Карл возится с великом целую вечность, а мы просто стоим и смотрим.

— На черта вы велики там оставили?

Вопрос звучит так, будто это не он, а мы сделали что-то не то. Причем так убедительно, что начинаешь верить сам.

Ничего не отвечая, мы с Олли взбираемся обратно по лестнице. Всю дорогу мы молчим и продолжаем молчать даже тогда, когда оказываемся так высоко, что Карл нас все равно не услышит.

А потом медленно спускаемся с великами вниз. Когда мы добираемся до бетонной площадки, Карл уже снова в седле.

— За мной, — говорит он и жмет на педали.

Не думаю, что кому-то из нас на самом деле хочется следовать за ним, но не сделать этого мы не можем. Странно, что он не едет домой, но мы по-прежнему помалкиваем.

Карл ведет нас вниз по Фрэнсис-роуд, в объезд муниципалок, где я никогда раньше не был, под железнодорожный мост и дальше по свалке, виляя между огромными контейнерами, а потом еще пару раз сквозь парк. Он больше не показывает трюков, но все равно это погоня, и нам по-настоящему весело. Удивительно, он едва переехал сюда, но уже знает места, где я никогда еще не был. А может, он просто едет наугад, куда глаза глядят, и считает, что никто его не остановит. И это круто. Не так круто, как когда он свалился, но все равно круто.

Время ужина, и мы перед домом Олли. Обычно в таких случаях я иду вместе с ним, но сегодня здесь Карл, и я не спешу за Олли. Мы прощаемся, и Карл спрашивает, будем ли мы на том же месте завтра.

Мы с Олли переглядываемся, и Олли отвечает «да», хотя я таращил глаза, подавая ему совсем другие знаки.

Я еду домой с Карлом. Сперва мы останавливаемся перед его домом, а затем я кручу педали к себе. Мама спрашивает, с кем я гулял, и я отвечаю, что с Олли.

Завтрак едва заканчивается, как я срываюсь к Олли. Дверь открывает его мама. Вот от кого у Олли «рыжиковые» гены. Гены — это такие крошечные частички тебя, которые ты получил от своих родителей, и, по словам ученых, это практически весь ты, целиком, так что если родители начнут тебя за что-нибудь ругать, можно списать все на гены и переложить вину на них же самих.

На маме Олли рыжий смотрится красиво. С женщинами вообще все по-другому. Когда мой папа с ней разговаривает, то становится красным и взмокшим, словно пытается починить розетку или настроить видик.

— Его нет.

Мама Олли никогда не говорит «здрасьте» или «до свиданья», зато иногда может вынести тарелку с печеньем. Отца Олли я немного побаиваюсь, к тому же он все время молчит. Когда дверь открывает он (правда, такое случается крайне редко), то всегда кажется, будто он недоволен моим появлением, но, с другой стороны, он вечно чем-нибудь недоволен, так что я здесь, скорее всего, ни при чем.

— А где он?

— Не знаю. За ним зашел какой-то мальчик. Я его раньше не видела. И они вместе уехали на велосипедах.

Внезапно мое сердце начинает колотиться так сильно, что я натурально слышу его биение. Словно мне только что вмазали в челюсть. Я разворачиваюсь, чтобы ехать в парк, но калитка у Олли такая, что с великом между ног открыть ее не так-то просто. Пока я пытаюсь протиснуться в щель, мама Олли говорит:

— Ну, пока.

Она улыбается, словно происходит что-то очень смешное, чего я не понимаю. Типичный случай: «пока» она говорит только тогда, когда совершенно не имеет этого в виду.

— Пока.

Я стараюсь придать голосу естественность, но она уже закрыла дверь.

Я жму изо всех сил, как на велогонках, и даже не обращаю внимания на жжение в ногах, которое дает о себе знать еще до того, как я преодолеваю половину пути, но, едва въехав в парк, резко даю по тормозам. Я вижу их издалека. Они на треке, на великах, в том самом углу, где обычно тусуемся мы с Олли, где можно сидеть, поставив обе ноги на педали, и держать равновесие, прислонившись к столбам ограды. Глядя на них, можно подумать, что эта парочка знакома уже сто лет.

Мне тут же хочется развернуться и рвануть обратно домой.

Так и надо было сделать. Выждать, пока Олли приползет первым. Показать ему, как подло он поступил. Но оставить их вдвоем я тоже не могу. Не могу проторчать целый день в одиночку, зная, что они сейчас вместе и чем-то там занимаются без меня. Я должен подъехать к ним, хотя меня и тошнит от одной лишь мысли, что придется встревать в разговор со своим «привет», как будто новенький в их компании — я.

Я разгоняюсь и сворачиваю на трек, не снижая скорости. Нацеливаюсь на Олли и жму прямо на него, ноги качают вверх-вниз изо всех сил. Напрочь игнорируя бетонную «восьмерку», я мчусь так, словно хочу врезаться в ноги Олли на полном газу, но в самый последний момент с силой сжимаю передний тормоз и резко давлю на задний. Наклон в сторону, нога в землю и резкий занос прямо перед ним, подгаданный так идеально, что Олли невольно дергается назад, ему кажется, что мне ни за что не остановиться вовремя, но я останавливаюсь, чуть не сбив его, и наши шины едва касаются друг друга, будто в легком поцелуе. Даже профи не подгадал бы лучше.

По-моему, после такого трюка здороваться уже незачем. Перевожу взгляд на Карла, посмотреть на произведенный эффект.

Похоже, тот совершенно не впечатлен.

— Идиот, — ругается Олли. — Ты мне чуть ноги не переломал.

— Но не переломал же?

Олли недовольно хмыкает.

Все молчат. Мне сказать нечего, Олли, похоже, тоже. Мне хочется узнать, о чем они тут без меня говорили, но просто взять и спросить я не могу.

В конце концов Карл нарушает молчание первым:

— Мы собираемся в путешествие.

— Когда? — спрашиваю я.

— Сейчас. В Уэмбли.

— В Уэмбли?

— Ага. К стадиону «Уэмбли».

До Уэмбли десятки миль. В буквальном смысле. Даже на машине это целая вечность. На велике же это вообще нереально. Раз в сто дальше, чем мы с Олли когда-либо забирались.

— Мы будем как эти… ну, как их там? — вступает Олли. — Когда отправляешься посмотреть на что-то, потому что это знаменитое место. Как они называются?

— Мы не доедем до Уэмбли, — перебиваю его я. — Дотуда жуть как далеко.

Но Карл не уступает:

— Подумаешь, далеко. Фигня какая. Велики для того и существуют, чтобы гонять как можно дальше.

— Да… но…

Я хочу сказать, что это невозможно, что нам здорово влетит, что это просто нельзя, но не могу придумать, как все это выложить и не показаться трусом.

— Как мы найдем его? — спрашиваю я.

Карл поворачивается и указывает рукой.

Где-то там, далеко-далеко, почти на горизонте, над теннисными кортами, как две большие меренги, — башни-близнецы Уэмбли.

— И что? — говорю я. — Отсюда-то их видно, но это еще не значит, что мы их найдем.

— Почему?

— Да потому, что мы не знаем дороги.

— Нет, знаем. Вон туда.

— Это не дорога. Это направление.

— Один хрен.

— Мы не знаем, какая дорога правильная.

— Если направление правильное, то и дорога правильная.

— Но ведь стадион видно не всегда. А когда его не видно, мы не будем знать, куда ехать.

— Он же никуда не денется, так? Не сбежит, если на него не смотреть?

— Да, но его вообще почти не видно. Там слишком много домов.

— В этом-то и прикол! Мы поедем в том направлении и посмотрим, сможем мы до него добраться или нет.

— А что, если мы заблудимся?

Карл пожимает плечами.

Я смотрю на Олли. Лицо у него серьезное, но я не могу понять, страшно ему или нет.

— Это слишком далеко, — заключаю я.

— Олли говорит, это примерно полчаса на машине, и если машина идет где-то под тридцать, значит, это пятнадцать миль. Фигня.

— Но это займет весь день. А как же обед?

Карл вынимает из кармана что-то маленькое и мятое и двумя руками рывком разворачивает у меня перед носом. Банкнота в десять фунтов.

— Откуда это у тебя?

— Оттуда же, откуда и все остальное.

Ненавижу, когда люди так себя ведут. Вроде и отвечают на твой вопрос, но без ответа — специально, чтоб ты задавал еще больше вопросов, чтобы в конце концов довести тебя до белого каления. Я не собираюсь играть в эти игры, а потому просто смотрю на него в упор. И тут замечаю кое-что странное. Место над ухом, где он ударился головой о бетонку, по-прежнему в спекшейся крови. Склеенные волосы свисают тонкими красными сосульками. Украдкой кошусь на его руки. Правая ладонь лежит на бедре, и она абсолютно не изменилась со вчерашнего дня. Ее не мыли, царапины по-прежнему все в грязи. И пластыря тоже нет.