Она плакала, прощаясь с Эриком, но они оба знали, что ее слезы вызваны не расставанием, что они оба до конца доиграли свои роли в «мыльной опере» двадцатого века. Они наскучили друг другу. Эрик, джентльмен до мозга костей, купил ей билет, помог упаковать вещи, отвез в аэропорт и, целуя ее на прощание, вложил в ладонь валиум — успокаивающее средство, которое помогло бы ей легче перенести длинный перелет домой.
Похороны состоялись на следующий день после ее прибытия в Перт. Мать на погребении не присутствовала, и, желая позлить ее, Рози целую неделю прожила у Эдди, мирясь с разбросанными тут и там коробками от пиццы, грязным туалетом и покрытой плесенью ванной. Потом арендовала автомобиль и отправилась в Мельбурн. Она хотела вновь почувствовать Австралию, погрузиться в необъятную ширь неба, пустыни и земли. Ехала она по десять часов, по пути не видя ничего, кроме иссушенных солнцем кустарников и бескрайней синевы над головой, делая остановки на затерянных в пустыне одиноких бензозаправочных станциях, заставляя себя спать во время короткого отдыха, несмотря на леденящий холод окружающей ее пустоты. К тому времени, когда она добралась до Порт-Огасты [94]и, избегая убийственных взглядов аборигенов, села перекусить гамбургерами из черствого хлеба в дешевом кафе, у нее уже было такое чувство, что она стерла с себя налет Европы, что проведенные там восемь лет испарились.
В Мельбурне она поначалу остановилась у Айши с Гектором, научилась менять подгузники новорожденной Мелиссе, устроилась на работу приемщицей в ателье по пошиву модной одежды в Фицрое и нашла квартиру в Коллингвуде [95]. Спустя два месяца на одном из вернисажей в Ричмонде она познакомилась с Гэри. Он был единственным из посетителей, у кого хватило смелости раскритиковать безнадежно устарелый постмодернистский бриколаж автора. На выставку Гэри пришел в деловом костюме из серой шерсти, тонком черном галстуке и светло-малиновых подтяжках, купленных в одном из комиссионных магазинов в Футскрее [96]. Она заметила его сразу же, еще до того, как он начал оскорблять художника, потому что из всех мужчин на выставке он один был одет так же элегантно, как Эрик. Но, в отличие от Эрика, Гэри не воспитывался в атмосфере изысканности. Вкус у него был от природы, он исповедовал свой собственный стиль. Он был не так красив, как Эрик, но это не имело значения. Черты у него были выразительные, необычные: заостренный подбородок, резко очерченные скулы, жгучие глаза. Честность он почитал, как Господа Бога. Ей он показался волнующим, опасным. Эрик такого впечатления не оставлял. Да, он был обаятельным и обходительным. Но ее отец тоже был обаятельным, а мать — обходительной, однако эти их достоинства были атрибутами лицемерия.
Она решительно подошла к Гэри и заявила, что он несправедлив к художнику, что на выставке принято хвалить, а не критиковать творчество автора. Он поднял ее на смех — не тогда ли он впервые обвинил ее в мещанстве? — но они оба улыбались. Он попросил у нее телефон и на следующий день позвонил. В пятницу вечером они пошли в ресторан, и за ужином он эпатировал ее разговорами о музыке, о кино, об искусстве и психологических аспектах эволюции философии феминизма. Ей нравилось, что он много читает, хотя в университете он никогда не учился, школу бросил в шестнадцать лет, занимался столярным делом, которое тоже бросил, перебрался на Кингз-Кросс [97]в Сиднее и стал вести богемный образ жизни, окончательно избавившись от остатков своего прежнего существования. Он ничего от нее не утаил. Он был проституткой, сутенером, три года сидел на героине, сбежал из Сиднея, оставив после себя долги на тысячи долларов. Сама она за весь вечер и двух слов не сказала, только слушала его раскрыв рот, очарованная его даром рассказчика, его самоуверенностью, силой его обаяния. Она уже была во власти его чар, готова была лечь с ним в постель в тот же вечер, но не пригласила его к себе. На следующий день он снова позвонил, и они половину воскресенья провели на берегу Ярры. В ту ночь он остался у нее, а на следующее утро, после того, как он ушел, она, собираясь на работу, позвонила Айше и сказала: «Я влюбилась».
С ее друзьями Гэри с самого начала держался настороженно, вызывающе. Айшу он считал неприветливой, Анук — высокомерной, но больше всего ему претили попытки Гектора завязать с ним приятельские отношения. На его взгляд, все они были заносчивы, и Рози, когда они встречались с ее друзьями, замечала, что сама она болтает без умолку, стремясь на корню погасить любые возможные конфликты. Типичные мещане, со скуки с ними подохнешь, вопил Гэри, когда они возвращались к ней домой, как ты их выносишь? Она защищала своих друзей, но в душе, как ни странно, радовалась, что Гэри столь низкого о них мнения. Когда она смотрела на своих друзей глазами Гэри, они уже не казались ей столь успешными, столь уверенными в себе, столь идеальными.Она мало что рассказала Айше о родных Гэри по возвращении из Сиднея. Умолчала о своих сомнениях. Она выйдет за него замуж. Она любит его. И пошли они все куда подальше со своим неодобрением. В итоге ее друзья доказали ей свою верность. Анук присутствовала на свадьбе, а Айша с Гектором и вовсе были у них свидетелями.
Она нежно поцеловала сына в щеку. От него пахло карамелью и детством. Хьюго шевельнулся, хныкнул, потом повернулся на другой бок. Как это ни ужасно, но она была рада, что оба его деда умерли. Один — быстро, сам наложил на себя руки; второго, медленно, убил грог. Обе его бабушки тоже все равно что умерли. Одна спилась, вторая — отказывалась любить внука. Были только она, Гэри и Хьюго. И ее друзья. Только это и имело значение. Это была семья. Все будет хорошо, милый, прошептала она, все устроится.
На следующее утро она нашла Гэри спящим на газоне. Они не словом не упомянули о ссоре. Она приготовила омлет для себя и мужа, сандвичи — для Хьюго. Они вместе сели смотреть «В поисках Немо». Гэри смешил сына, беззвучно проговаривая слова Дори.
Последние недели перед слушанием тянулись нестерпимо медленно, хотя дни пролетали один за другим. Рози ни на секунду не забывала о предстоящем разбирательстве. Ей отчаянно хотелось защитить Хьюго от происходящего. Она полностью посвятила себя дому, устроив генеральную уборку — отдраила плиту, вымела паутину изо всех углов в комнатах, навела порядок в кухонных шкафах. Она расписывала на неделю меню, ходила на рынок, через день ходила с Хьюго по магазинам на Смит-стрит. Приспосабливалась к переменам в настроении Гэри. Если он возвращался с работы не в духе, она не заговаривала с ним, пока он не расслаблялся, выпив первую бутылку пива. Она изводила Маргарет телефонными звонками, пока та не назначила ей еще одну встречу в своем офисе в юридической консультации. И хотя адвокат не могла сказать ничего нового и лишь посоветовала сохранять спокойствие, слова Маргарет приободрили ее. Та повторила, что Рози и Гэри поступают правильно, что жестокое обращение с ребенком не останется безнаказанным. Рози предпочла бы, чтобы Гэри был менее подозрителен к молодой женщине. Тот называл Маргарет неопытным юристом, был уверен, что, как женщина, она не будет пользоваться авторитетом на суде. Однако свои услуги Маргарет предоставила им бесплатно, и Рози считала, что за это они должны быть ей благодарны.
Она была глубоко признательна Конни и Ричи, много помогавшим ей в те недели. Они присматривали за Хьюго вместе или по очереди, что давало ей возможность ходить в бассейн, на занятия йогой, предаваться мечтам. Хоть Маргарет и объяснила ей скучную бюрократическую процедуру судебного разбирательства, Рози не отказывала себе в удовольствии пофантазировать. Она представляла, как стоит на свидетельской трибуне и страстно, убедительно описывает во всех подробностях преступление, совершенное против ее сына. Погруженная в такие мысли, она обычно двадцать пять раз кряду проплывала туда-обратно по дорожке в бассейне.
