Пока она не привела Гектора в гостиницу, в их номер, ей казалось, она существует в другом времени, в каком-то непостижимом времени. Оно одновременно сжалось и растянулось до бесконечности, ориентироваться в нем было невозможно. Должно быть, она оплатила счет в ресторане, должно быть, каким-то образом уговорила мужа подняться из-за стола, должно быть, с трудом тащилась с ним по Манки-Форест-роуд — или вела его за руку, как ребенка? Позже, гораздо позже она пробудится от кошмаров, которые, она знала, являются воспоминаниями о том вечере. А пока в ее сознании отложились только улица, обратный путь в гостиницу, который они преодолевали с трудом, недоумевающие лица уличных торговцев, водителей и туристов. И вот они в своем номере, он сидит на кровати, она стоит на коленях перед ним. Все еще растерянный, все еще плача, он обнимает ее, обнимает крепко, как никогда раньше, горячим дыханием обдает ее лицо, слюной, слезами заливает ее шею и плечи. Медленно, очень медленно время возвращалось в свое нормальное состояние, становилось узнаваемым. Гектор прекратил выть. Теперь из груди его периодически вырывались лишь всхлипы, сопровождаемые глубокими судорожными вздохами. Она чувствовала, что ее правая нога затекла, слышала тиканье своих часов и мелодию, доносившуюся откуда-то из глубины отеля. Она села на пол, потерла ногу. Гектор высморкался, бросил мокрый носовой платок на пол, потер глаза. Его голос, когда он наконец-то заговорил, удивил ее. Он был твердый, полный самообладания.

— Я уже успокоился. — Он отер губы. — В прошлую среду я забирал Мелиссу с продленки. Отец не мог поехать — ему позвонили из Сент-Винни, пригласили — наконец-то — на прием к врачу по поводу его подагры. Мама захотела поехать с ним, я не возражал. У меня был один отгул, и я им воспользовался. Поболтался по дому, собрал кое-какие вещи для поездки сюда, а в половине четвертого сел в машину и поехал за Мелиссой.

Айша не перебивала мужа, но была в замешательстве. Зачем он ей это рассказывает? Потом она вспомнила, что перед самой его истерикой они говорили о детях: она делилась с ним своими впечатлениями о бангкокских школьниках.

— Поток машин на Кларендон-стрит растянулся, казалось, на несколько миль: родители ждали своей очереди, чтобы подъехать к воротам школы и забрать своих детей. Образовалась пробка. Мы почти не двигались. Я стоял за огромным новеньким черным джипом и вдруг запаниковал. У меня было такое ощущение, что я задыхаюсь. Я и в самом деле думал, что сейчас умру — прямо за этим проклятым джипом, думал, последнее, что увижу в жизни, — это дурацкую наклейку «В машине ребенок».

Его голос задрожал. Опасаясь, что он опять расплачется, она села рядом с ним на кровать.

— Так бывает иногда, — сказала она ровным, успокаивающим голосом. — И это кошмар, будто все родители в одночасье решили съехаться в школу. Противно, ужас. Долго ты ждал?

Он не отвечал. Она погладила его по волосам.

— Я не ждал. Просто сигналил до тех пор, пока мочалка передо мной немного не подвинулась, так что я смог развернуться и свалить оттуда.

— А как же Мелисса? — резко спросила Айша. Теперь в ее тоне слышалась паника.

Он захохотал. Ей хотелось его ударить.

— Что было с Мелиссой? — она почти кричала на него.

Захлебываясь истеричным смехом, он дорассказал свою историю:

— Я вернулся домой, оставил там машину. — Хохот. — И пешком вернулся в школу. — Взрыв смеха. — Черный джип еще не добрался до ворот. — Ха-ха-ха. — Я нашел Мелиссу, и мы пешком пошли домой.

Заходясь визгливым хохотом, он спиной упал на кровать. Она ждал, когда он успокоится. Поймала свое отражение в зеркале над туалетным столиком. Умная, привлекательная, приятная женщина. Этого она не заслуживает. Не заслуживает. Тело рядом с ней на кровати затихло.

— Прости, Айша, — глухо произнес Гектор.

Она не поворачивалась. По-прежнему не отрывала глаз от отражения в зеркале уверенной в себе привлекательной женщины.

— Прости, — повторил он, теперь уже твердым настойчивым тоном. — Больше я так жить не могу.

Она похолодела. Он намерен уйти от нее. Она опять посмотрела на свое отражение. Она привлекательна, да, умна, у нее свой бизнес. Ей сорок один год. Она не хочет жить одна. Когда она заговорила, ей показалось, что ее голос исходит откуда-то извне, от женщины в зеркале.

— Хочешь развестись? — Фраза прозвучала тяжеловесно, бухнулась в пустоту, как убийственный груз. В то же время, сказав ее, она ощутила неимоверную легкость, невесомость.

— Нет, — решительно ответил Гектор, без тени сомнения в голосе. Айша выдохнула, на мгновение испытав благословенное облегчение, и в ту же секунду ее кольнуло сожаление — мимолетное ощущение, которое ее сознание едва успело зарегистрировать.

Как утром после аборта, позже объяснит она Анук. А та, кивая головой, скажет: да, понимаю. То, чего не могло бы быть, то, чего ты вообще не хотела, но ты невольно жалеешь, что никогда не узнаешь, как бы это могло быть.

Гектор смотрел прямо на нее:

— Сейчас я ничего не знаю, кроме того, что я хочу быть с тобой, что я люблю тебя и что ты — единственное, в чем я уверен в своей жизни. Я был глуп. Мне непонятно, что со мной происходит, но я точно знаю, что не хочу тебя потерять.

Истерика его измотала. Его лицо опухло, покраснело. Он выглядел на свой возраст.

Она поцеловала его влажный лоб:

— Выйду на улицу, куплю нам что-нибудь поесть. А ты прими душ, и, когда я вернусь, мы поговорим, хорошо? Обсудим все, что ты захочешь, любые темы.

Он кивнул, прошептал:

— Прежде чем уйдешь, обними меня.

Она обняла его. Он крепко прижал ее к себе и никак не хотел отпускать. Она осторожно высвободилась из его объятий:

— Я быстро.

Она вздохнула с облегчением, вновь оказавшись на душных улицах Убуда, на время освободившись от Гектора, от его потребности в ней. В небольшом переполненном кафе она купила наси горен [128]и села снаружи на ящик, глядя на рисовые поля по другую сторону дороги. Через день полнолуние, и сейчас каждая травинка, каждое дерево, каждый листочек и ветка, силуэт каждого дома и храма отчетливо вырисовывались в лучистом серебристом сиянии. Она услышала, как в кафе какой-то американец что-то громко и резко сказал, и отдалась на волю своей фантазии. Она с Артом, приехала в Монреаль. Он упал в ее объятия. Он разведется с женой, она разведется с Гектором. Она выучит французский, они откроют свою ветеринарную клинику в городе, оба будут работать неполную рабочую неделю. На выходные будут ездить в Нью-Йорк. Потом она вспомнила про своих детей и выбросила из головы милую неосуществимую фантазию. Взяла свой заказ и пошла в гостиницу.

Они проговорили несколько часов, лежа рядышком на кровати. Гектор с жадностью набросился на еду, а когда поел, начал говорить. Сначала про Хьюго. Сказал, что у него нет ненависти к мальчику, ведь ребенка ненавидеть невозможно, и она с ним согласилась. Он злился на Рози и Гэри. Те посещали всевозможные семинары для родителей, но Гектор скептически относился к так называемым передовым методикам воспитания, основанным на принципе «главное — интересы ребенка», которые лежали в основе подхода Рози к материнству. Хьюго одинок, доказывал он, ему нужны братик или сестренка, кузены и кузины, ему нужно общаться с другими детьми, которые ставили бы его на место. Он слишком много времени проводит среди взрослых. А Гэри слишком эгоистичен, чтобы завести еще одного ребенка. Айша согласилась с мужем.

Она слушала его, не перебивая. Она не совсем понимала, почему он вспомнил про Рози и Гэри, но было ясно, что инцидент с их сыном потряс его до глубины души. Он говорил о том, что ему нравится быть отцом, но ему ненавистен свой страх за детей, претит, что в их социальной среде, среди их друзей и родных понятие «престиж» стало играть столь важную роль. Я хочу, чтобы мои дети ходили пешком домой из школы, хочу, чтоб они играли на улице. Мы не должны их растить как тепличные растения, чтоб они боялись внешнего мира. Мир изменился, заметила она, стал опасным. Нет, мир все такой же, возразил он, это мы изменились. Он четко дал понять, что их детей не отдаст учиться в частные школы. Уже не первый год этот вопрос был источником их разногласий, и поначалу она думала, что они поспорят-поспорят, да так и останутся каждый при своем мнении, не приняв никакого решения. Но в тот вечер Гектор был категоричен, привел убедительные доводы в поддержку своей позиции. Объяснил, что он любит своих детей, а частные школы считает элитарными и потому не желает иметь с ними дела. Он не доверяет частным школам, неизвестно, кого они воспитают из наших детей. Дело не в деньгах — он готов потратить вдвое больше того, что они могли бы заплатить за частные школы, чтобы свозить Адама и Мелиссу в Грецию и Индию, показать им другие страны. Он с радостью сделает это для своих детей. Но ему не нравится холодный, эгоистичный новый мир, и, пусть его взгляды старомодны, не отвечают требованиям современности, он будет цепко держаться за свои нравственные и политические идеалы. Иначе он пропадет. Это твой выбор, заметила она, и дети не должны страдать ради твоих идеалов. В ответ он застонал. Они не страдают — они счастливы. Он взял ее за руку. У них все будет хорошо. Ты же знала, какой я, когда выходила за меня замуж. Я не изменюсь. Я не тот человек, кто отдает своих детей в частные школы. Я просто не могу быть таким. Она видела, что он непреклонен, и, хотя для нее самой его позиция была непостижима, ведь она выросла в семье, где богатство считалось добродетелью, а политика — не темой для разговора, она поняла, что придется ему уступить. И она попыталась достигнуть компромисса. Если Адам или Мелисса, быстро добавила она, будут плохо учиться в школе, ты готов переехать в другой район, где государственные школы лучше? Переселиться в район, который находится далеко от дома твоих родителей, например перебраться на восток? Да, ответил он. И, лежа рядом в гостинице Убуда, они наконец-то пришли к соглашению.