– Тогда скажите мне правду и про моих родителей.

– Она тебе может не понравиться.

– Все равно скажите.

– Подумай хорошенько. Ты точно этого хочешь?

Да он всю жизнь об этом только и думает! Иногда по ночам он стоит у окна и умоляет родителей прийти и забрать его из приюта. Он выбирает ветреные ночи, потому что только ветер сможет донести его просьбу до мамы с папой. А иногда он смотрит в зеркало и пытается понять, что же в его лице так не понравилось родителям. Много раз Чамди хочется, чтобы миссис Садык узнала, зачем он целыми днями торчит во дворе. Чамди снилось, как он стоит в приютском саду, а к нему идут мужчина и женщина. Он бросается навстречу, потому что сердцем узнал их. Они обнимают его, и весь двор счастлив, особенно бугенвиллеи…

– Твой отец принес тебя сюда, Чамди, – жестко говорит миссис Садык, – он не вернется. Я думала, что лучше тебе не знать.

Чамди поражен ее тоном. Миссис Садык подходит к окну и смотрит во двор, на колодец. Она снимает очки, прячет руки за спиной и продолжает:

– Я видела твоего отца. Я видела его в тот день, когда он оставил тебя. Я только-только успела пообедать. У нас тогда была собака, Рани. Она уже умерла. Ласковая такая. А тут она вдруг залаяла, будто увидела, что кто-то бежит. Рани почему-то не любила, когда люди бегают. И сама никогда не бегала. Собаки ведь любят поноситься, погоняться за кем-нибудь. Рани у меня никогда не бегала, она ступала степенно, как королева.

– И что вы видели?

– Действительно, мимо окна бежал человек. Перелез через забор и исчез. У меня сжалось сердце. Так всегда бывает, когда в приют подбрасывают детей. Никогда мне к этому не привыкнуть.

– Какой он был, миссис Садык?

– Я только взглянула на него, а потом повернулась к Рани. Она стояла у колодца, около белого свертка, и лаяла. В свертке был ты.

– Как он выглядел, тот человек?

Да что же она тянет?!

– Он был чем-то напуган. Лица его я не видела, только спину, но даже спина у него была испуганная.

– Это был мой отец? 

– Да.

– Откуда вы знаете?

– Знаю, потому что видела, как он бежал.

– Я не понимаю.

– Он бежал, Чамди. Может, он очень любил тебя и ему трудно было оставить ребенка здесь и спокойно уйти. А может, боялся, что его поймают. Бежал, а почему – это тебе решать.

– Вы видели его лицо?

– Нет.

– Уверены?

– Нет.

– То есть видели все-таки?

– Понимаешь… я так ясно вижу его спину… До сих пор вижу. И с годами понемногу начала видеть и лицо. Такое, как у всех мужчин на свете. Лицо моего мужа или продавца овощей на углу. Они все одинаковые.

– Я не понимаю, миссис Садык!

– Я не видела его лица. Прости.

Почему же она лица не разглядела? Самого важного и не увидела.

– Но я сохранила белую ткань, в которую ты был завернут. Хочешь, я тебе ее отдам?

– Белую ткань?

– Пусть она будет у тебя. И покончим с этим. Подожди, я сейчас принесу.

Чамди ждет. Гладит ноги Иисуса, всматривается в его лицо. Ведь Иисус должен быть живой, а это мертвая статуя.

Миссис Садык возвращается с белой тряпкой. Обыкновенная тряпка, думает Чамди. Белая мятая тряпка в руках старухи.

– Ты был в нее завернут.

– Почему вы ее сохранили?

– Потому что на ней кровь.

Миссис Садык протягивает лоскут, Чамди в глаза она не глядит.

Он разворачивает ткань, на ней три бурых пятна. Как будто эту кровь специально для него сохранили.

– Что это? – удивленно спрашивает Чамди.

– Не знаю. Я столько лет об этом думала и не знаю.

– Это моя кровь?

– Нет, на тебе крови не было.

– Значит, это кровь отца?

– Если он твой отец. Я поэтому и сберегла.

Чамди слушает, как она дышит. Сейчас он слышит любой, даже самый тихий звук.

– Сколько лет тебе, Чамди? – мягко спрашивает миссис Садык.

– Десять.

– Уже нет.

– Как это?

– Сколько тебе лет, уже неважно. Ты стал мужчиной. Ты стал таким, каким я тебя воспитала. Прости меня.

Миссис Садык выходит из комнаты. Чамди не в силах шелохнуться. Он замирает, точно глупый зверек.

В голове столько мыслей, что они и на мысли-то уже не похожи. Просто слова. «Кровь» и «бежит». Чамди видит себя – белый сверток у колодца. Сверток, от которого в ужасе бежит взрослый человек.

Глухая ночь, все дети спят. Чамди проголодался. Зря он не стал ужинать. Хотя тогда есть совсем не хотелось.

Теперь ему ясно: надо покинуть приют, прежде чем приют покинет его. Чамди встает с кровати и озирается. Спальню освещает только тусклая лампочка в углу. На цыпочках он пробирается к выходу, спотыкаясь о детские резиновые сандалики. Осторожно, чтобы никого не разбудить, отпирает дверь. Засов скрипит, и Чамди вздрагивает, но тут же успокаивается. Кого сейчас разбудишь?

Чамди выходит в ночь, спускается с крыльца и – прямиком к бугенвиллеям. Темно, цветов совсем не видно, но Чамди включает воображение, и уже через секунду во тьме проступают розовые и красные лепестки. Здорово, ночь – и вдруг появляются цвета.

Внезапно приходит страшная мысль: что, если бугенвиллеи вырвут с корнем, когда будут сносить приют? Он их так любил, любил всю свою жизнь! Нет-нет, говорит он себе, как-нибудь обойдется. Пускай построят большие дома. Ростки все равно расколют бетонные плиты и потянутся вверх. Это же бугенвиллеи, они сильные.

Так вот зачем он смотрит на цветы в темноте. Он прощается. И хорошо, что темно. Днем было бы труднее расстаться. Спасибо, спасибо им за чудесные краски! Чамди наклоняется, целует тонкие лепестки. И совсем не боится их колючек. «Они меня тоже любят, – говорит он себе, чувствуя щекой нежное прикосновение. – Они не сердятся, что их разбудили». Чамди решается попросить об одолжении. Можно ему сорвать несколько лепестков и взять с собой на память? Им же не будет больно?

Лепестки Чамди рассовывает по карманам.

Осталось одно последнее дело.

Чамди возвращается в приют. Собирать пожитки ему незачем – у него ничего нет. Только кусок белой ткани с тремя пятнышками крови. На счастье или на беду, но этот кусок надо обязательно взять с собой. Чамди повязывает ткань на шею, как шарф, и, сжимая в кулаке лепестки, крадется по коридору к комнате миссис Садык. Она спит на полу, он слышит ее тихое дыхание. Чамди не станет будить миссис Садык, а то что он ей скажет? «Спасибо»? Глупо. Она и так знает, как Чамди благодарен за все, что она для него делала.

Он кладет несколько лепестков на стол, потом передумывыет и оставляет их у ее ног. Чамди всем сердцем благодарит миссис Садык. Он ни разу в жизни не обнял ее, и ему очень хочется обнять ее сейчас. Нельзя, а то разбудит.

Теперь – по коридору и во двор.

Чамди уходит, не оглядываясь. Текут ли слезы, нет ли, ему все равно. Быстрее, еще быстрее. Вот уже и стена. А за ней другой мир.

«Отец убежал от меня, а я теперь за ним побегу», – думает Чамди. И он бежит, потому что отец пустился в путь гораздо раньше. Опередил его на многие мили и годы.

И еще Чамди боится, что если пойдет шагом, если не промчится во весь дух через узкие улочки, то миссис Садык проснется и назовет его предателем, ведь он бросил и ее, и ребят. В пятки впиваются осколки стекла, но Чамди несется вперед. Ему нужно догнать вон тот темно-зеленый грузовик.

На кабине нарисован белый лотос, под ним надпись: ИНДИЯ – ВЕЛИКАЯ СТРАНА. С заднего борта свисает здоровенная железная цепь. Чамди никогда не залезал в грузовик на ходу, но видел, как это делают другие ребята. Если не допрыгнуть, то плюхнешься на бетон и костей не соберешь. Не лучшее начало новой жизни. Чамди хватается за цепь, повисает, изо всех сил отталкивается от дороги…

…И попадает в мусоровоз. Вокруг вонючие объедки. Резкий поворот – и Чамди на грудь шлепается жующая крыса. Встать бы, но шофер может заметить… Наверняка разозлится и вышвырнет вон. Чамди вжимается в груды мусора, а крыса возвращается к недоеденному куску заплесневелого хлеба. Чамди видит в кузове щель, скорее даже большую дыру, и ползет к ней. Грузовик уже набрал скорость, оставляя на бетоне ошметки мусора.