Наш приятель стряхивает путы водорослей и поднимается из воды. Он смотрит на солнце. Он смотрит на дом в сосновой рощице на скале над морем. Он снимает соломенную шляпу, закрывающую его лицо, и вспоминает слова, услышанные в незапамятные времена в пьесе театра Но от актера Но, высокого и худого, актера несравненного таланта и утонченности, – Magnificat anima mea Dominum,да возвеличит душа моя Господа.

И вот он кланяется и принимает наконец-то дарованное призвание свыше. Он торжественно поднимает голову и приветствует посольство маленькой империи, что лежит вон там, за заливом.

На террасе было темно. Герати зажег свечу в стеклянном подсвечнике и поставил ее на землю между ними. Он низко склонил массивную, благообразную голову над парапетом, выискивая что-то внизу – чайку, скалу или волну.

Свеча мигнула. На мгновение Герати поднял руку, чтобы благословить невидимых чаек, невидимые скалы, невидимые волны.

Когда ты уезжаешь?

Завтра. Мой корабль отплывает из Иокогамы.

Что ж, хорошо.

Ты когда-нибудь о них вспоминаешь? А об Америке?

Нет. Никогда. Внутри меня нет ни Америки, ни Токио, ни Шанхая.

Герати возвышался над Квином. Он словно разбухал, пока не заполнил собою тьму террасы, а его дыхание не заглушило волны, бьющиеся о скалы. Он нахмурился. Белоснежные волосы вихрем взлетели под ветром.

Может быть, племяш, ты все еще не очень хорошо понимаешь. Правда, что в тринадцатом веке правил монах, а не император, или великий генерал, или даже безрассудный хозяин цирка со своими отчаянными, хитроумными номерами. Конечно, я не знаю наверняка, кто мы такие, но это не важно. Рыбаки в этой деревне думают, что я обладаю могуществом Нитирена. Они могут даже верить в то, что я – реинкарнация его странного духа. Но как это может быть? Так ли это на самом деле?

Герати сурово посмотрел на Квина. Квин едва заметил, как эти огромные глаза чуть потеплели в улыбке, и в этот миг пламя свечи перестало трепетать. Свет стал мрачен и спокоен. Ветер утих.

Не только это, прошептал Герати. Не только его могущество и его воля. Они этого, возможно, не знают, да и ты, возможно, тоже. Это последняя истина, открывающаяся в последней сцене, и этой истиной вряд ли кто-то владеет кроме меня. И все же она проста, проще не бывает.

Я и есть Нитирен.

Герати взорвался смехом. Он хлопнул себя по животу, и в то же мгновение поднялся ветер. Пляшущее пламя взметнулось и погасло. Вздрогнули сосны, вскрикнули чайки, море плеснуло о скалы. Во тьме миг, или час, или всю свою жизнь Квин слушал, как эхом грохочет смех Герати.

Он нашел расщелину под соснами и пополз по скале туда, где тропинка шла полого. Дул холодный ветер, он шел, подняв воротник, сгорбившись. На полпути к деревне он остановился и оглянулся.

Дом он уже не различал. Сидит ли Будда у свечи? Вглядывается ли сквозь тьму в чаек, в скалы, в волны?

Квин устало тащился со своим караваном, со стройным императором и маленьким генералом, под неслышные звуки каменного барабана, со зверями в клетках, с жонглерами, размахивающими яркими флейтами и сливающимися в одно кольцо факелами. Лотман исполнял свою любимую музыку, Аджар что-то говорил тихим, спокойным голосом, Ламеро поглаживал мох у себя в монастыре, а Мама молилась на лотосе на спине слона, вырезанного из слоновой кости. Воздушный гимнаст крутил сальто, сибирский тигр крался по земле. Один брат торжественно перевязывал галстук, песня другого брата неслась над песками.

Это был долгий парад, и Квин шел, возглавляя процессию, во фраке, с хлыстом и рупором, – для рисовых полей и побережья сгодятся самые оглушительные объявления, выкрикиваемые в рупор, самые безвкусные костюмы, самые дерзкие и тревожные воспоминания.

Он ушел с побережья и двинулся вверх по узкой улочке к площади у вокзала. Там странствующий сказочник расставлял свои декорации. Дети толпились перед пустым ящиком, из которого он доставал своих кукол и на котором устраивал представление.

У сказочника голова тряслась от старости. Его крохотный ящик держался на трех шестах. Он прикрепил картонную картинку к его задней части и стал подражать голосам тех, кого показывал.

Сначала появился мальчик и его родители. Мальчик бродил по берегу моря и встретил дракона, дракон уносил его в изумрудное королевство на дне морском. Принцесса рассказывала о чарах и чудесах, которые отныне будут ему доступны, если он останется у нее, но мальчик предпочел вернуться домой. Он помахал принцессе и вновь поднялся над волнами, помахал дракону и пошел по берегу – а там знакомые деревья исчезли, исчезли дома, и знакомые тропки теперь вели не туда.

Мальчик сел у дороги и заплакал.

Появился старик, очень похожий на самого сказочника. Он оперся на посох посреди дороги, слушая рассказ мальчика о его чудесном путешествии. Потом он объяснил горькую правду: один день в изумрудном королевстве – как сотня лет на земле.

Откуда мне было знать, заплакал мальчик.

Да, сказал старик. Ты не нарочно.

Дети столпились у ящика. Сказка, похоже, кончилась. Теперь мальчик перестал плакать, сказочник убрал последнюю картинку и вышел на пустую сцену, в декорациях звезд и тьмы.

Он улыбался, опираясь на посох.

Правдивая история, прошептал он. Я знаю, ведь это я был тем мальчиком, а теперь я тот старик.

Он кивнул, дети заулыбались. Они смеялись. Они кричали. Они толкались и гонялись друг за другом по площади, а Квин вошел в здание вокзала, оставив старика с причудливыми картонными декорациями, с пустой сценой, на которую в Мукдене и Шанхае, в Токио и Бронксе падала тень странного клоуна, некогда звавшегося Герати.