Вверху над ними стояли люди у костра и возбужденно переговаривались. Женщины, все еще привязанные к мужчинам, не смотрели на каменную кромку моста, откуда она упала в темноту. Эта, с маленьким шрамом у носа… она вечно падает — то из окон, то споткнувшись о стулья. Ей всегда не везет.
Шофер начальника строительства спал в машине, когда мимо него прошли Темелков с монахиней, вернувшиеся с моста на твердую землю. Прежде чем выйти на Парламент-стрит, они свернули на юг, пройдя напрямик через кладбище. Он чуть не потерял сознание, и она поддерживала его, пока он стоял, прислонившись к могильной плите. Она заставила его выпрямить руку и сжать ее в кулак. Потом подложила под нее ладони, устроив нечто вроде стремени, и дернула вверх с такой силой, что он снова вскрикнул. Она толкала его руку вверх всем телом, со стоном, словно пытаясь приподнять Николаса, а затем, обхватив его руками, крепко сжала. Его лицо покрылось испариной. «Дайте мне… дайте мне что-нибудь выпить». Сняв покрывало, она примотала его руку к туловищу. «Угол Парламент и Дандас… через несколько кварталов». Она пошла к Парламент-стрит вместе с ним. Она не знала, куда они идут. На Истерн-авеню она постучала в дверь, на которую он указал. Все его требования были краткими: кричите, раскачивайте, стучите, дайте выпить. Через некоторое время дверь открыл мужчина и впустил их в ресторан «Охридское озеро». «Спасибо, Коста. Иди спать. Я запру». И незнакомый мужчина, его друг, пошел назад по лестнице.
Она стояла в темноте посреди ресторана. Столы и стулья были сдвинуты к одной стене. Темелков вынул из-под стойки бутылку бренди и взял одной рукой две маленькие рюмки. Подвел ее к столику, потом вернулся назад и, зайдя за цинковую стойку, включил свет около ее столика. На стене были нарисованы гребни волн.
Она и сейчас не сказала ни слова. Он вспомнил, что она не кричала даже тогда, когда сорвалась с моста. Кричал он.
* * *
Все, кто работает на мосту, знают Николаса Темелкова. Он безрассудно смел. Ему поручают самую сложную работу, и он за нее берется. Он не боится высоты. Он одиночка. Он закрепляет веревки, стряхивает пыль со снаряжения и прыгает с моста, как ныряльщик с корабля. Веревка с шумом разматывается, он гасит скорость руками в защитных перчатках. Вот он твердо стоит на ногах и вдруг падает вниз с бешеной скоростью и грацией, используя ветер, чтобы приземлиться на любом участке моста и проверить на прочность заклепки и клапаны, степень высыхания бетона под несущими плитами и опорными камнями. Он повисает в воздухе, защелкнув карабин на верхней веревке, а затем перестегивает его на нижнюю. Его трудно найти даже на фотографиях из архива. Вновь и вновь на передержанной фотографии вы видите только перспективу, и взгляду приходится искать на фоне неба крошечную точку, это он и есть, восклицательный знак где-то между мостом и рекой. Он пролетает рядом со стальными арками в форме полумесяца. Они связывают мост воедино. Момент кубизма.
В сложных делах ему нет равных: переправить с опор моста на эстакаду инструменты или доски, которые он толкает в воздухе перед собой, будто плывет по реке. Он, как паук, соединяет всех. Он видит людей прилипшими к разным предметам — ветер прижимает их к металлу, который они клепают, или к деревянной опалубке, в которую они вколачивают гвозди, — но он лишен их страха. Он всегда носит с собой собственное снаряжение и волочит за собой свои канаты и блестящие крюки. В обеденный перерыв он ест на мосту, сидя на бухте троса. Если он кончает рано, то едет на велосипеде на Парламент-стрит к ресторану «Охридское озеро» и сидит там в темноте, словно устал от света. Устал от пространства.
Его работа так необычна и так сберегает время, что ему платят по доллару в час, тогда как другие рабочие получают по сорок центов. Но ему не завидуют. Никто не стремится делать и половину тех вещей, что делает он. В ночную смену он получает доллар двадцать пять центов в час, то взлетая на стропила эстакады с факелом в руке, то устремляясь вниз, как падающая звезда. Ему не нужно видеть конкретные предметы, у него в голове карта этого пространства, ему известно расположение опор моста, ширина пролетов в секундах движения — центральный пролет моста двести восемьдесят один фут и шесть дюймов, два боковых пролета по двести сорок футов и два крайних пролета по сто пятьдесят восемь. Он проскальзывает в отверстия на нижнем настиле моста и поднимается по канату вверх. Он точно знает, на какой высоте над рекой сейчас находится, знает длину канатов, знает, сколько секунд он может находиться в свободном падении. Ему не важно, день сейчас или ночь, он мог бы работать с завязанными глазами. Черное пространство — это время. Раскачавшись, он через три секунды вытягивает ноги, чтобы приземлиться на краю другой бетонной опоры. Он точно знает, где находится, как будто он капля ртути, катящаяся по карте.
* * *
Попугай из города Саут-Ривер, сидевший в клетке у входа в ресторан «Охридское озеро», был слишком заинтригован событиями той ночи, чтобы позволить накрыть себя куском ткани. Посреди ресторана, в темноте, неподвижно стояла женщина. Мужчина за стойкой включил свет. Николас Темелков, сделав глоток спиртного, приблизился к птице. «Ну, Элисия, дорогая, как дела?» И, не дождавшись ответа, отошел. В пальцах левой руки он осторожно держал две рюмки, а локтем прижимал к себе бутылку.
Он что-то бормотал себе под нос в пустом зале, словно продолжая разговор с попугаем. С полудня до двух здесь ели и пили толпы посетителей. Хозяин Коста и его официант устраивали для публики шумные представления — босс гонялся за официантом по залу, выкрикивая оскорбления. Николас помнил, как пришел сюда в первый раз. Мужчины в темных пальто, разговоры о Европе.
Он налил в рюмку бренди и пододвинул женщине.
— Можешь не пить, если тебе не хочется, но если ты не против, выпей. Расценивай это как проявление вежливости. — Он быстро опрокинул свою рюмку и налил другую. — Спасибо, — произнес он, с любопытством ощупывая руку, словно она была чужой.
Женщина покачала головой, чтобы показать, что с рукой не все в порядке, что ею следует заняться.
— Хорошо, но не сейчас. Сейчас я хочу немного посидеть. — Воцарилось молчание. — Просто выпить и спокойно поговорить… Здесь всегда ночь. Люди приходят сюда с яркого света, и в темноте им приходится двигаться медленно.
Он выпил еще.
— Просто чтобы успокоить боль, — пояснил он.
Она улыбнулась.
Он легко встал из-за стола, зашел за стойку и включил радио. Приглушил звук, поймал эстрадную музыку, вернулся за столик и сел напротив ее.
— Ужасно болит. Но мне хорошо. — Он откинулся на спинку стула и поднял рюмку. — Мы живы.
Она подняла свою рюмку и выпила.
— Откуда это у тебя? — Он указал на шрам у носа.
Она отодвинулась.
— Не стесняйся… говори. Тебе нужно говорить.
Ему хотелось, чтобы она раскрылась, пусть даже она рассердится. Хотя он не хотел, чтобы она сердилась. Здесь, в ресторане «Охридское озеро», он чувствовал поразительную легкость, чувствовал спиной решетку стула, чувствовал покрывало монахини, туго охватывающее его руку. Он всего лишь хотел быть рядом с ней этой ночью, чтобы заботиться о ней, осторожно вывести ее из шока.
— У меня, наверное, шрамов двадцать по всему телу, — произнес он. — Один здесь, возле уха. — Он повернулся и наклонил голову, чтобы свет со стены упал на него сбоку. — Видишь? И еще один под подбородком, я сломал челюсть. Всему виной размотавшийся кабель. Он едва не убил меня, разбил мне челюсть. У меня еще много шрамов. На коленях… — Он продолжал перечислять. — Ожоги от вара на руках. Гвозди в икрах.
Они выпили, он налил ей еще, по радио пел женский голос. Монолог Темелкова звучал на фоне песни, он говорил и напевал вполголоса и смотрел в лихорадочно блестевшие глаза монахини.
