За дверью балкона, совсем близко, ей блеснул огонёк.

«Неужели уж возвращаются из церкви? – мелькнул ей вопрос. – Кажется ещё рано?.. А, впрочем, тем и лучше, скорее спать ляжем!»

Она оделась, толкнула дверь и вышла на крыльцо. Её охватил холодный воздух, запах прелых листьев и свежей земли, только что очищенной от снега, только что посыпанной песком и толчёным кирпичом по дорожке, огибавшей весь дом из палисадника в сад, во двор и к подъезду. Арданина сошла на неё и стала быстро ходить вдоль этой стороны дома, между пустыми клумбами и подстриженной сиренью, маскировавшей забор. Она хотела ходьбой заставить себя успокоиться, не думать, забыться; но мысли не слушались, всё возвращались к тому же, и горькие чувства не хотели ей дать покоя. Болезненно сжималось, под влиянием их, сердце, а голову ей, будто, сжимал огненный обруч.

Звон, весёлый звон стоял над городом и раздражал ей нервы.

«Чего трезвонят? Чего радуются?.. – думалось ей и презрительно сжимались губы её в скептическую улыбку. – Сами себя тешат, как малые дети, будущей радостью… Нет-де, ныне, счастья, – будет потом!.. Придёт и для нас сиротливых, беспомощных, счастье!.. Воздастся-де всем по заслугам: будем же страдать и терпеть молчаливо, радостно славя Бога, в чаянии благ воскресения и жизни будущего века… «Блажен, кто верует, – тепло тому на свете!..»«– вздохнула она. Вот поют они теперь и повторяют, в радостном самозабвении: «Христос воскресе из мёртвых, смертию смерть поправ и сущим во гробех живот даровав!» – ярко представилось ей церковное служение.

Катерина Алексеевна в порыве чувств остановилась даже и громко прошептала сама себе торжественную песнь, которой всё христианское человечество славит животворящее Воскресение Господне…

Ей снова мелькнул огонёк за палисадником ограды.

«Что там за огонь? Кто это стоит за решёткой с зажжённой свечей?.. Сколько времени мелькает. Надо взглянуть», – решила она.

И подошла к решётчатой калитке.

Оттуда, из пустынного переулка, к ней протянулась маленькая, худенькая, детская ручка, со свечечкой из жёлтого воска.

– Христос Воскрес! – тихо вымолвил ребячий голосок.

Арданина отступила от этой неожиданности.

– Кто это? – спросила она и посмотрела за калитку.

За ней стояла маленькая девочка, прислонившись к столбу, просунув руку между зелёными палками решётки.

– Господи! Как ты сюда попала, девочка?.. Крошечная такая! И так легко одета!.. Не прикрыта почти что!.. Тебе не холодно?

– Не холодно! – отвечал ребёнок и опять подавал ей свечу. – Христос Воскрес, барыня!..

– Воистину Воскрес, детка! – машинально отвечала она и взяла из крошечной, холодной ручонки догоравшую свечу. – А это что!..

Вместе с жёлтой свечечкой в руке Катерины Алексеевны оказалась зелёная, нежная веточка, с белой звёздочкой цветка.

– Откуда у тебя такой цветочек, милая?.. Спасибо!.. Погоди и я тебе яичко дам. Подожди меня, миленькая.

Быстро вошла в дом Катерина Алексеевна, машинально задула свечу, веточку опустила в стакан воды, стоявший на её ночном столике, и взяв в ящике его, из приготовленных там хорошеньких яиц для христосования со знакомыми детьми розовое мраморное яичко, поспешно возвратилась с ним к садовой калитке.

– Вот тебе, девочка, розовое яичко. Завтра будешь им играть! А теперь иди скорей домой, милая! Боже мой, как тебе должно быть холодно!.. Ты в одной рубашоночке и босая!.. Как это тебя мать так пустила?

Девочка взяла яичко, не глядя, сжала его в руке и вздохнула.

– Тебе холодно? Хочешь я тебе дам платочек? – спросила Арданина, удивляясь, что в такую холодную погоду, такого маленького ребёнка, почти неприкрытого одеждой, ночью одного пустили на улицу.

– Мне не холодно! – неподвижно глядя на барыню, ответило дитя.

– Но с кем ты пришла? Как ты здесь?..

– Одна.

– Из церкви верно?

– С погосту…

– А где ж ты живёшь? Близко?

– Я не живу! – так же тихо и бесстрастно выговорила девочка.

– Близко живёшь? – переспросила, не расслышав, Екатерина Алексеевна.

– Я не живу! – повторила девочка явственней.

Арданина посмотрела на неё внимательно, жалостливо подумав: «Неужели бедняжка идиотка?»

– Иди скорее домой! – сказала она. – Где твой дом?

– У меня нет дома…

– Как?.. Так где же ты живёшь?

– Я не живу! Я лежу, – явственно сказало дитя.

– Лежишь?.. Как лежишь? Отчего?

– Я лежу на погосте… На кладбище!

– Господи помилуй!.. – Арданина отступила, чувствуя, что холодеет. – Ты живёшь на кладбище? Твой отец верно сторож?

– Нет, я не живу! Я лежу там! – упорно повторяла девочка.

– Зачем же ты… лежишь?.. Разве ты больная?

– Нет… Я не больная. Прежде была больная, когда здесь жила… Теперь я умерла и… лежу!

«Сумасшедшая!» – в ужасе решила Арданина. Но всё же, руководимая различными чувствами и любопытства, и страха, и жалости, продолжала говорить:

– И долго ты здесь хочешь стоять?.. Войди в комнату! Ты замёрзнешь.

Девочка покачала белокурой, гладко расчёсанной головкой.

– Я скоро уйду, – сказала она.

– И куда же ты пойдёшь?

– На кладбище!

– Что ж ты там будешь делать?

– Лежать! – было ясным и бесстрастным ответом.

Невозможно было сбить ребёнка с этих ответов. Арданина в сильном волнении, почти в испуге, начала ей доказывать.

– Зачем же ты будешь лежать на кладбище? На кладбище лежат мёртвые, а ты живая…

– Я не живая… Я мёртвая! – заявила тотчас девочка.

– Да какая же ты мёртвая, девочка, Бог с тобой!.. Мёртвые не ходят, не говорят, не едят! – убеждала Арданина.

– Я не ем! – покачала головой её странная собеседница.

– Да! Но можешь есть!.. Вот же ходишь и говоришь. Как же ты можешь разговаривать, если ты мёртвая?

– Я не могу! – прошептал ребёнок. – Я здесь не могу, если мне не велят…

– Велят?.. Кто же тебе велит? Здесь не можешь?.. А где же можешь? – бессознательно повторяла Арданина.

– Не здесь… Там могу! – неопределённо отвечала девочка.

Но Екатерина Алексеевна, убеждённая, что имеет дело с маленькой юродивой, уже не слушала её, думая свои горькие думы.

«Вот, – думалось ей, – также «справедливость», – «высший разум»! У несчастных бедняков живут помешанные дети, идиоты от рождения, а моя девочка – молёная, желанная – умерла!»

Тяжкая горечь подымалась со дна её наболевшей души.

Девочка всё стояла неподвижно за сквозной калиткой. Занимался рассвет; движение на улицах усиливалось: народ возвращался из церквей…

«Надо попросить кого-нибудь из тётушкиных людей проводить бедняжку до дому! – подумала Арданина. – Её, верно, кто-нибудь знает».

За углом послышались шаги. Оттуда вышел высокий, пожилой человек, в чистой холщовой рубахе, с окладистой седой бородой, красиво расчёсанной лопастью. Он шёл прямо, мерно и остановился лишь у самой калитки. Екатерине Алексеевне показалось, что она знала этого красивого старика… В том ничего не могло быть удивительного! Она так много старожилов знала в этом перепутном для них городе.

Он поклонился и сказал так же, как и девочка:

– Христос Воскресе, барыня!

– Воистину Воскресе! – и ему ответила она и сказала, указывая на девочку, – не знаете ли вы, чей это ребёнок?

Человек посмотрел и сказал:

– Знаю. Это из нашей деревни, старостихи Марфы дочь.

– Ах! Как я рада. Так не возьмётесь ли вы её довести до дому её, до матери?.. А то бедняжка попала сюда как-то одна, верно из церкви забрела… А ведь, она, кажется, юродивая! – тихо сообщила Арданина.

– Божие дитя! – выговорил старик.

– Да вы послушайте, что она про себя рассказывает.

И, обратившись к ребёнку, Арданина снова задала ей вопросы:

– Девочка! Откуда ты?

– С погосту, с кладбища, – повторил тотчас ребёнок.

– Что ты там делаешь?

– Лежу.

– Ты живая?

– Нет… Я мёртвая!

Но тут прохожий старик прервал ребёнка:

– Не дело, дитятко, сказываешь! Разве у Бога есть мёртвые?