придумал, какое именно. Он решил стать главным мировым авторитетом в области авиакатастроф.

Рано утром он покупал газеты и вырезал все статьи, хоть как-то связанные с авиакатастрофами. Днем, закончив работу, он принимал ванну и переодевался в кимоно. И до самой полуночи, заперев дверь, распределял свои каталоги по коробкам из-под обуви.

Сначала он печатал статьи на карточках для каталогов, потом перепечатывал на других, чтобы выявить совпадения и разночтения в нескольких отчетах об одном и том же происшествии. И наконец он распределял карточки по нескольким сотням категорий по системе перекрестных ссылок.

Его система была столь сложна, что авария маленького частного самолета могла занять полкоробки из-под обуви, а большая катастрофа – и добрых восемь.

Эта работа требовала большого напряжения сил, но Хато знал, что настанет день, и эксперты всего мира обратятся к нему за консультацией. Он прославится, его пригласят читать лекции и выступать на телевидении.

В конце второго и последнего года обучения Хато позвали на танцевальную вечеринку, которую проводила секта евангельских христиан. Он обнаружил, что сидит рядом с хроменькой девицей, которая тоже не танцевала. В тот вечер она пригласила его поговорить на религиозные темы. Хато съел печенье и вызвался ежедневно с вечера до полуночи проповедовать учение секты.

Воинствующая секта с Юга снабдила его плакатом с цитатами из Библии и бубном. Он влюбился в хромую девицу и был только рад стоять на перекрестках в Бауэри, размахивая плакатом и ударяя в бубен, пока она поет псалмы. Он собирался жениться на ней и увезти ее с собой в Японию.

Наступил день, когда девушка пригласила его к себе, в загородный дом. Отец девушки смотрел на него подозрительно, Хато ухмылялся. Мать ушла на кухню и больше не показывалась. На обед подали картофельный суп, картофельные лепешки, хлеб, хлебный пудинг и перец, фаршированный картошкой. Хато привык обедать простоквашей и кусочком сырой рыбы, а потому после обеда осоловел и ощутил приступы тошноты. Несколько раз он вставал из-за стола, уходил в ванную и там шумно блевал.

После всего этого отец девушки усадил его в гостиной. Он упомянул об изнасилованных американских медсестрах в Манильском заливе. Хато ухмыльнулся, все еще чувствуя себя неважно. Отец говорил о марш-бросках, о самоубийственных атаках, о внезапных нападениях, о массированных атаках, о строгой армейской дисциплине, о чувстве вины, которое надлежит испытывать некоторым нациям.

Хато заснул и проснулся через несколько часов – как раз к ужину; на ужин была картошка вареная, картошка печеная, пюре, картошка жареная и запеченная, картошка в виде овощного гарнира, картошка в форме мясного филе. К концу дня он отчетливо сознавал, что навсегда возненавидел всех без исключения американцев и что о женитьбе на хромой девушке не может быть и речи.

Вернувшись в Токио, Хато решил заработать много денег, чтобы поехать в Париж и стать там кинорежиссером. Самые быстрые деньги сулила карьера бандита. Он прошел собеседование, проводимое маленьким толстяком, по слухам, главой огромного гангстерского синдиката. В обмен на клятву верности, бесплатное жилье, питание и один выходной в месяц ему предложили крупную сумму денег по окончании восьмилетней службы. Хато согласился, постригся и купил деловой костюм.

Но он и предположить не мог, что такое работа на японский гангстерский синдикат. В его обязанности входило не раздавать пинки шлюхам и грозить пистолетом владельцам магазинов, а переносить по трапу отчеты из компьютерного отдела в плавучий дом Кикути-Лотмана и обратно. Не шевелясь, он стоял и слушал, пока его наниматель курил сигару, менял галстуки, перемешивал салат, наливал себе розовый джин.

Наконец он получал инструкции. Потом шел обратно по трапу и повторял указания программисту, который скармливал их компьютеру.

Пусть Хато был хорошим математиком, пусть он фанатично стремился к приключениям и опасностям, наняли его только по одной причине. Он прекрасно знал всемирную географию. Лишь очень немногим людям были знакомы все названия, которые появлялись в директивах Кикути-Лотмана, – так широко раскинуло сети его предприятие. Но Хато никогда ничего не путал, исключительно потому, что в свое время приобрел широчайший опыт, изучая газетные статьи об авиакатастрофах.

Кроме беготни по трапу у него была только одна обязанность – периодически сопровождать хозяина на тайные встречи с овдовевшими бабушками. Он стоял на страже у двери, пока хозяин с бабушкой обсуждали детали похорон.

Синдикат Кикути-Лотмана был самой большой гангстерской организацией в Восточной Азии. По валовому криминальному доходу организация занимала третье место в мире. И все же, несмотря на все свои обязанности, Кикути-Лотман мог позволить себе заниматься любопытным побочным бизнесом, а именно похоронными аферами: он предоставлял длинную процессию черных лимузинов и тысячи скорбящих в черном на похороны человека, который умер нелюбимым, о ком никто и никогда не тосковал.

Похоронная процессия могла состоять из двух лимузинов – или из многих сотен лимузинов – в зависимости от того, какой суммой располагал заказчик. В последнем лимузине помещалась законная семья, всегда маленькая, под предводительством триумфально всхлипывающей, ликующей бабушки. Другие члены семьи и не догадывались об этом грандиозном обмане. Только престарелая глава семейства знала, насколько полегчал семейный кошелек после этой невероятно дорогой аферы.