– Запомни это, – говорю я ей.

– Конечно, – говорит она. – Ты думал насчет клиники? Конечно, думать тут не о чем, выбора у тебя нет. Со временем ты сможешь занять мое место. И еще одно, – добавляет она, – звонил Ветеринар. Ему предстоит ехать на опознание еще одного тела, которое может быть телом Эдуардо. Какой кошмар, а?

– Да, – отвечаю я.

– Мне кажется, ему не следовало бы рассказывать нам абсолютно все. Он ничего не выиграет от того, что будет тревожить и нас. Помочь мы ему все равно ничем не сможем.

– Думаю, правда состоит в том, что расследование исчезновения – дело затяжное, другие же вещи тем не менее происходят слишком быстро.

– Обрати внимание на то, сколько времени я трачу на поиски квартиры. При таких темпах я никогда не выйду замуж, – сетует мать.

– Да, странно все это.

Воскресенье подобно тяжкому грузу. Воскресенье без Ю в квартире Эду – это наихудшее воскресенье со времен сотворения мира, самое пустое, самое медленное с художественной точки зрения. Это воскресенье, которое должно быть забыто. Я даже в кино не иду, чтобы избежать чувства попадания под бриллианты, которые сыплются из открытой руки.

В полдень, после обеда, самый сонливый городок в мире садится дремать перед телевизорами. Моя мать забирается на диван, накрывается пледом и пьет чай с коньяком или коньяк с неким подобием чая, который, по ее мнению, коньяком и не пахнет. А одна из свиней, живущих напротив, поднимается со своего дивана и начинает поглаживать себя у окна, словно ее существование заслуживает этой демонстрации кожи, клеток и жира. Тогда я ухожу в дом соседа. Я добился того, что теперь в нем пахнет примерно так же, как в моем доме, точнее говоря, не как в доме, а как в лесу, и одариваю ласками Одиссея. Раскладываю принесенное рагу на две тарелки и наливаю бокал вина, которое вопреки настойчивым просьбам Серафима не выбросил вчера вместе с остатками пищи. Порция рагу достается и Одиссею.

– Вам, сэр, предстоит быстро ликвидировать мое вчерашнее блюдо, – говорю я псу.

Потом я поднимаю дверцу люка и спускаюсь вниз. Даже к этому можно привыкнуть. Одиссей долго думает, что лучше: рагу или спуск со мной – и наконец останавливает свой выбор на рагу. Так что мне приходится кричать, чтобы Серафим меня услышал. Ответ Серафима раздается ближе, чем я ожидал. Он дает мне указания, где и как я должен поворачивать, пока не увижу свет зажженных свечей.

– Я пытаюсь читать. Ты спас меня, сынок.

– От чего? – спрашиваю я, хотя понимаю, что речь идет о чем-то настолько общем и настолько туманном, что спрашивать вообще-то бесполезно.

– От полного сумасшествия, от смерти здесь, внутри, от того, чтобы не думать о прекрасных вещах, которые существуют в мире. Я читаю историю Карла Великого, – добавляет он, – человека, который жил и умер, как это случится со мной и с тобой. Так что испытывать страх бесполезно.

– В таком случае давайте выйдем отсюда.

– Мне хочется, чтобы ты хорошенько разобрался в лабиринте. Запоминай как следует то, что мы делаем. Это не так трудно, как кажется.

Я подаю ему рагу и ставлю перед ним бокал вина, на который он смотрит с явным недоверием.

– Разве я тебе не говорил, чтобы ты выбросил бутылку? – спрашивает он.

– Я забыл, – говорю я, наливая себе и показывая пустую бутылку.

– Слушать нужно внимательно. Если я говорю, чтобы ты выбросил бутылку, то это, наверное, потому, что бутылку надо-таки выбросить.

Он разговаривает со мной, опершись локтями о стол и слегка подавшись вперед. Внимательно всматривается в мои глаза, словно хочет удостовериться, что я не дурак. Он убедителен.

– Почему Ю не остается с тобой? Она тебя не любит?

– Думаю, что любит, – говорю я, думая о ее поцелуях, о ее возбуждении, о ее полной отдаче удовольствию, о тех моментах, когда она говорит: «Делай со мной, что хочешь, все, что хочешь, все, что хочешь». – Но в то же время ей не хочется работать в Испании. Ее муж богат. На Тайване у него дом внушительных размеров с огромной клеткой с множеством птиц, прудик с золотыми рыбками и прочей живностью.

– В таком случае ее можно понять, – говорит сосед. – Вещи несравнимые. Если бы условия были равными, она предпочла бы тебя. Послушай. Надо бороться с обычаями. Ты знаешь, почему случается большинство катастроф – железнодорожных, автомобильных, воздушных? Из-за старых привычек. Привычки притупляют внимание. Трудное кажется легким. Небрежность и невнимательность порождаются именно чрезмерной уверенностью. Стоит мне расслабиться, как со мной расправятся. Нет сомнения в том, что они поступят именно так, потому что мне нравится быть таким, как ты, рассеянным. Так что обещай мне, что будешь слушать меня внимательно.

Я соглашаюсь с ним и, озабоченный, жду, что последует дальше.

– У меня есть сокровище, – говорит он. – От него-то и все мои проблемы. Я понимаю, тебе это кажется невероятным. Но могу заверить тебя: я не один такой. Большинство людей держат свои сокровища в денежных ящиках, в сейфах, в мебели, в ценных бумагах, в акциях. Мир полон людей, владеющих сокровищами, и мир полон сокровищ. Как ты себе представляешь сокровище?

– Сундуки, наполненные драгоценностями, и чемоданы, набитые деньгами.

– Ты романтик.

Это уже четвертый человек, от которого я слышу такие слова, но впервые от мужчины.

– Что вы имеете в виду, когда говорите «романтик»? – спрашиваю я.

– Это тот, кто думает, что сокровища нужно искать в далеких местах и что они должны блестеть. И что только любовь имеет отношение к тому, что человек чувствует, но не к тому, что он думает, и не к тому, чего желает.

Он берет меня за руку.

– У тебя хорошая память?

– Думаю, нормальная, – отвечаю я.

– Слушай меня внимательно. Я хочу, чтобы ты запомнил один код. Сможешь? – (Тут мне приходит в голову, что это второй человек после Эдуардо, который хочет поручить мне хранить что-то.) – Если со мной что-нибудь случится, если оправдаются мои страхи, что не так невероятно, как тебе кажется, обратись вот в этот Женевский банк, хорошо?

– Хорошо, – отвечаю я. – Мы могли бы провести вечер у телевизора, играя в карты и разговаривая.

– А может, тебе лучше пойти домой? Здесь холодно.

– Я могу растопить камин.

– Нет, у меня еще осталось немного разума. Меня ожидает Карл Великий. Я просто наслаждаюсь им. Серьезно.

– Я принес вам кое-что, – говорю я, протягивая ему свой портативный магнитофон. – Так вы можете слушать музыку, не производя шума.

– Прекрасная идея, – говорит он. – Я спущу вниз молоко и фрукты, которые ты принес. Тебе не придется потом снова приходить.

Мы убираем все, прежде чем поднять дверцу люка. И я закрываю ее за ним. Нужно идти выкидывать пакет с мусором. Одиссей смотрит на меня сидя, высунув язык и роняя слюну. И я тихо говорю ему:

– Л что, если мы с тобой сейчас немножко прогуляемся?

Я смотрю вокруг. Все в порядке. Закрываю дверь, выходящую в сад, только потому, что так хотел Серафим. Осторожно снимаю со стены поводок. Одиссей лает и виляет хвостом. Возможно, Серафим уже надел наушники магнитофона. Я записал на пленку музыку, которая должна ему понравиться: «Оазис», «Куин», «Энималз», Боб Дилан, «Дип пёпл», Дайна Вашингтон и Нина Симоне, которая мне понравилась с тех пор, как я узнал, что собачку Ю зовут Нина. Это превеликая глупость, что из-за какой-то мании бедолага Одиссей не может пройтись по улице и побегать по тропинке. Бесчеловечно, бессмысленно и непростительно то, что бедолага Серафим не в состоянии понять, что творит.

Поселок покрыт коркой голубоватого льда. Светло, но солнца не видно. Мы спускаемся по крутой улице к красному навесу, что рядом с пустырем и тропинкой, обсаженной тополями, с собаками и с хозяевами собак. Я освобождаю Одиссея, и тот начинает бесноваться. Носится туда-сюда как угорелый. Общается с другими собаками. Того и гляди, сшибет с ног кого-нибудь из прохожих, а мне все равно. Я еще один хозяин, который смотрит на небо, будто пытаясь понять, из чего оно состоит. Смотрю на горизонт, словно определяю расстояние. Но я слегка беспокоюсь и решаю отвести Одиссея поглубже в сосновую рощу, где он может быть по-настоящему счастлив и где, возможно, мы повстречаемся с Эйлиеном и его немецкой овчаркой. Было бы интересно посмотреть, как поведут себя наши собаки. Хоть это и звучит несколько напыщенно, но возвратиться в сосновую рощу – это все равно что вернуться на другой полюс своей жизни. Вновь вернуться в прошлое. Меня восхищает мощный лай Одиссея. Этот пес – настоящая личность с собственной харизмой. Первое, что я сделаю в понедельник, это куплю собачий корм. А вечером подойду к квартире. Если ее муж уже уехал, Ю придет туда. Поцелуи – это нечто такое, чем жертвовать нельзя. Устам нужны другие уста, как голове – раздумья, а желудку – пища. Одиссей этого не знает, потому и счастлив. Он никогда не будет впадать в отчаяние из-за того, что чего-то не имеет. Он никогда не заметит того, что отсутствует, как я замечаю это сейчас.