– У Бога нет! На земле есть! – без запинки отвечала девочка.

– Ну, так и пойдём к Богу, Машутка! – предложил старик и взял её на руки.

Ребёнок радостно прильнул к его плечу. Прохожий поклонился низко и сказал:

– Прощайте, сударыня! Помяните в молитвах Мануила Геронтьева и младенца Марию.

И мерным шагом старик пошёл с ребёнком на руках и скрылся за поворотом переулка.

В ту же минуту стук экипажа раздался у подъезда, дом осветился, и горничная появилась на крыльце.

– Пожалуйте, Катерина Алексеевна, разгавливаться!.. Маменька, тётушка от обедни приехали!.. А уж я испужалась: искала вас, искала!.. А вы вот где!

Арданина машинально, вся под влиянием изумлении и ещё какого-то чувства, жуткого чувства, сути которого она не могла бы определить, пошла в дом. Она вошла к себе в спальню, чтобы оправиться, а сама всё думала, какой странный старик сейчас говорил с ней?!. «Девочка эта… Ну, девочка юродивая; но старик, – не страннее ли ещё он, чем этот ребёнок?.. И где она знала его?..»

– Сударыня! Пожалуйте, коли не почиваете! Маменька сами хотели вас проведать, да тётенька не пустили: послали меня! – раздался в дверях голос старой экономки, бывшей крепостной их деда и бабушки. – Христос Воскресе, сударыня!

Екатерина Алексеевна вздрогнула: и она?.. В третий раз в эту ночь она слышала это приветствие… И в третий раз, разумеется, она должна была ответить: «Воистину Воскресе!» и похристосоваться со старушкой, когда-то нянчившей её на руках…

Вдруг её осенило соображение и она спросила:

– Скажите, Марина Яковлевна, вы знаете старика Мануила Геронтьева?

– Нашего-то бывшего управляющего? Как же, сударыня. Да я думаю, что и вы его помните… В деревне, куда вы ехать изволите, двадцать лет правил. У дедушки вашего правой рукой состоял. Обстоятельный, честный человек был!.. Маменька ваша, бывало, ещё всё его бородачом называли, потому редкостная у него борода была!

– Ах, то-то же я его узнала!.. Я сейчас была в палисаднике, – голова у меня болела, так я пройтись вышла, – а он мимо в переулок шёл и мне поклонился.

– Это… кто такой? – переспросила ключница.

– Да Мануил Геронтьев…

Ключница отступила в испуге.

– Сударыня! Никак этого быть не может!

– Почему?.. Я его видела. Я говорила с ним!

– С нами крестная сила!.. – перекрестилась Марина Яковлевна, – да, ведь, Мануил Геронтьев вот уж скоро двадцать лет, как помер! Ведь, вам и десяти годков, почитай, не было, когда он, в скорости после дедушки вашего, скончался.

Катерина Алексеевна в обморок не упала. Она только страшно побледнела и опустилась в кресло, так как у неё подкосились ноги. Она, однако, заставила себя сказать:

– А!.. Ну, так я, разумеется, ошиблась!.. Скажите маме, что я сейчас… Сейчас приду. Дуня! Дай, пожалуйста, одеколон.

Она подняла глаза на столик, ища склянки с одеколоном, и снова вздрогнула, увидав белый цветок в стакане и рядом с ним свечку жёлтого воска.

Вот! Значит не бредила она! Не сон всё это!.. Господи праведный! Господи всемогущий! Кого же это она видела?.. Кто же они?..

Екатерина Алексеевна встала, будто приподнятая посторонней силой: между стаканом с белой звёздочкой подснежника и жёлтенькой изогнутой свечечкой она увидала… яичко розового мрамора!.. То самое яичко, которое она отдала девочке, которое девочка унесла с собою…

Так как же здесь оно?.. Кто и когда его сюда положил?!

*

Рука Екатерины Алексеевны Арданиной, не творившая крестного знамения ровно год, со дня смерти её дочери, сама собою поднялась и осенила её крестом.

«Помяните в молитвах Мануила Геронтьева и младенца Марию», – вспомнилось ей.

И ещё раз она, сознательно, перекрестилась.

С этой Христовой, пасхальной ночи она вновь обрела силу и способность молиться и надеяться, и никогда не забывала на молитве поминать завещанные на веки памяти её имена.