— Что ж, лучше ты, чем кто-нибудь другой. — И это значит, что ни Тим, ни Робин ее не обойдут! — Следует ясно дать всем понять, что мой отец признал свою ошибку, заплатил три миллиона долларов долга и пожертвовал двести пятьдесят тысяч в муниципальный детский благотворительный фонд «Искусство исцеляет». Марк продолжает утверждать, что он невиновен и, скорее всего, предстанет перед судом.

— Если подтвердишь слух о музейном скандале, я опубликую твою информацию, — сказала она, с радостью отметив, что у нее не дрожат руки.

— Что же, подтверждаю. Совет попросил отца покинуть состав попечителей, и он это сделал. Но я тебе этого не говорил. Официальное подтверждение тебе надо получить у агента отца.

Тим всю ночь провел в центре города в чьей-то квартире, нюхая кокаин в компании симпатичной скульпторши, молодого галериста и недавно разведенного наследника фармацевтической империи. Он ошибочно подумал, что, если продержится до последнего, скульпторша, которой надо оповестить публику о грядущей в следующем месяце выставке, поедет к нему — хотя он сейчас настолько одержим Зо, что почти не флиртовал. Он был самым привлекательным и самым бедным мужчиной в этой компании. Богачи потеют даже от простого сидения на месте, и на той вечеринке было кому потеть. Но как только наследник упомянул, что скупает предметы искусства для украшения перестроенного особняка в Бедфорде, скульпторша мгновенно потеряла интерес к Тиму. Наверное, он заслужил это — потому что солгал Зо, что не смог достать ей приглашение на ужин после показа. Она, скорее всего, догадывается, что это вранье. Он побоялся, что на мероприятие припрется Даниэль — она хвасталась, что встречалась с устроителем сегодняшнего мероприятия.

Надо было сказаться больным. С утренней редколлегии вернулся Чарли — он выглядел так, словно его только что пнули в живот, а потом хорошенько стукнули по башке.

— Надо было выпускать тот материал о Стивене Брэдли, — сказал он. — Сначала «Джорнал» обставил нас, а теперь — вот, и натпи шишки психанули не на шутку.

Он бросил на стол Тима «Экзаминер», сел и схватился за телефонную трубку. Тим открыл колонку Кейт, и у него перехватило дыхание.

Музей Гуггенхайма втихомолку попросил двух членов совета попечителей оставить свои должности. Финансист Стивен Брэдли и технический гуру Марк Рид были вынуждены на прошлой неделе отказаться от высоких постов в мире искусства, так как попали под следствие по обвинению в мошенничестве с налогами, — чтобы не платить высоких налогов, они на личных самолетах вывозили картины из Нью-Йорка. Обоим пришлось отстегнуть больше четырех миллионов долларов музею и департаменту образования. В то время как Брэдли сотрудничает с властями, Рид остается под следствием, и наши информаторы утверждают, что его дело через несколько недель окажется в суде. «Это было труднейшее решение — этически оправданный поступок сильно подкосил наши образовательные программы», — сказал менеджер по связям с общественностью музея.

Она покопалась и нарыла скандал даже внутри уважаемого городского музея. Неплохо для дебютантки, лихо она разыграла карту наивности. Да, несомненно — прямая и явная угроза. И папаша Блейка выставлен в гораздо более выгодном свете, нежели

Марк Рид, так что Блейк не в обиде. А черт с ними. Тим, как лучший друг Блейка и журналист «Колонки А», должен был получить эту статью на блюдечке с голубой каемочкой. Ну, зачем, скажите, охранять священных коров, если их молоко все равно достается кому-то другому?

Он позвонил на работу Блейку.

— Что еще она знала?

Статья явно была диверсией, нацеленной на то, чтобы не сказать чего-то более важного, что могло просочиться на свет. Чего-то, что теперь должен заполучить Тим. Так будет честно.

— Она не нуждалась в моей помощи.

— То есть ты ее поощряешь? Пусть она опережает меня без твоей помощи? Прекрасно. Теперь я чувствую себя гораздо лучше.

Тим бросил трубку телефона, который мгновенно зазвонил. Он ответил, так как был уверен, что это Блейк, который хочет помириться.

Должно же ему повезти.

— В мой кабинет! — рявкнул в трубке голос Пузана так, что в коридоре ухнуло эхо. — Немедленно.

Пузан захлопнул дверь, а Тим сполз на небольшой серый диванчик.

— Вчера нам надрал задницу «Джорнал», а сегодня убыточная газетенка захапала статью, которая по праву принадлежала нам. Но не-ет, ты хотел защитить своего дружка из «Манхэттен мэгэзин», который, как ты и сам должен помнить, — наш конкурент.

Пузан не ждал ни объяснений, ни оправданий.

— От тебя снова несет выпивкой и сигаретами. Скорее всего, ты все еще под кайфом, что ты там потреблял ночью. Повторяю тебе еще раз, Тим: если ты не начнешь в ближайшем будущем добывать хорошие, нет, великолепные материалы, пеняй на себя. Мне не нужно тупое оправдание, мол, это твоя работа — ты просрал свою работу. Ты видел, чтобы Чарли приходил обкуренный? Видел?

Тим покачал головой.

— Именно. Соберись, тряпка. Это тебе второй официальный выговор за опоздания, пьянство и покрывательство дружков. И ты знаешь, что это означает. Знаешь?

В этот раз Тиму захотелось ответить.

— Да, — сказал он. — Три выговора, и я на улице.

Пузан, взяв пончик со стола, надкусил его, сахарная пудра припорошила его темный пиджак. Он не отряхнулся. Толстый урод. Спортивные обозреватели заказали утром две коробки пончиков, и Тима чуть не вырвало после одного только кусочка.

— А знаешь, что огорчает меня сильнее всего? — спросил Пузан, но в этот раз Тим не знал. — Знаешь?

Тим покачал головой и потупился, изучая ковер.

— Если бы ты собрался, если бы занимался своим делом, ты бы был лучшим журналистом светской хроники в этом городе. Когда ты решаешь работать, ты лучший, кого я знал за двадцать лет.

Тим попытался представить себя двадцать лет назад, но мозги не варили.

— Я устал бороться с угрозами адвокатов потащить нас в суд, а ты не даешь никаких объяснений своему поведению. Однажды мы проиграем судебную тяжбу и полетим ко всем чертям.

Пузан глотнул свой кофе с молоком. Желудок Тима сворачивался при одной мысли о сладкой маслянистой жидкости.

— Так что вали за свой стол и оправдай наше к тебе доверие, — закончил Пузан. — Ты хорош настолько, насколько хороша…

—…моя последняя статья. На этом месте его жизнь дала трещину.

— Нарой хренову историю, найди мне что-нибудь, что мы можем поместить на обложку, и убедись, что это, правда. И не забывай, что я все еще жду развития истории о гребаном Голливудском Повесе. Клещами вытяни историю из своего информатора!

— И когда ты собирался поведать мне, что мой будущий тесть преступник? — заорала Бетани, как только Блейк вошел в квартиру.

Бетани, ее друзья и родственники не читают «Джорнал», так что вчерашняя статья прошла мимо них, но они точно прочли сегодняшнюю колонку Кейт. Весь день Бетани оставляла довольно хамские сообщения на автоответчике, но Блейк отключил мобильный сразу после разговора с отцом — сегодня был последний день сдачи материалов в печать. Отец, кажется, вполне нормально отнесся к статье в «Экзаминер», хотя удивился, что на него не обрушился шквал звонков. Блейк не стал рассказывать ему, что люди, как правило, делают вид, что не читали плохого о тебе, хотя все обо всем знают.

Бетани наступала на него, дергаясь, словно марионетка в руках маленькой девочки. Фарфоровые щеки горят, губы темно-красные, длинные шелковые черные волосы спутаны. Глаза черны от гнева. Длинные пальцы, кажется, не знают прикосновения солнечных лучей.

— Что скажешь в свое оправдание, Блейк?

Он налил себе стакан скотча и добавил два кубика льда. Снял синий клубный пиджак, черные туфли, сел на уютный белый диван, который, однако, на ощупь не так мягок, как на вид.

— Успокойся, — ответил он. — Он никого не убил, не разорил никаких пенсионных фондов.

— Но он лгал, — сказала она, нависнув над ним и скорчив гримасу ярости.

На ней ожерелье в виде сапфировых и бриллиантовых змеек — Блейку захотелось, чтобы они ожили и покусали ее.