— Поезд пятнадцать сорок пять на Линкольн отбывает от третьей платформы — с остановками в Тетфорде, Эли, Марче, Сполдинге и Слифорде.

Линия была свободна, ждать почти не пришлось. На другом конце ответил мужской голос.

— Майлс? — с нетерпением спросила Джоанна.

Послышался быстрый, резкий вдох, и потом молчание. Что-то в этом молчании заставило ее сердце резко сжаться.

— Пожалуйста, — задыхаясь, сказала она. — Пожалуйста, могу я попросить мистера Майлса О'Малли?

На этот раз голос ответил:

— О Боже! — произнес он с ирландским акцентом. — Разве вы не слышали?

— Не слышала что? — пробормотала она. Говорить было трудно — так сильно билось сердце.

Голос уклончиво продолжал:

— Послушайте, вы его девушка?

Джоанне показалось, что ее сердце и разум превратились в ледяные глыбы, но все же сигналы были приняты. Помни, они не знают ничего — подожди, пока не поговоришь с Майлсом.

— Не совсем, — ответила она. — Что… что-то случилось?

— Да. Именно поэтому я не хотел вас слишком ошарашить, — ответил голос. — Он разбился вчера па дороге в Белфаст, когда ехал в Лари. Он собирался ехать оттуда в Странраер, чтобы встретиться с каким-то приятелем, с которым собирался путешествовать по Шотландии.

— Разбился? — Джоанна облизала губы. — Вы хотите сказать… он сильно ранен?

— Боюсь, что хуже, — ответил ее собеседник. — Он умер.

Молодая женщина, провожавшая Джилл в дамскую комнату, первой заметила полуоткрытую дверь телефонной будки и случайно заглянула туда. Неловко лежавшая на своих чемоданах Джоанна этого не видела. И ничего не слышала, хотя еще сжимала в руке телефонную трубку.

— …Я и подумала, что завтра мы пообедаем в городе и сходим на выставку. — Голос Джесси Ли затих, и она сочувственно воззрилась на свою юную гостью. Дитя так напоминало маленького мальчика… заблудившийся в лесу младенец, сжимающий свои кораллово-розовые губы с круглыми карими зрачками под стрижкой, похожей на перевернутую миску для пудинга. И все же она была такая женственная.

Мать Джоанны, Дороти Дайкс, старая школьная подруга, предупредила, чтобы она ни о чем не расспрашивала. «Она не станет об этом говорить. Она и нам почти ничего не сказала, только то, что пыталась позвонить Майлсу из Нориджа, хотела ему сообщить какую-то мелочь, не знаю что, и ей сказали об этом несчастном случае. И вообще все это было так странно. Она не позволила мне позвонить подруге, у которой собиралась остановиться в Шотландии, сказала, что сделает это сама, а теперь почему-то и слышать не хочет о том, чтобы туда поехать. А доктор настаивает, чтобы она уехала».

— Она всегда может приехать сюда, ты же знаешь, — сказала Джесси. — Только я не думаю, что Уимблдон — это такая уж смена обстановки.

Но Джоанна приехала, чем немало ее растрогала, и за ужином старательно пыталась проявить интерес к последним новостям о семействе Джесси — о ее сыне Алане, живущем в Найроби, и дочери Деборе, преподавателе экономики домашнего хозяйства, которая удивила всех в ноябре прошлого года, выйдя замуж за певца Колина Камерона.

Все начиналось сначала и возвращалось снова и снова, крутясь в страшном водовороте: если бы ты действительно любила его, если бы ты сказала «да», что в этом было бы плохого? Так мало плохого по сравнению с тем, что случилось… Он умер… потому что ты сказала, что вы должны пожениться… и потому что тебе понадобилось ехать домой… а потом ты не была уверена…

— Простите меня, миссис Ли. Что вы сказали?

Джесси повторила — о выставке тканей в ирландском выставочном центре в Вест-Энде, специальный показ, не для широкой публики, но Джон знаком с кем-то, кто знает кого-то еще в правлении «Айриш Экспорт», и он достал им приглашение. Внезапно она с испуганным видом замолчала.

— О Боже, я не подумала… Возможно, тебе это не понравится… — Очевидно, она вспомнила, что Майлс работал в этой области и, более того, был ирландцем. Джоанна тоже подумала об этом. Что ж, невозможно прожить всю жизнь в постоянном бегстве.

— Конечно, мне это понравится, — твердо заявила она. — Наверняка понравится.

— Смотри, чтобы она добралась туда, Джо. Этот парень будет вас ждать, — сказал за завтраком Джон Ли, и после нескольких часов, проведенных с Джесси в Лондоне, страх Джоанны по поводу ассоциаций, которые могли возникнуть у нее в связи с донегальским твидом, отошел на второй план по сравнению с беспокойством, что она может вообще его не увидеть.

Джесси трижды теряла свои сиренево-розовые перчатки, дважды жизнерадостно соскакивала с тротуара перед носом у такси, и кончено же, совсем не спешила.

— Нет никакой необходимости приходить туда слишком рано, — весело заявила она у окна Либерти. — У меня такое ощущение, что это будет очень скучно. Ну, милочка, ты же знаешь, что я имею в виду, соль с перцем или овсянка с комками! Очень мило с его стороны пригласить, но…

Через сорок минут «но» исчезло.

— Как мило, что вы нас пригласили, мистер… э-э… — рука Джесси, победно облаченная в перчатку, элегантно покоилась на руке встретившего их мужчины, глаза очаровательно поглядывали из-под широкополой шляпки. Ей несколько раз говорили, как его зовут, но имена, как начала понимать Джоанна, относились к той же категории, что и указатели типа «Посмотри налево»: Джесси была выше этого. Однако, надо отдать ему должное, высокий ирландец, казалось, не замечал ничего, кроме сочетания василькового полотняного костюма, сиренево-розовой шляпы и выглядывавшей из-под нее янтарной челки, в то время как обладательница этого сочетания бесстыдно заявила: — Как я уже говорила Джо, когда мы шли по Риджент Стрит, я просто без умаот ирландского твида.

Приятный человек, думала она, было бы очаровательно для Джо, будь он чуточку моложе, да все равно он, наверное, женат. Какая жалость. Мама, ты никогда не поумнеешь, сказала бы Деб. Но ведь ничего нет дурного в том, что желаешь людям счастья, а малышка Джо такая славная.

Когда они входили в выставочный зал, она услышала тихий шепот:

— Кажется, кто-то здесь упомянул соль с перцем и овсянку?

Джоанна умела не просто улыбаться, а улыбаться ослепительно. И когда Джесси смотрела на коротко остриженную светло-каштановую головку, на изящные плечи, загорелые до cafe au lait, [6]и на изумрудное платье в горошек, ей снова и снова приходило в голову: да, Деб, я знаю, что мне не следовало бы, но если она здесь познакомится с каким-нибудь милым мальчиком — почему бы и нет?

— Овсянка? Если это овсянка, — снова прошептала Джоанна, — то кому бы понадобилось чистить яйцо?

Глядя через плечо, Джесси поняла, что она имеет в виду. Зал производил впечатление контрастом чисто белых занавесей с настурциевыми стенами и таким же ковром с желтыми и цвета закатного неба розами, темными кушетками и квадратными белыми кофейными столиками. И повсюду — висящие или небрежно брошенные, яркие, словно огни маяка, пышные, словно средиземноморский грот, спелые, словно пшеничное поле, — отрезы ирландского твида ручной работы.

Отвисшая челюсть Джесси лучше всяких слов говорила о произведенном впечатлении, что с удовлетворением отметил красивый ирландец.

— Вы еще не то увидите, — пообещал он. — Идемте. — Он подхватил ее под локоть.

Джоанна ненадолго задержалась в зале. Она сумела увидеть больше, чем Джесси; что касалось цветов, то да, на нее они произвели тоже ослепительное впечатление — этот бирюзовый, этот пылающий розовый, этот оранжевый, — но и еще кое-что, словно она вновь попала в страну, которая последние две недели, казалось, закрыла для нее свои границы.

Бирюзовый представлял вариант сотового переплетения. В пряжу с желтыми узелками была вплетена зеленая нить. И, наверное, очень трудно покрасить, чтобы получить именно такой оттенок синего, фустика и индиго, и до чего нежный. Как приятно будет тому, кто станет его носить! Оранжевый твид был не просто оранжевым, а еще и в рубчик с вплетенной сиренево-красной нитью. Розовый был таким же необычным: тяжелее и гораздо мягче, с нерегулярным расположением рубчика и шелковистой фактурой в ярко-розовых, бледно-розовых и алых тонах. А чем окрашен? Возможно, кошениль с подходящим фиксатором. Она взяла ткань в руку, пристально разглядывая плетение. Очень просто, почти как будто это сделал ребенок, и очень, очень эффектно.