Ну, вот он это и произнес.

Мама взяла его за руку, крепко ее стиснула. Ладонь у нее была влажная, маслянистая от пота.

— Ох, детка, — прошептала она. Поднесла к губам его руку, поцеловала ее. — Мой милый мальчик. — Машина с визгом подкатила к отделению неотложной помощи. — Ты еще во многих будешь влюбляться, и тебя будут многие любить.

Она выпустила его руку. Машина резко затормозила. Трейси припарковалась в неположенном месте, и курившая на улице молодая медсестра жестом велела им отъехать. Мама ее проигнорировала.

Последнее, что он сказал перед тем, как ему стали промывать желудок:

— Мама, бросила бы ты курить.

Он проснулся в ослепительно яркой белой палате. Свет резал глаза. Он зажмурился, но потом, казалось, целую вечность разжимал веки. Робко обвел взглядом помещение, все, что попало в поле зрения. Его мучила слабость, он уронил голову на бок. Мама сидела на стуле, читала журнал «Нью айдиа» [141]. Кто-то держал его за руку. С трудом он повернул голову на другой бок. У его постели стояла Конни.

— Привет.

В пересохшем рту ощущался противный привкус металла и химических препаратов, язык не ворочался, губы плохо шевелились, потому произнесенное им приветствие, когда оно наконец-то достигло его ушей, прозвучало как абракадабра, как одно из тех причудливых словечек, что изобретают ненормальные христиане, говорящие на неведомых языках. Но звук он издал. И мама кинулась к его постели.

Прошло еще несколько минут, прежде чем вялость и заторможенность исчезли и голова наконец-то просветлела после анестезии. Он с благодарностью приник к стакану с водой, что подала ему мама. Вода частично текла мимо рта, но его это не смущало. Он опять оглядел палату, на этот раз заметив на противоположной койке пожилого мужчину; тот смотрел висевший над его кроватью телевизор. Рядом с койкой Ричи еще одна кровать, третья в палате, но тот, кто на ней лежал, предпочел отгородиться от остальных занавеской. Ричи попросил маму оставить его наедине с Конни.

— Пойду выпью кофе. Вам что-нибудь принести?

Конни мотнула головой. Ричи хотелось только воды. Он сомневался, что у него вообще когда-нибудь появится аппетит.

— Больно?

Наверно, ему было больно, ибо вся его брюшная полость, казалось, онемела, словно его тело расчленили надвое. Так, должно быть, чувствовали бы себя персонажи старых комиксов — наглые койоты или коты, расплющенные катками или свалившимися на них валунами. Он поморщился и кивнул.

Конни откинула простыню, сбросила кроссовки и залезла к нему в постель. Он увидел, что лежит в белой сорочке; трусов на нем не было. Конни расправила простыню. Старик ошеломленно посмотрел на них, потом улыбнулся и снова устремил взгляд на экран телевизора. К Ричи — внезапно — вернулась память, недавние события замелькали в воображении. Гектор, Рози и Гэри, Айша, его мама, кошмар в ветеринарной клинике. Это мучило гораздо сильнее, чем любая физическая боль.

— Прости, что я проболтался Рози. Зря я это.

— Он меня не насиловал, — прошептала Конни, виновато, опустив подбородок на грудь. — Не так все было.

— Ладно. — Он провел языком по растрескавшейся нижней губе. Думал смочить ее слюной, но язык тоже был сухой.

— Прости, что солгала.

Он силился вспомнить. Когда она ему солгала: еще тогда или в клинике? Это для него загадка. Может быть, однажды она откроет ему правду, хотя это не важно. Он шевельнулся на кровати, спину пронзила боль. Он хотел, чтобы она его простила за то, что он предал ее перед взрослыми.

— Как Айша?

— Держится классно. — В голосе Конни слышалось восхищение. — Спокойна, как танк. На тебя совсем не сердится. Злится на Гэри и Рози. Особенно на Рози. — В голосе Конни появилась жесткость. — И я тоже.

— Она не виновата.

— Виновата. — Конни была неумолима. — Им ведь на меня наплевать. Если б они за меня переживали, то сначала пришли бы ко мне. А им хотелось досадить Айше. Сволочи они, — зло сказала она. — Сволочи.

А как же Хьюго? Он не хотел, чтобы Хьюго думал, будто это все случилось из-за него. А Хьюго именно так и будет думать. Ричи был в том уверен. Уверен, потому что Хьюго во многом похож на него.

— Как Гектор? — Он спросил это тихо, испуганно. — Он меня ненавидит?

Конни ему улыбнулась, пощекотала его под соском — в самом чувствительном месте. Он засмеялся.

— Дружок твой?

— Заткнись.

— Он ничего не знает.

— О… — Его тело, казалось, обмякло на кровати. Наконец-то он расслабился, вздохнул свободно.

— Айша и слова ему об этом не скажет. Она считает, что ему незачем об этом знать. — Вид у Конни был ошеломленный, немного озадаченный. — Знаешь, по-моему, она все равно бы не поверила, даже если б меня там не было. Не думаю, что твои слова могли что-то изменить. — Конни в изумлении таращила глаза, ставшие огромными, как блюдца. — Она его просто любит. Просто знает, что он не способен на такое. — Ее нижняя губа задрожала. — И она доверяет мне. Никогда бы не поверила, что я способна ее предать.

Да, Гектору крупно повезло, с грустью и с облегчением думал Ричи. Некоторые всегда выходят сухими из воды. Еще один жизненный урок для него. Он утомился, чувствовал себя сбитым с толку. Так что же на самом деле произошло между Гектором и Конни? Говорят, правда — это святое. Все — учителя, его мама, буквально все — считают, что правда — превыше всего, самая важная вещь на свете. А сейчас эта правда никому не нужна. Ни Конни, ни уж тем более, сейчас, ему самому. Может, вообще никому.

— Я устал, — прошептал он. Давай не будем разговаривать, просто полежим вместе.

Конни извернулась и вытащила что-то из заднего кармана джинсов. Это был маленький конверт. Она дала его Ричи. Он заглянул в конверт. В ладонь выпал билет на музыкальный фестиваль «Big Day Out» [142].

— Это от меня и Али. Подарок на день рождения.

— Класс!

— Класс! — передразнила его Конни. — Класс!

— Ну-ка вылезай сейчас же из постели! — В дверь заглянула толстая, на вид вредная медсестра. В руках она держала охапку постельного белья.

Конни послушно соскочила с кровати. Медсестра покачала головой и пошла дальше по коридору.

Подростки прыснули со смеху, расхохотались. Ричи заставил себя остановиться. Смех отдавался жгучей болью во всем теле.

Перед выпиской из больницы ему пришлось посетить психолога. Им оказался мужчина чуть старше сорока, с окладистой бородой, как у Неда Келли [143], и сияющими глазами, чем напомнил Ричи Нейта из сериала «Клиент всегда мертв». Психолог не стал юлить, а сразу спросил у Ричи, почему тот пытался покончить с собой. Мальчик силился подобрать нужные слова. Объяснить причину было трудно. Вот Конни, наверно, поняла бы, что правду не всегда можно облечь в слова. Гораздо важнее было то мощное чувство, что охватило его после того, как он наглотался таблеток. Он не хотел умирать.Пожалуй, только это и имело значение. Психолог выжидающе смотрел на него. Он был искренний, сердечный, приятный человек. Ричи не хотелось его разочаровать. И он объяснил, что искал смерти потому, что ему трудно было смириться с тем, что его влечет к парням. Это был подходящий ответ, хотя и неверный. Психолог живо подался вперед за столом и стал говорить о том, что сексуальность имеет множество форм, что гомосексуализм — вполне нормальное явление, что человеческая культура широка и многогранна. Ричи кивал с умным видом, изображал заинтересованность. Психолог был славный малый. Вел с ним беседу прямо, как знающий, отзывчивый педагог. Разве что излишне серьезным тоном. Психолог записал для него пару телефонов — службы неотложной психологической помощи в больнице и службы знакомств для гомосексуалистов и лесбиянок. Ричи убрал листочек с телефонами в карман, поблагодарил психолога — абсолютно искренне. Тот ведь действительно пытался помочь. Но Ричи обрадовался, когда прием был окончен. Психолог поставил свою подпись на бланке выписки, и Ричи вышел к матери, ожидавшей его за дверями кабинета. Теперь можно было ехать домой.