Однако друзьям группы альбом понравился, поэтому решено было его

доработать с продюсером Скотом Литтом.

В начале мая Литт и группа встретились на Bad Animals Studios в Сиэтле

и сделали ремикс двух песен, добавив акустическую гитару и ленноновскую

гармонию в <Heart-Shaped Box>. Большая часть альбома осталась без

изменения, однако бас сделали более четким, а вокал - громче.

В середине мая был закончен видеоклип <Sliver>, который снимал все тот

же Кевин Керслейк. Для этого клипа Курт извлек из хранилища свою

собиравшуюся несколько лет коллекцию кукол и безделушек и оформил ими свои

гараж, так что он стал выглядеть очень похоже на его квартиру в Олимпии.

Во время исполнения Фрэнсис сидела на стуле рядом с Куртом. Позже он

прорезал дырки для рук в большом листе картона, поставил перед ним

Фрэнсис, а сам просунул в дырки руки и держал ее, так что казалось, будто

она не только стоит, но и танцует.

In Utero появился в сентябре 1993 года и несмотря на все опасения был

хорошо встречен критикой и быстро вышел на первые места в чартах.

Глава 7

ПОСЛЕДНИЙ ГОД ЖИЗНИ

<Существовало три основных Курта: рок-звезда,

отец семейства и абердинский неудачник. Все трое

находились в конфликте между собой>.

Элис Уилер, фотограф

Знаком того, что Кобеины решили вести <что-то вроде нормальной семенной

жизни>, явилась покупка ими одиннадцатиакрового имения (а проще говоря,

фермы) в Карнейшн, небольшом поселении в двадцати милях к востоку от

Сиэтла, которое обошлось им в 400 тысяч долларов. Покупка собственности,

по-видимому, явилась для Курта наиболее здравомыслящим поступком после

того, как он стал знаменитым. <Он мечтал уехать туда и никогда не

возвращаться, - вспоминала его мать. - Он любил бывать там с Кортни и

Фрэнсис и, может быть, еще несколькими близкими друзьями, выращивать овощи

и цветы, немного играть для себя и не хотел возвращаться>. Курт также

приобрел для Кортни новую машину, <лексус>, и снова стал водить сам.

Кобейны также сняли дом в Сиэтле, на Лейксайд-авеню, прямо у озера,

который наиболее соответствовал представлениям о <нормальной семейной

жизни>, которую они собирались вести. В доме было четыре спальни, а вокруг

был каменный сад с кустами рододендронов, лодочный ангар и даже

баскетбольная корзина. Среди соседей Курта и Кортни были университетский

профессор и вице-президент компании <Боинг>.

Несмотря на все свое богатство Курт по-прежнему делал покупки в обычном

супермаркете и всегда находил время, чтобы пообщаться с фэнами и просто

любопытными. По мнению одного из местных жителей, <ему была смешна сама

мысль о том, что он чем-то отличается от других>.

Однако, невзирая на все внешние знаки стабильности, Кобейны продолжали

вести хаотичную жизнь, которую вели всегда. Их сиэтлский дом сочетал в

себе атмосферу экспериментальногоо искусства, присущую жилищу Курта в

Олимпии, с атмосферой наркотического загула, свойственную их квартире в

Лос-Анджелесе. Один угол дома, обозначенный как <комната для хлама>, был

забит книгами, газетами, разлагающейся пищей, пустыми бутылками и частями

гитар. Там стоял также буддистский алтарь Кортни. Пол был усеян бычками,

<золотыми> и <платиновыми> дисками и их коробками. Одна из спален была

превращена в художественную студию, совмещенную со складом жестяных банок

и битой посуды. Курт обычно проводил время за кухонным столом, занимаясь

собиранием анатомического манекена.

Свидетелями наиболее бурных проявлений семейной жизни Кобейнов

становились их соседи. Так, по воспоминаниям одного из них, однажды ночью

Курт выскочил на крыльцо и с криками стал швырять одежду Кортни на улицу.

В другой раз он набросился на собственную машину с монтировкой и разбил

ветровое стекло, после чего, <словно бык>, ринулся к озеру. Вызываемая

соседями полиция посещала беспокойную пару с периодичностью примерно два

раза за пять недель. Впрочем, через год Кобейны купили собственный дом, и

тихая улочка зажила своей обычной жизнью.

9 апреля НИРВАНА дала свой первый за полгода концерт в Соединенных

Штатах. Это было благотворительное выступление в Cow Palace в

Сан-Франциско, весь сбор от которого в размере пятидесяти тысяч долларов

пошел жертвам изнасилований во время войны на Балканах. На

пресс-конференции Крис прочувствованно говорил о тяжелом положении

балканских женщин и, поддержанный Кортни, настаивал, что <смысл панка>

заключается в том, чтобы <дать возможность женщинам жить собственной

жизнью>.

Курт не принимал никакого участия в политических декларациях.

По-видимому, он был просто рад представившейся возможности поиграть.

Концерт открылся <Rape Me> и включал в себя семь других новых вещей,

записанных в феврале на Pachyderm Studios. Выступление прошло с большим

подъемом и завершилось традиционным нырянием Курта в ударную установку.

Между тем физическое и умственное здоровье Кобейна продолжало неуклонно

ухудшаться. В конце 1993 года он чуть было не бросил пить, однако в

остальном дело обстояло еще хуже. Практически каждый вечер, если он был в

Сиэтле, Курта можно было увидеть у заброшенного дома на Гарвард-авеню,

где он покупал героин. Он по-прежнему непрерывно курил марихуану и обычные

сигареты и редко ел.

Хотя друзья предпочитали об этом не говорить, всем было ясно, что Курт

стал психически неустойчивым. <Он был испуган, ему казалось, что люди

преследуют его, что его разговоры прослушиваются>, - вспоминал близко

знавший Курта репортер Фрэнк Халм. Когда в дом на Лейксайд-авеню пришли

монтеры с телефонной станции, Курт закрылся на цокольном этаже, опасаясь,

что это пришли за ним <агенты>. Кроме того, у него развился любовный бред,

и он отправил одной юной студентке-художнице семь или восемь любовных

посланий с предложением встретиться с ним в одном из сиэтлских отелей.

Когда девушка отказала, он стал звонить ей по десять раз на дню, провожал

ее до дома и в заключение послал ей кирпич, завернутый в бумагу с

запиской: <Я не одержим тобой. Я просто хотел поговорить с тобой о

концептуальном искусстве>.

Возможно, в основе странного поведения Курта лежал его давний страх

перед старостью, сопряженный с осознанием того, что в двадцать шесть лет

его лучшие годы уже остались позади. И хотя миллионам людей все еще

нравилась музыка НИРВАНЫ, росло число тех, кто считал их фирменную смесь

апатии и ярости устаревшей. Среди поклонников группы было немало и таких,

кому просто надоел беспросветный мрак гразджа. Таким образом, Курт мог

вполне реально опасаться потери своей аудитории.

<Большая часть его проблем была связана с творческим кризисом, -

рассказывал один из друзей Курта. - В музыкальном плане это был скорее

закат, чем рассвет>. Курт стоял у истоков гранджа и в большей степени, чем

кто-либо другой, мог считаться его создателем. Он воспользовался

преимуществом писания на доске, пока она была еще практически чистой.

Теперь НИРВАНЕ приходилось конкурировать со множеством новых групп, и это

деморализовывало Курта. Всем было хорошо известно, что группе понадобилось

почти два года, чтобы выпустить альбом с новым материалом. Ходили

постоянные слухи о ее распаде. Крис открыто говорил о возможности сольной

карьеры, а сам Курт признавался, что хочет основать независимую фирму,

<чтобы записывать уличных бродяг, людей с физическими недостатками и

умственно неполноценных>.

Другим мучительным для Кобейна моментом явилось осознание им своей